— Ты всегда такая раздражительная перед менструациями? — спросила мать Бобби.

На ней была кружевная блузка в народном стиле и свободная хлопчатобумажная юбка в цветочек.

— Нет, — коротко ответила Изабел.

— Я никогда раньше не видела, чтобы ты била Джейсона. И он не делал ничего дурного, верно? Вот я и решила, что ты ждешь. Если бы мужчины попробовали, что это такое, они бы быстро что-нибудь придумали. Иногда, когда мне очень плохо, я тоже шлепаю Бобби. Уверена, большинство женщин срывается.

«С днем рождения, Джейсон», — писала Изабел зеленой глазурью, выжимая ее из бумажного фунтика, скрепленного английской булавкой.

— Жаль, что Джейсон еще так мал. Он мог бы участвовать в конкурсе на роль дублера Дэнди Айвела.

— Не думаю, — сказала Изабел. — Он белокурый, а Дэнди Айвел, по-моему, брюнет.

— Такие волосы, как у Джейсона, с возрастом темнеют, — сказала мать Бобби, вырезая из булки нечто, даже отдаленно не напоминающее слона. — Боюсь, эти тартинки больше похожи на ежей.

— К тому же, — сказала Изабел, — я полагаю, Айвел скоро исчезнет из поля зрения. Не думаю, чтобы его выдвинули на пост президента.

— А я в этом не сомневаюсь, — сказала мать Бобби. — Я ходила на вечерние курсы политической социологии. Американки мечтают об отце нации. После Кеннеди у них его не было. А Дэнди Айвел, судя по всему, как раз тот человек, который может проявить о них заботу.

Хомер привел домой шестерых совершенно уморившихся детей. Тартинки им понравились, на торт они и не взглянули. Джейсон бросил желе в стену. Он был страшно возбужден. Родители его друзей пришли за ними рано и стояли вокруг, потягивая херес. Дети ссорились из-за подарков, которые им дали домой. Бобби поднял громкий рев в прихожей. «Боюсь, Джейсон его укусил», — сказал Хомер, вернувшись, чтобы извиниться. Уводя Бобби, его мать раздраженно сказала, что лично она за такие вещи шлепает. Бобби кусался, но очень недолго. Она позаботилась об этом. Царапаться — это одно, кусаться — совсем другое.

— Плохо дело, — сказал Хомер, когда все разошлись, они покончили с ужином, и наступил вечер. — Джейсон на самом деле агрессивен.

— Возможно, виноват свинец в лондонской воде, — сказала Изабел.

— При чем тут свинец? — сказал Хомер. — Не оправдывай его. Я думаю, что он не совсем нормален.

— Не совсем нормален! — вскричала Изабел. — Это просто смешно.

— Изабел, — сказал Хомер, — не прячь голову в песок. Джейсон смотрел «Супермена 2», стоя в проходе, и, когда билетерша попыталась посадить его на место, он укусил ее за ногу. Была жуткая сцена.

Изабел рассмеялась.

— Тут не до смеха, — сказал Хомер. — Я думаю, его надо показать детскому психологу.

— Что? Джейсона?

— Это не причинит ему вреда, Изабел.

— Вероятно, нет, — сказала Изабел, но ее уже охватил страх.

Она смотрела на Джейсона, как на продолжение самой себя: тело — ее тело, разум — ее разум. Но, конечно, это не так. Джейсон, ее сын, был отделен от нее, пуповину разрезали давным-давно, она просто не заметила этого. Он уже давно спал, ел, улыбался, чувствовал — не по ее команде. Он делал все это по собственному почину. Она больше не могла сунуть его под мышку и пуститься бегом, если они шли слишком медленно. Он имел право упрекнуть ее за ее решения, рассердиться на ее поступки, лишить ее своей любви. Неделя за неделей он все меньше был ее идеальным крошкой, все больше — вовсе не идеальным хозяином самого себя, и при том он, как и все дети, страдал, потому что любовь матери тоже не была идеальной и казалась ему, все более независимому и своевольному, слабой по сравнению с идеалом, который остался далеко в прошлом.

И вот теперь Хомер, которому следовало любить Джейсона, говорит, что их сыну далеко до идеала, что он не совсем нормален, намекая, что виновата в этом она, Изабел. Она не могла защитить Джейсона, ведь он больше ей не принадлежал, он сам себе хозяин, ему шесть лет. И себя она тоже не могла защитить, ведь на ней лежала вина.

— Изабел, — сказал Хомер, напуганный выражением ее лица, — это не так уж важно. Я просто подумал, это может помочь. Мне, правда, кажется, что Джейсона что-то беспокоит. Может быть, мы оба делаем что-то не то. Один Бог знает, что именно. Возможно, то, что он видит тебя на экране телевизора, когда тебе следует быть дома.

— Следует?

— С точки зрения Джейсона. Только с его. Господи, Изабел, он же ребенок, ему всего пять.

— Шесть.

— Шесть. И, Изабел, у тебя самой нервы не в порядке.

— У меня?

— Ты ударила бедного ребенка. Ударила! И почему? Что он сделал плохого?

— Хомер, я велела ему перестать делать то, что он делал, а он продолжал. В комнате был ужасный шум. Дети визжали, взрослые кричали во все горло. Я не сильно шлепнула его, просто, чтобы он меня услышал.

— Что он делал?

— Я уже не помню. Ничего особенного. Послушай, Хомер, мои отношения с Джейсоном ничем не отличаются от обычных взаимоотношений матери и сына. Большинство матерей время от времени шлепает своих детей.

— Я этому не верю.

— Большинство детей нередко грубы, агрессивны, непослушны и дерзки.

— Этому я тоже не верю. И большинство детей не отказываются сидеть на своем месте в кино и не кусают за ногу билетершу, когда она пытается их пересадить. Ладно, улыбайся! Мне кажется, ты используешь Джейсона, чтобы избавиться от каких-то своих переживаний. Джейсон очень плохо на это реагирует.

— Ты хочешь сказать, мне самой надо пойти к психоаналитику?

— Упаси Господь! — устало произнес Хомер, и Изабел почувствовала, что ведет себя неразумно.

— И к тому же, мы не знаем ни одного детского психиатра. Они вышли из моды.

— Я легко могу найти кого-нибудь через свою контору, — сказал Хомер, — что для вас, телевизионщиков, устарело на десять лет, нам, издателям, вполне годится.

— Хомер, — сказала Изабел, — у меня такое чувство, что ты против моей работы. Не лучше ли нам прямо поговорить об этом, чем перекладывать всю проблему на бедного маленького Джейсона?

— По-моему, — сказал Хомер, — мы еще никогда не были так близки к ссоре, как сейчас. Давай ложиться.

Изабел и Хомер легли в свою белоснежную кровать с медными спинками фигурной чеканки; стены спальни были темно-зеленые, ставни — фиолетовые. Комната была тщательно прибрана — за этим следил Хомер, Изабел оставляла одежду там, где снимала. Но постель стелила она, каждый день, аккуратно, с любовью, и даже иногда гладила полотняные простыни после стирки в стиральной машине, — они были такие хорошенькие.

Хомер простил Изабел быстрее, чем она его. Так ему казалось. На самом деле она лежала, застыв, на спине, сжимаясь в комок всякий раз, когда ее касалось тело мужа, вовсе не от злости, а от страха. Но выказать это было нельзя.

— В чем дело? — спросил Хомер. — Послушай, если это тебя так расстраивает, я ни разу больше не упомяну о психвраче и Джейсоне.

— Хорошо, — сказала Изабел.

— Тогда повернись и поцелуй меня.

— Нет. Не могу. Не знаю, почему.

— Понимаешь, — сказал Хомер, — главное не то, что он укусил билетершу и поднялся весь этот шум. Главное — он потом отрицал, что сделал это. Похоже было, что он не лжет и действительно ничего не помнит. Вот что меня доконало. Не думаю, чтобы остальные ребята что-нибудь заметили. Это было в том месте, когда Супермен кидает злодея в рекламу кока-колы. Сказать по правде, это отвратительный фильм, сплошное насилие, ничего похожего на безобидный «Супермен 1».

— Иногда у меня возникает чувство, — сказала Изабел, — что нас, и детей, и всех, для чего-то обрабатывают.

— Если это так, — сказал Хомер, — нам остается одно — не поддаваться.

Изабел уснула, и ей приснился конец света. Над головой взад-вперед носились реактивные снаряды, каждый в виде фаллоса. Под конец все вокруг превратилось в ледяные валуны.

Она застонала, и снова Хомер попытался ее обнять, и снова она его отвергла. Бывало это раньше? Не припомнить, но вряд ли. Она не хотела впускать его плоть в свою. Слишком опасно: пролог, который она не сможет контролировать. Она была в полусне.