— Откуда ты это знаешь, Анна? Кто тебе сказал?

— Месье Леонар. Он получил распоряжение открыть виллу. Слуги приедут послезавтра.

— Значит, все начнется сначала, — еле выговорила Рут. У нее перехватило горло. Она взяла щипцы и сунула их в пылающие угли. — Мы были слишком самоуверенными, — отчетливо произнесла она.

До этого момента она говорила так, словно Тренди здесь не было. Собственно, в некотором роде так и было. Он видел только одну Анну, ее длинные ноги, густые рассыпавшиеся волосы, встревоженное лицо, полуоткрытые губы. Едва заметные морщинки на лице делали ее еще более соблазнительной. И, наконец, глаза: черные, огромные, уставившиеся в огонь. При таком освещении круги под глазами казались еще глубже, и это наводило на мысль, что ночами она грезит о безумствах, на которые у нее никогда не хватало смелости наяву.

Рут присела рядом с Корнеллом. Казалось, к ней вернулось спокойствие, напряжение выдавали только руки, стискивавшие бокал. И тут она вспомнила о Тренди.

— Простите меня, — проговорила она. — Когда-нибудь все равно пришлось бы вам рассказать…

И тут Тренди захотелось попрощаться со всеми, даже с не замечавшей его Анной Лувуа, и уехать. Вопреки любопытству, он был готов бежать от этих людей и их непонятных трагедий. Но времени на это уже не осталось. Словно уловив какой-то невидимый сигнал, в дверях появилась Юдит. Мгновение спустя она уже обнимала Анну.

Присев перед креслом Анны и непринужденно кивнув остальным — во всяком случае, так понял этот жест Тренди, — Юдит завладела ее руками.

— Ну-ка, Анна… Расскажи, зачем приехала. Ты явилась вечером, нежданно, в самую бурю…

Анна покачала головой и оттолкнула Юдит. На ее глаза вновь навернулись слезы.

— Командор, — произнесла Рут. — Он возвращается.

Юдит побледнела. Она оставила Анну и уселась на край каминной плиты. Наступило тягостное молчание. Снаружи продолжала бушевать буря. Старательность, с которой Рут выравнивала на подносе бокалы, выдавала всю степень ее отчаяния. Корнелл с трубкой в руках уставился пустым взглядом на портрет Ван Браака. Каждый из них погрузился в размышления, но не было ни малейшего сомнения: их волновали одни и те же призраки прошлого; и это молчание могло бы тянуться бесконечно, если бы его не нарушила Юдит. Внезапно она пнула подставку для дров и заявила:

— Опять эти ваши истории!

Ответить ей никто не решился. В камине с треском обвалилось полено.

— Вечно одно и то же! Сейчас ударитесь в воспоминания… Это просто смешно! — расхохоталась Юдит, но в голосе ее слышалась фальшь.

Она вскочила и схватила Тренди за руку.

— Пошли, — сказала она так же по-детски властно, как и в первый день. — Оставь их.

И Тренди снова подчинился. Он даже забыл висевший на спинке стула шарф и лишь смущенно пожелал всем доброй ночи. Ему равнодушно кивнули. Юдит права, они будут обмениваться воспоминаниями, ему не стоит оставаться. Нужно бежать отсюда, может быть, даже уехать вместе с ней.

— Пошли, пошли, — повторяла девушка, подталкивая его к лестнице.

Она сжимала его руку с удивительной силой, и ее «пошли» напоминало «спасайся, кто может». Совсем недавно он спустился к ужину, как и все вечера до этого, увлеченный ее матерью, почти ревнуя ее к Корнеллу, а вот теперь его тянет к дочери, к ее наглой юности, далекой от всех этих тайн.

На лестнице Юдит его поцеловала. Тренди не понял, был ли это поцелуй охваченной желанием женщины, или бравада маленькой девочки. Затем рука об руку они поднялись на этаж Тренди, вместе толкнули дверь. Они были уставшими и все еще желали бежать. Упав на кровать, они прижались друг к другу. Она больше ни на что не решалась, он тем более. В конце концов, они заснули. И стали любовниками только утром.

Проснулись они поздно. Буря утихла. Юдит тут же потребовала распахнуть ставни. Дул ветер, ярко светило солнце. Это был временный просвет, какой бывает среди самых страшных ураганов, короткие часы, создающие иллюзию передышки. Прилив был низким, удивительно ясный свет освещал мельчайшие веточки кипарисов в саду, скалы и на море, вдалеке, рифы, которые Тренди никогда раньше не замечал. Блестящий корпус яхты был оголен отливом, с пляжа доносился ритмичный стук молотков.

Тренди высунулся в окно, выходившее на соседнюю виллу. «Дезирада»… Он вновь подумал; какое странное название, экзотическое, почти такое же нелепое, как и ее архитектура. На фоне облаков, каждое мгновение образовывавших новый рисунок, он увидел башенки домов, омытые дождем. Юдит выбралась из постели. Как и Тренди, она спала одетой. Когда он уже ничего от нее не ждал и одолел свое желание, она встала у окна напротив него и скинула с себя то немногое, что на ней было: свитер, обтягивающие брюки, носочки. В этой одежде она выглядела ребенком. В ярком свете он увидел крошечные пятнышки веснушек на ее груди, словно налипшие остатки песка, который она забыла отряхнуть. И тем не менее девушка выглядела так, словно была одетой. «Она и одета… в солнце», — подумал Тренди, когда Юдит отошла от окна и приблизилась к нему. Он двинулся ей навстречу, не видя ничего, кроме ее спокойного, улыбающегося лица. Припав к этому живительному источнику, очень скоро он позабыл обо всем.

Полуденное солнце заливало комнату подобно тому, как волны заливают пляж. Полдень — Тренди слишком поздно это понял — был роковым часом; это был тот момент, когда мир наземный устремлялся в неизведанные глубины. Тем не менее, ничего об этом не зная, он нашел дорогу в сияющее тело Юдит. Он не обладал, но позволил быть ею завоеванным, позволил увлечь себя в пучину. Она была хрупкой, но с такой же пышной, как у матери, грудью. Короткие разметавшиеся пряди на обнаженных плечах то отливали золотом, то принимали оттенок пепла и серого янтаря. С ее губ он пил желание, боясь осушить их слишком быстро. На других губах оно было еще более явным. Она испускала странные крики, подобные неведомой музыке. Движения ее были крайне бесстыдными, но они не только не оттолкнули его, через мгновение он уже нуждался в этом бесстыдстве. Он хотел ее так, как никогда и ни одну женщину, но она хотела его еще больше, а удивление удваивало его желание. Так привлекать к себе внимание, так открыто требовать наслаждения — такая девушка была редкостью; но мог ли кто-нибудь ее завоевать? Вот и он поймал ее почти случайно, она сама бросилась в его объятия, нет, это он попал в ее ловушку. И какое счастье, что он попался…

Она сделала движение, которое, насколько знал Тренди, едва ли было свойственно юным девушкам. В очередной раз удивившись, он не отстранился. Под ее кожей бродили неведомые желания, пагубные и пылкие. Юдит его опустошила, погубила, сама превратившись в сводящее с ума солнце, гибельное и вместе с тем прекрасное. Тренди оторвался от ее рта, схватил за талию, развернул и овладел ею. Во всяком случае, он так считал. Ее испуганный вид лишь прибавил ему пыла. Он жаждал познать, одну за другой, самые интимные тайны женской плоти. И ему это удалось. Но едва он получил ярчайшие доказательства своей мужественности, как Юдит отдалилась от него. Она лежала, бесстыдно раскинувшись, с рассыпавшимися по плечам волосами — внешне ничто не изменилось, кроме безучастного взгляда: она погрузилась в себя, храня в молчании какие-то тайны. Наконец Юдит встала и подошла к окну, и теперь Тренди видел только ее спину. Юдит смотрела на «Дезираду».

— Ты знаешь этот дом? — рискнул спросить Тренди.

— «Дезираду»?

Она ответила ему таким тоном, каким поправляют ребенка. Должно быть, так говорила ее мать или так здесь было принято. Юдит высунулась в форточку.

— Это вилла Командора, — сказала она. — Ее скоро откроют.

Замолчать ему или продолжать задавать вопросы? Он не умел общаться с женщинами. И как вернуть ее обратно в постель?

Тренди присоединился к девушке. Буря разорила сад, все было сокрушено: поздние колокольчики, георгины, кусты роз. Возле разделявшей соседние дома стены были поломаны деревья, и «Дезирада» встала перед ним, словно видение из сказки. Как и в день приезда, Тренди взволновали ее странная архитектура, зернистый блестящий камень, сверкающие фаянсовые фризы, витражи; и он попытался представить, что будет, если открыть в ней ставни.