— Лично твой?

— Вот именно, лично мой и больше ничей! В 1946-м я поймал его здесь на черном рынке, он продавал американские сигареты «лаки страйк», сворованные из мюнхенского военторга. Поскольку это было его первое преступление, я отпустил его. И с тех пор он готов сделать для меня все, что угодно. Особенно сейчас, когда он стал уважаемым церковным сторожем, ну и все такое прочее. — Рафферти ухмыльнулся во весь рот, невольно на секунду показав свои белоснежные зубы.

— Да, зубы у тебя все еще ничего, — чуть слышно пробормотал Вудс. — Кстати, ты случайно не собираешься и меня сделать своим вечным должником, Джек?

Рафферти откинулся на спинку стула. Немного помолчал. Затем чуть ли не печально произнес:

— Вообще-то мне, поверь, хотелось бы видеть тебя вечным должником хоть кого угодно! Слушай, ты, хрен собачий, скажи мне, с чего бы тебе быть таким высокомерным? Что, для этого у тебя имеются какие-нибудь особые причины?

Палмер пожал плечами, выложил на стол обе фотографии.

— Может ли человек за одну ночь стать вот таким молодым? И ты еще спрашиваешь, имеются ли у меня для этого какие-нибудь особые причины для высокомерия?

На этот раз Рафферти улыбнулся, похоже, вполне искренне. Он подвигал снимки туда-сюда, сопоставляя их под разными углами.

— Да, твою родинку они заретушировали вполне профессионально, ничего не скажешь.

Палмер кивнул.

— Вот на этой, вместе с девушкой, voila![70] вот она. — Он ткнул в снимок пальцем.

— А вот на этой уже ничего нет. Волшебство, да и только!

Долгое время они оба молчали. Затем Джек Рафферти вздохнул:

— Слушай, что это за хренотень так оттопыривает карман твоего пиджака? — как бы равнодушно спросил он.

Вудс молча достал из кармана разделочный нож и положил его на стол рядом с фотографиями. Рафферти долго его рассматривал, но руками не прикасался.

— Мог бы, по крайней мере, вытереть его получше, — сказал он затем. — Откуда следы крови?

— Порезанные пальцы.

— Париж?

— Да, квартиру Элеоноры явно пасут. Более того, у меня на пятках сидят по меньшей мере две команды: одна — грамотные специалисты, другая — тупые костоломы. Интересно, с представителями какой из них я мирно беседую в настоящее время, не скажешь?

Тяжелое лицо полковника помрачнело, почему-то стало совсем грустным. Когда он снова повернулся к Вудсу, стул под ним жалобно заскрипел.

— Я готов сделать тебе небольшую скидку за то, что из-за твоей любимой у тебя слегка поехала крыша. Что ж, судя по ее виду, от нее такого вполне можно ожидать.

— Слушай, Джек, это совсем другое дело, и к тому же… — начал было он, но Рафферти, подняв свою мясистую руку, не дал ему договорить.

— Нет-нет, приятель, не сто́ит все мешать в одну кучу, давай все по порядку. — Он подвинул разделочный нож назад к Палмеру. — Прежде всего, скажи: тебе нужен пистолет? Могу дать тебе свою «беретту». Очень надежное оружие, сам знаешь.

Вудс медленно покачал головой. Совсем недавно он твердо решил: никому больше не доверять. Во всяком случае, пока все до конца не прояснится. Но сейчас он остро почувствовал, что без чьей-либо поддержки, без поддержки друга, которому можно доверять, ему просто-напросто не обойтись. Дай-то бог, чтобы им оказался Джек. Полковник Джек Рафферти! И если он не один из людей Г.Б., значит, на него можно положиться. Ну а если нет, то… Сама мысль о том, чего в таком случае следует ожидать, заставила его содрогнуться. Палмер поднялся со стула, медленно обошел крохотную келью с каменными стенами, заглянул за литографию с ликом Христа, отогнул крупный поэтажный план собора, висевший на противоположной стене, и открыл два стальных шкафчика с ящиками, в которых, как оказалось, хранились свечи. И… никаких микрофонов!

Он снова сел, мрачно посмотрел на своего старого армейского друга.

— Не обижайся и, пожалуйста, прости меня, Джек. Я… я по-прежнему люблю тебя. Очень люблю, поверь!

— Люблю… Да хрен от тебя дождешься! — Он пожал плечами. — Значит, пистолет тебе не нужен? Ладно. Тогда скажи мне, где ты был в понедельник утром.

Палмер откинулся на спинку своего стула.

— Я прилетел в Нью-Йорк в воскресенье днем, а в понедельник утром провел несколько часов подряд на заседании Совета ЮБТК, изо всех сил стараясь пригвоздить к позорному столбу этого мерзавца Эдди Хейгена. Для начала…

— Ладно, с удовольствием послушаю обо всем этом попозже, — раскатистым басом заявил Рафферти. Он взял со стола разделочный нож и ткнул его острием в газетный снимок. — Скажи, когда точно ты вылетел из Нью-Йорка?

— Во вторник утром.

— Рейсом 010?

Палмер кивнул.

— Хочешь, я скажу тебе, кто это такой? — предложил он, тыкая указательным пальцем в мужчину, на которого Джек показывал кончиком его ножа.

— Не сто́ит, это Дитер Рам.

— Ничего себе! Ну и откуда, интересно, тебе это известно?

Рафферти тяжело вздохнул.

— Мне довелось видеть Дитера в 1962 году. Первый и последний раз. Мне тогда сразу же бросилось в глаза его разительное сходство с тобой, и я автоматически сохранил его в памяти. Я ведь, кажется, не раз говорил тебе, Вуди, что я хороший, очень хороший профи. Вот только никогда не говорил, насколько хороший!

Палмер слегка усмехнулся.

— Ну и на кого этот Рам работает?

— Не на кого, а для чего. Настоящая страсть Дитера — это деньги. Деньги, деньги и еще раз деньги! Остальное его, поверь, мало волнует.

— И кто за всем этим стои́т?

Рафферти ненадолго замолчал. Затем медленно, как бы раздумывая, протянул:

— Прежде всего, это вопрос мотивов. Кому, черт побери, могло понадобиться изображать из себя другого человека, да еще прекрасно зная, что это тут же или, во всяком случае, довольно скоро раскроется? Ведь, как оказалось, достаточно было всего одной фотографии в желтом таблоиде. Грубо, слишком явно и грубо.

— Тому, кому очень хотелось неофициально, так сказать «без галстуков», с глазу на глаз побеседовать с представителями финансовой правительственной элиты.

Рафферти согласно кивнул.

— В общем-то, намерения правительства Брандта вполне ясны. Они горят желанием открыть двери на Восток. Но вот сколько таких дверей и насколько широко открытых — пока неизвестно. Однако ведь есть люди, которые должны, просто должны это знать, но, увы, не могут никого об этом спросить.

— Кто?

Лицо Джека Рафферти болезненно скривилось.

— Вуди, ты меня просто удивляешь. Кто-кто? Старая команда, вот кто!

— Что еще за «старая команда»?

Рафферти встал, немного походил по крохотной комнатке, вернулся, присел на краешек стола.

— Ты помнишь того невысокого парня приятной наружности, который был на твоем приеме? С супермохнатыми бровями. Возможно, тебе это ни о чем не говорит, но…

— Хайнц Манн, — перебил его Палмер.

— Отлично. Просто отлично, Вуди. Похоже, ты за все эти годы практически ничего не растерял. — Рафферти задумчиво помолчал. — Хайнц был совсем еще крошка, когда Адольф и Ева вознеслись на небеса в виде клубов черного дыма, поэтому в политическим отношении Манн совершенно чист. Стал карьерным армейским офицером, быстро дослужился до чина полковника. Имеет на редкость хорошие связи. Все они в той или иной степени крайне правые, со временем денацифицированные либо через суд, либо после фактической отсидки, либо потому, что так и не попались. Ну и, естественно, их реальная поддержка… — Рафферти остановился.

— Продолжай, продолжай!

— В каком-то смысле герра оберста Хайнца Манна можно считать центром возрождения движения правых. Задумка Вилли Брандта выбивает у них почву из-под ног, поэтому сейчас им приходится нелегко: каждый шаг, который канцлер делает навстречу Востоку, делает положение Манна все более и более шатким и неуютным.

Некоторое время Палмер неподвижно сидел, задумчиво уставившись на пустую стену кельи, затем перевел взгляд на Рафферти.

— Джек, мы теперь что, на стороне Манна?