Магистр облизал губы и ощутил, что язык его скользит кинжалом по наждачному камню. Голова раскалывалась то ли от дурного сна, то ли от выпитого накануне.

Он хотел прошептать заклинание, зажигающее свечи, но вспомнил вдруг сказанное Борном во всей удивительной боли и ясности и… зажмурился. И создал перед закрытыми глазами образы свечей, пылающих в подсвечнике на столе.

Поднял веки, уже понимая, что свечи горят. Но радости от содеянного не ощутил: глаза его заслезились, а мозг прошил новый удар боли.

«Прочь, морок! Голова не болит! — сказал себе маг. — Нет, надо иначе… Надо заставить себя забыть боль и вдохнуть в себя ту, утреннюю, лёгкость…».

Он вспомнил бурунчики на стальной воде Неясыти, сырой пронизывающий ветер с холмов, дающий ясность уму, и в голове у него тоже прояснилось.

«Вот так, — сказал он сам себе. — Вот так ты, Фабиус, магистр Ренгский, прожил шесть человеческих жизней и понял, наконец, кто ты есть. А есть ты — низкая тварь. Мерзкое и безобразное порождение людских ошибок и суеверий. И церковь Сатаны плачет по ночам о твоей душе. Так встань же и иди!»

И магистр Фабиус встал. И пошёл из подвала, запнувшись пару раз на ступенях, ведь прояснилась одна голова, а тело всё ещё ныло и просило покоя.

Магия — половинчата. Так уж она устроена, что решает исключительно поставленные задачи, а вернуть лёгкость членам Фабиус приказать позабыл.

И тут подземелье встряхнуло. Магистр, в раздражении, всё-таки пробормотал заклятие, возвращающее ясность и уму, и телу, но тряска продолжалась.

Да что творится-то? Где Борн?

Во дворе выла собака. Земля ахала и вздрагивала под ногами. Она была вся чёрная, и даже пыль, что поднималась от неё, больше напоминала сажу.

Пахло серой. Небо тоже казалось чернильным, с синими пятнами туч, лишь в зените пыльным светильником теплилось солнце.

Маг замер на высоких ступенях башни, окинул глазами двор.

Слуги попрятались. Это они правильно сообразили. Эта история совсем не про них… Собака — и та сходит с ума от страха…

Но где Борн, Сатана его раздери! Что он натворил здесь? Открыл дыру в Ад?

«А вдруг Хел был всё-таки прав? — подумал магистр без страха и даже с некоторой отстранённостью. — Как же я мог довериться демону? Уснуть глупо и безмятежно? Бросить тут всё без присмотра?»

Он поморщился от вони и надсадного воя несчастной животины. Прислушался…

С другого берега реки доносились тонкие, едва слышные, голоса. Но что там — он никак не мог разглядеть. Словно марево поднималось от воды, застилая противоположный берег.

Фабиус сосредоточился на магическом зрении, но, сколько ни глядел вокруг, — везде была тьма. Весь Серединный мир людей был поглощён ею.

«Если Договор о Магистериум Морум будет нарушен, пусть смерть шагнёт с высокой скалы в пропасть!» — так было записано в древних книгах. Но записано это было давно, и никто уже не помнил, почему «смерть»? Почему — «в пропасть»?

Двенадцать веков минуло, как вода в песок. Фабиус и сам не поверил бы, если бы ему сказали, что написанное в договоре — не красивые формулировки, но сейчас…

Ветер, вполне зримый чёрный ветер, развернулся полотнищем, ринулся вниз, ударился о башню так, что она застонала, коснулся лица магистра, ожёг болью, извернулся, снова лизнул башню…

Башня, высоченная, заложенная на четырёх быках и восьми невинных жертвах, зашаталась.

«Надо торопиться», — подумал маг. — Нужно узнать, что происходит! Голоса так или иначе — с того берега!»

Он побежал к мосту.

Остатки хмеля выветрились сами собою, ноги уже не заплетались, но мост… Мост приближался неестественно медленно, будто мешало какое-то колдовство.

Тогда Фабиус представил, как он, словно ныряльщик, рыбкой прыгает через реку, и… полетел вверх, раздвигая волей тягучее пространство!

И увидел, что за рекою, вместо холмов, припудренных сероватым засыхающим полынком, раскинулась обширная чёрная пустошь, разломанная на острова пропастями, из которых поднимались мутные горячие дымы.

Чёрный ветер тряпкой носился по этой негостеприимной земле. На одном из островов в ужасе жались друг к другу крещёные — разломы окружили их со всех сторон, и камни всё ещё сыпались, обрываясь, вниз. Крещёные пытались молиться, но бог их, наверное, оглох именно сегодня.

Фабиус долетел до моста и повис над ним. Путь ему преградила странная фигура, похожая на крест. Он присмотрелся и понял, что это висит без опор и верёвок безжизненное тело мэтра Тибо, раскинувшее руки так, словно кто-то привязал их к невидимой перекладине.

Распятый был недвижен, но руки немного покачивались, показывая, что верёвок нет, а он сам, растопырившись, висит во тьме.

— Эй, выходи! — крикнул магистр, не понимая, кого зовёт.

Он хотел видеть тварь, которая сотворила всё это. Если это окажется Борн…

Демон подошёл слишком близко к магу, вёл себя с ним, словно человек, но изменился ли Борн в своей сути? Стал ли он кем-то иным, а не пожирателем людских душ? Кто виноват в том, что человек поверил инкубу?

Борн не скрывал, что он — враг, иной, непохожий. Он и не обязан был оказаться тем, кого магистр Фабиус понадеялся в нём увидеть. Маг сам наделил демона человеческими чертами. И вот пришла расплата за малые надежду и доверие между чуждыми: мир человека застыл на непознаваемом краю, терзаемый чёрным ветром!

А может, для Борна предательство как раз и явилось решением всех его проблем? Или оно — нечто домашнее и обыденное для демонов? Может, в Аду следует поступать именно так? Может, инкуб сумел отыскать сына, пока Фабиус спал? Забрал его душу и…

И уже одно это сумело поднять тьму из Адских глубин? А если весь мир людей, устами и делами мага, тоже доверился демону и был разрушен?..

Но так ли это на самом деле? Борн ли тому виной? Или здесь поработали те, тёмные злые силы, что сами начали игру с миром людей? Что поселили в Ангистерне беса под видом префекта? Беса, сгубившего всех тамошних магов, заселившего город своими сородичами, погнавшего глупых горожан на бунт и смерть?

Разве Борн всё это устроил? Разве Борн гнался за магом, разверзая пропасти и выбрасывая оттуда адских зверей? Разве Борн позвал в людской мир фурию, которая пожирала по ночам женщин? Но кто же?

Маг ощутил, что мир внимает ему и ждёт его слова. Ждёт, что он обвинит инкуба. Ведь кого ещё подозревать в предательстве, нежели нечаянного помощника, что волею своей и судеб встал у него за спиной?

Воля — вот самый страшный дар бытия. Больше всего мы боимся пойти по ней, по собственной воле. Сделать так, как решаем сами. Не обмануть и не обмануться, ведь всё только в наших руках. И каждый сам виновен в своём выборе. Более — никто. Ни демоны, ни ветры чёрные….

«Если предатель Борн — сумей обмануться сам!» — подумал маг, и губы его скривились в вымученной улыбке.

«Смотри, магистр Ренгский, — сказал он себе. — Демоны бросают тебе подсказку. Мол, это не ты, старый больной дурак, довёл свой мир до самых границ безумия собственными ошибками. Это всего лишь демон! Чужак! Пришлый! Коварный и непознанный! Не ты доверился ему по глупости и малодушию, а он толкал тебя под руку! Ну что ж… Смейся тогда!»

И магистр Фабиус захохотал.

Глава 36. Плачущие

«Мы пожинаем в жизни то, что посеяли:

кто посеял слезы, пожинает слезы; кто предал, того самого предадут».

Луиджи Сеттембрини

На земле как в Аду, день 17.

Алисса пересчитывала потраченные деньги, загибая, для верности, пальцы. Четыре дигля и два глея она отдала за крепкий деревянный возок с тентом и старого буланого мерина, похоже, слепого на один бок. Вознице она заплатила два глея. Вон он, хлопает без толку вожжами, всё равно старая скотина не может идти быстрее, плетётся себе шагом.