Страсть эта дремлет в людях всегда. Трудно не поддаться ей, особенно если ты сыт. Не от голода бывает большинство бунтов, а от жадности, что просыпается в сытом брюхе. Оно не желает урезания рациона, требует разнообразия. Истинно голодающие не бунтуют — они умирают. А сытым достаточно намекнуть, что кто-то покусился на их «своё» или есть шанс безнаказанно взять чужое.

Возле самого входа в ратушу стояли стражники. Их было два десятка — копейщиков и лучников. Совсем немного, и толпа не боялась их, но пока сомневалась, скольких принести в жертву.

Окна первого этажа ратуши были закрыты изнутри тяжёлыми ставнями. Фабиус мельком глянул по окнам второго, определяя, есть ли там люди. С болью отметил, что у оконных проёмов стоят торговые, и плащ мага тоже сумел разглядеть.

А в первых рядах осаждающих толкалась уже не городская чернь. И уже тащили бревно, чтобы соорудить таран, а двое ловкачей дразнили невеликую стражу.

И тут Фенрир задрожал, и дрожь его передалась магистру. Маг ощутил в воздухе что-то странное, незнакомое.

Он оглянулся, но на площади, вроде бы ничего не изменилось. Разве что потемнело вдруг, но, может, это у него потемнело в глазах от усталости?

Порыв ветра поднял клуб пыли и погнал по Мясной улице. Затрепетал тополь у соседнего дома. Тень от него протянулась так далеко, словно вечер вступал свои права наперёд обеда.

Фабиус запрокинул голову, посмотреть, что там, наверху, может происходить в полдень? Да так и застыл, завороженный чернеющим небом.

Тяжёлые злые тучи стягивались к тускнеющему солнцу. Шли они лавиной, сразу со всех сторон, словно их выливали в небо из четырёх сосудов.

Завыли по дворам испуганные собаки, захрапел и прижал уши Фенрир.

Мрак нарастал. Солнце ещё сопротивлялось ему, но теперь уже и люди на площади стали задирать головы вверх.

Глава 25. Смерть или смирение?

«Мы все едем на казнь в одной и той же телеге:

как я могу кого-либо ненавидеть или кому-то желать зла?»

Сэр Томас Мор, перед тем как его обезглавили

Мир Серединный под властью Отца людей Сатаны.

Провинция Ангон, город Ангистерн.

Год 1203 от заключения Договора, день 6.

Мир умирал, пожираемый чернотой.

Фабиус спешился, намотал на здоровую руку поводья и замер, глядя в чёрное небо: солнце становилось тоненьким серпиком, и готово было исчезнуть совсем.

«А если это смерть?» — птицей метнулась мысль.

Магистр ощутил как болезненно сладок пыльный вонючий площадной воздух.

Нет, это не затмение. Полных затмений ещё не происходило на его памяти. Он видел, как солнце лишь тускнело слегка, и в ясном безоблачном небе пятно на его боку было не разглядеть без закопчённого стекла.

Раньше разве что тучи давали простолюдинам возможность заприметить, как один бок светила становится ущербным. «Наверное, Сатана отгрыз от него кусок», — судачили тогда во дворе прачки.

Как-то раз «непорядок» с солнцем заметил и конюх. Он долго топтался у крыльца летней кухни, где обедал Фабиус. По вечерам маг порой прихватывал с собой в башню жареное мясо, яблоки и хлеб, но днём предпочитал есть горячее.

В тот раз толстуха Малица расстаралась с блинами. Конюх извёлся, ожидая хозяина, а солнце к тому времени перестало являть миру свой щербатый бок.

Фабиус вышел, долго непонимающе смотрел в небо… Он тогда не вычислил ещё сути затмений, но наблюдал их много. Стоял и думал, как же разъяснить конюху без сказок, что солнце и луны — подвижны, что есть у них свои секреты небесных танцев.

— Тучи это, — выдавил он наконец. — Очень далёкие тучи закрывают кусок солнца. Если бы это Сатана захотел сожрать его, так съел бы уже и не подавился!

И вот слова вернулись и жгли сердце.

Магистр понимал, что мелкие быстрые луны — Ареда и Сциена — просто не могли своими тенями полностью и надолго закрыть солнце. Но оно гибло! Так что же случилось с ним?

А он сам? Если он тоже погибнет сейчас… Что? Что он успел дать этому миру в память о себе? Построил магическую башню? И она будет вечно торчать одиноко на острове Гартин? Вряд ли подчинится её магия кому-то, кроме него самого и… сына.

А мальчика больше нет. Нет, и не будет! Пора смириться с этим, стянуть края раны суровой ниткой!

Магистр закричал, но это был безмолвный крик. Дикий и страшный, исказивший черты его лица. И ему ответил беззвучный многоголосый вой: выли люди на площади. Каждый о своём. Молча и вместе.

Солнце исчезло. Ярмарочную площадь накрыло непроглядным мраком. Если Фабиус был угнетён и испуган, то чернь оказалась просто раздавленной страшной бедой, обрушившейся на город.

Горожане жались друг к другу, скуля от ужаса. Им мнилось, что это Сатана мстит за разгромленную церковь. Что они останутся теперь без света и без тепла. И город погибнет. И надо бежать — а вдруг это бедствие охватило только мятежный Ангистерн? Вдруг в других городах — светло?

Но мрак был таким плотным, что люди не видели, куда бежать. Вспыхивали искры — кто-то дрожащими руками пытался поджечь самодельный факел из тряпок. Получалось плохо, и в этом тоже видели знак беды.

И тут, словно из глубины земли, раздался огромный глас:

— ЧТО ЖЕ ВЫ НАТВОРИЛИ, ДЕТИ МОИ?

И Фабиус с облегчением узнал голос Борна.

Колени мага ослабли, он едва не сел на грязную мостовую. Однако здоровая левая рука… (теперь — здоровая, какая ирония!) так крепко вцепилась в повод, что Фенрир заржал от боли, рванулся, и магистр… пробудился.

По-иному это чувство назвать было трудно. Наблюдая, как оседают на землю люди на площади — и бунтовщики, и солдаты — он понял, что ватные колени — демонический морок.

Борн был силён. Он поверг толпу ниц, смёл горожан с деревянного помоста и явился там сам — прекрасный и сияющий.

Одежда его тоже вполне соответствовала моменту — белоснежная рубашка, вся в кружевах, длинный алый плащ. Всё это, несомненно, было похищено из гардероба префекта, но к пылающим глазам инкуба шло необычайно. Воздух слегка кипел вокруг его горячего адского тела, и оно светилось в темноте.

«Рубашка может и задымиться», — подумал магистр.

«Мы намочили и её, и плащ, и штаны от камзола», — легко откликнулся Борн и продолжал уже раскатисто, на всю площадь:

— СМОТРИТЕ ЖЕ НА МЕНЯ! Я — ЕСТЬ!

Крещёные опомнились первыми. Они поднялись с колен, полезли к помосту.

— Мы! Мы разрушили церковь Сатаны! — орал бельмастый. — Мы!

— Дай нам коснуться тебя! — кричали другие.

Они тянули руки, но помост был высок.

«Ошпарятся, идиоты», — подумал Фабиус.

И ощутил, как тьма внутри него, та, что живёт в каждом из людей, пошла болезненными трещинами.

Он тоже хотел верить. Верить в то, что где-то есть любящий и милостивый бог. Тот, что простит ему содеянное по умыслу или по ошибке. Бог, который тоже поверит в него, в мага и человека, в коем намешано проклятое и святое, чья кровь чадит, но и источает свет.

— СМОРТИТЕ НА МЕНЯ! — вещал Борн. — Я НЕ ДАМ ВАШИМ ДУШАМ СГИНУТЬ В АДУ!

«Конечно, не даст, сам сожрёт», — думал Фабиус и всё равно ощущал благость.

Демон хотел, наверное, успокоить толпу, но вышло иное. Горожане увидели в нём силу, чуждую тьме, противостоящую Аду. Пусть это был самообман, но как же он оказался сладок!

Магистр внимал Борну, и время его текло, как расплавленный сахар.

Мысли и чувства растворились в нём, стали вечными, медленными, тягучими и одновременно хрупкими, как стекло. Сразу — и миг, и навсегда. Он бы спёкся и раскололся на части, но небо не выдержало первым.

Небо лопнуло, и перед стоящим на помосте Борном прямо в воздухе прорезалось зеркало.

Это было то самое дьявольское стекло, с которым магистр и Борн говорили в доме префекта. Но лиц в нём отражалось больше — рядом с седым демоном Пакрополюсом стояли чернокожая женщина с мучительно алым маленьким ртом и худенький вертлявый бес, его можно было распознать по чертячьему рыльцу, но голому, безволосому и оттого несколько беспомощному.