Ни жених, ни невеста не отказались от коньяка, приспособив под благородный напиток пластиковые стаканчики с соседних столов, сполоснув их предварительно минералкой, но вот после второй уже дозы жениху стало совсем не по себе, и он поплыл, заснул сидя тревожным, тяжелым сном. А вот Маринка оказался более стойкой, а может, до этого выпила меньше, но держалась пока, хотя и в ее взгляде осмысленности становилось все меньше и меньше.

И в этот момент в зале погас свет.

Его и так в последние минуты было совсем немного, в основном от настенных светильников, горевших через один, но тут и они погасли, и только сквозь узкие щели выхода на кухню оттуда пробивались слабые лучи дежурного освещения.

— Паштет, не дури, — одновременно со словами Аньки Паша ощутил сильный пинок по голени под столом. — Они специально свет загасили, так им проще раскрепощаться… темнота — друг молодежи, понял?

— И что б я еще раз на такие мероприятия с тобой пошел… — пробурчал недовольно Паша, с усилием запихивая в кобуру показавшийся в темноте огромным армейский пистолет, впрочем, телосложение Паши позволяло носить незаметно на себе и гранатомет, как говорили его друзья.

— А чем плохо-то? — издевательски подмигнула Анька, прислушиваясь и подымая вверх указательный палец, будто давая команду Паше прислушаться тоже.

В темноте, заглушая иной раз звуки непонятной, разбитной музыки, шелестела одежда, шуршали расстегиваемые молнии, слышались причмокивающие звуки и — как апофеоз распущенности — резки, звонкие шлепки друг о друга человеческих тел.

Захихикав, Анька вдруг резко притянула к себе сидевшую рядом Марину и что-то явно безобразное, распущенное и горячее зашептала ей на ухо. Маринка вздохнула, будто поднимая неподъемный груз, и едва не сползла со стула. А вот лучше всех себя в такой ситуации чувствовал ее жених, продолжающий спать сидя, только перекинув голову с левого плеча на правое и почмокав губами во сне.

— Мне это не нравится, — резко сказал Паша, и Анька сообразила, что он имеет в виду не поведение молодежи на свадьбе, а темноту, в которой неизвестно откуда можно получить удар, на который совсем не рассчитываешь.

В принципе на разнузданное поведение Паше всегда было плевать, если это не касалось его самого или Аньки, но вот обостренный инстинкт самосохранения подсказывал, что из затемненного зала лучше выбираться и как можно скорее.

— Ладно, не сердись, — примирительно попросила Анька. — Сейчас уйдем отсюда, я только бутылку с собой прихвачу…

Слабенько звякнула непочатая еще бутылка коньяка, пристраиваясь куда-то запазуху Аньки, под куртку, которую она не снимала весь вечер, а девушка продолжила:

— Может, Маринку с собой захватим? она не против с собственной свадьбы исчезнуть и первую брачную ночь с нами провести.

— Нет, — серьезно отказался Паша, — не надо.

— Значит, уходим одни, — без привычных возражений подчинилась Анька и посочувствовала подруге: — Придется тебе сегодня только у мужа сосать, как порядочной жене… Пока.

Паша, поднявшись с места чуть раньше Аньки, повел ее к выходу не вдоль огромного стеклянного окна, возле которого располагался их столик, и не стал проталкиваться через мешанину человеческих тел на танцпяточке, а увел девушку к дальней, глухой стене с выходом на кухню. Сделал он это на рефлексах, но, как оказалось, не даром.

Они прошли почти половину пути до выхода, когда Паша неожиданно резкой и сильной подсечкой свалил Аньку на пол, тут же грохнувшись рядом, прижимая её к стене, прикрывая собой, и зачем-то притянул ее голову к своей груди, не давая толком вздохнуть.

Через секунду зал осветился ярчайшей вспышкой на миллион белых магниевых свечей и по ушам ударил сильный рокот шумового взрыва.

Оставалось только гадать, как — каким зрением, каким чувством, каким особым талантом — увидел, почувствовал и понял Паша, что в зал от входа летит шоковая граната. И если бы во время он не повалил Аньку и не прикрыл ей лицо, сам повернувшись спиной к взрыву, то сейчас они напоминали бы всех остальных гостей неудачной свадьбы, которые со стонами и криками терли руками ослепшие глаза, хватались за оглохшие уши, а некоторые и вовсе потеряли от шока сознание и валялись на полу.

Звуковой удар не пощадил и Пашу с Анькой, но они оставались зрячими и способными к движению. Да и тренированный Паша умел держать такие удары. Но вот уже к выходу из кафе соваться не стоило, их там ждали, вряд ли шоковую гранатку в зал запустил кто-то из оскорбленных замужеством Марины ее поклонников. И Паша потянул мотающую головой и старающуюся выбить пробки из оглохших ушей Аньку в сторону кухни, надеясь, что если и там их ждут, то не так бдительно, в полной готовности, как у входа.

И чуть освещенная кухня, и подсобка, в которой Паша застал заведующего, повариху и охранника, и короткий коридорчик к уличной, хлипкой двери были пусты. Сквозь гул и шум в ушах Паша все-таки сумел услышать, как с грохотом и звоном рухнуло огромное стекло, отгораживающее зал кафешки от улицы, и эти звуки послужили сигналом для него.

Удар ногой в хлипкую дверь, и веер пуль из армейского пистолета по маленькому захламленному дворику, заставленному пустыми деревянными ящиками и мусорными баками… чей-то громкий испуганный вскрик… обрывки старых газет под ногами… и суетливый, нервный бег по залежалому снегу смешанному с водой… до первого же поворота, когда чуть разгибается спина, так и не поймавшая ожидаемую каждую секунду пулю… и снова бег, теперь уже чуть увереннее… и три каких-то личности у стены дома, то ли прижавшихся в испуге, то ли маскирующихся… и холодный воздух, разрывающий натруженные легкие… и непонятная усталость в давно травмированной ноге… очередной поворот… разноцветные пятна света на снегу… скрип подъездной двери… жаркий кричащий шёпот "Куда!!!" и прерывистый четкий ответ Паши:

— Проходной подъезд, сейчас дальше двинемся… А ты здорова бегать на шпильках…

— Привычка, — с трудом переводя дыхание и удивляясь хорошей слышимости, ответила Анька. — Жить захочешь, и не так побежишь… босиком по битому стеклу, не то, что на шпильках по этой слякоти…

Они стояли, прислонившись спинами к грязной стене, шумно дыша, опираясь друг на друга: огромный тяжелый мужчина с повадками медведя и миниатюрная, хрупкая девушка, — с трудом ушедшие из-под очередного удара судьбы.

— Хорошо, что на улице снег еще лежит, — высказался Паша, отдуваясь.

— Чем же это? — удивилась Анька.

— Да по чистому асфальту твои шпильки на весь город было б слышно, — сделал попытку усмехнуться Паша.

— Да по чистому асфальту я бы и босиком пробежать не побрезговала, — отреагировала Анька, оставляя за собой последнее слово по извечной женской привычке.

Паша покачал головой недоверчиво, представив себе, как Анька бежит босиком по грязному асфальту, расшвыривая ногами обрывки пакетов, окурки, использованные презервативы и бутылочное стекло.

— Кто-то сдал, как думаешь? — спросила Анька, переводя разговор на более животрепещущую тему

— Сразу так вот, быка за рога, — усмехнулся Паша.

— Тебя в кухне-то не признали?

— Очень похоже, что признали, но те вряд ли рискнули сдавать, — сознался Паша, — не такие люди, что б головой рисковать, они просто слиняли из кафе на всякий случай, что б в неприятности не влипнуть. Это кто-то из гостей…

— Или хозяев праздника? — хищно улыбнулась Анька. — Ну, жених и невеста, погодите у меня…

— Жених-то совсем никакой был, — невольно заступился Паша. — А что бы опознать, да еще и позвонить, куда следует, голова ясная нужна…

— Нам сейчас — тоже, — отрезала Анька. — Куда теперь-то?

— Теперь-то проще, даже если оцепление какое было — проскочили, — ответил Паша. — Сейчас через второй выход, во двор, а там метров двести по улице до поворота и — тайник наш должен быть.

— Идем что ли, — поторопила уже отдышавшаяся Анька, — а как бы нас тут не застукали за перебором версий…

— Здесь — пусть попробуют, — хищно улыбнулся Паша. — Народу — никого, и отход на четыре стороны. Тут им не там…