Но, как и в животном мире, в человеческом обществе обязательно находятся особи, рискующие ради собственной же, изначально призрачной выгоды находиться поблизости от тех, кто вполне может поделиться остатками своей трапезы, сношенными брюками или прохудившимся ведром для мусора. Вот и сейчас, едва три гастата приостановились перед широкой, на вид тяжелой, стилизованной под дубовую дверью под неоновой, мигающей то розовым, то голубым рюмочкой с соломинкой в ней, как к ним бросился из ближней подворотни пестро одетый, с какой-то нелепой претензией на провинциальный, давно забытый шик, человечек, изогнутой странным зигзагом спиной напоминающий червя.

— Девочек не желаете, господа военные? — льстивым шепотком возвестил он о своем прибытии и тут же привычной скороговоркой добавил: — Молоденькие, постарше, блондинки, брюнетки — на любой вкус, есть даже экзотика, но за отдельную плату…

— Котяра, желаешь экзотики за отдельную плату? — окликнул приятеля Уго, возле которого и притормозил свое стремительное движение человек-червяк. — Негритянку там, или какую узкоглазую?..

— Я черненьких боюсь, — простодушно, как Иванушка-дурачок, отозвался блондин. — Говорят, они людоедки, откусит еще чего в порыве страсти…

— Значит, не надо, — с грустным выражением лица констатировал Уголек и опустил руку на плечо сутенера. — Чтобы ни тебя, ни твоих экзотических мы на своем пути не видели, и даже запаха вашего тут не было, ясно?..

Обиду за легкое издевательство и насмешку червяк сглотнул, не поморщившись, но стерпеть железной хватки пальцев Уго не смог, скривившись в некоем подобии болезненной улыбки, по его мнению, призванной не раздражать гастатов дальше.

— Как изволите… — пробормотал едва слышно сутенер, мелкими шагами буквально отползая от троицы и одновременно растирая поврежденное плечо. «Вот киборги хреновы, — подумал он, скрываясь в подворотне. — Обидно, конечно, но сегодня, похоже, лучше обойтись без заработка, оно надежнее будет, чем потом полгода лечиться, если еще будет, что лечить…»

Такая массивная и неприступная на вид дверь в заведение Арнольда мгновенно дернулась и, распадаясь на две части, утонула в стене от легкого прикосновения к ней шедшего первым Олли. В ноздри ударил кондиционированный воздух, наполненный ароматами табака, спиртного, не слишком чистоплотных мужских и женских тел и всевозможных освежителей воздуха. Ничем соблазнительно съестным изнутри бара не пахло, впрочем, после нудного рабочего дня усталые и не очень люди шли сюда вовсе не за едой. В полутьме длинного узкого зала расположилась оцинкованная высокая стойка с невероятной по ассортименту батареей бутылок за ней, с десяток маленьких, легких и неудобных столиков, за которыми громоздились неприхотливые посетители, в основном, со спутницами противоположного пола, а в самом дальнем конце заведения зеленовато-тусклыми буквами напоминали о себе запасной выход и туалет. Там же, под яркими, низко опущенными с терявшегося в темноте потолка лампами звучали глухие удары пластиковых шаров дешевого биллиарда, и слышались то недовольные, то радостные выкрики трех игроманов, коротающих вечер за синеватым синтетическим сукном. А посреди бутылок самых разных фасонов и калибров, поблескивая широкоформатным экраном, что-то невнятно бормотал телевизор, но трудноуловимыми за звоном стекла о стекло, шипением пивного крана и ударами биллиардных шаров друг о друга слова телевизионного диктора были лишь для посетителей заведения.

— Гляди-кось, про нас говорят, — толкнул локтем товарищей Котяра, первым уловивший, о чем идет речь с экрана…

«Вчера, в своей загородной резиденции Верховный Правитель вручил боевые ордена Большой Платиновой Звезды за военные заслуги перед страной группе молодых воинов из Шестого Легиона…» — будто протрубила «говорящая голова», сохраняя на лице торжественно-восторженное, чуть глуповатое выражение. И тут же картинка на экране сменилась мрачноватыми готическими сводами и узкими стрельчатыми окнами хорошо узнаваемой, благодаря тому же телевидению, официальной загородной резиденции Самого.

— Ишь, ты, вчера, говорят, вручили, — неодобрительно покачал головой Олигарх, похлопывая себя по нагрудному карманчику камуфляжного, чуть кургузого и давно уже не новенького френчика.

Три дня назад его и еще полдесятка гастатов, в выданной на это время под роспись парадной форме: с белыми рубашками, золочеными бляхами желтых ремней и серебряными аксельбантами на свежих, отлично отглаженных и подогнанных по фигуре френчиках, — одного за другим, без малого пять часов, гоняли строевым шагом по студии, в которой были сооружены точь-в-точь с оригиналом интерьеры резиденции Верховного. А Ордена выдали в наградном отделе Личной Канцелярии Правителя, без шума, пыли и торжественного марша, просто вручили обтянутые красным бархатом коробочки, заставили расписаться в трех ведомостях и тут же — могут же и без бюрократии — выложили перед гастатами конверты с положенным денежным содержанием к наградам. А вот теперь, на широком экране, телевизионщики демонстрировали всем желающим это видеть, как лихо подходят молодые воины к Верховному, как он прикалывает к их свеженьким, с иголочки, мундирам орденские Звезды, как пожимает мальчишеские руки…

— Как живых, нас туда влепили, — с неодобрительным восхищением проговорил Уголек, глядя, как сам подходит за наградой к Правителю. — Мастера у них там, на студии, сидят, лихо сварганили монтаж… не зная — подумаешь, что так и было…

— Нас много, Верховный один, — с ироничной рассудительностью отозвался Олли. — Что же теперь — ему всем мальчишкам повоевавшим лично руки жать?.. да от наших рукопожатий у него рука отвалится…

Троица дружно, но негромко захохотала, представив себе и выражение лица и все прочие веселые последствия, если хотя бы один из них пожал бы руку Верховному со всей силы.

— Ну, что, Олли, мы за стойку или к столику? — спросил Котяра, когда они отсмеялись, а по телевизору замелькали кадры рекламы новой, универсальной, абсолютно безопасной и супернадежной бритвы, предлагаемой то ли за полцены, то ли за тройную цену, но с рассрочкой.

— А чего ты меня спрашиваешь? — пожал плечами Олигарх. — Куда хочешь, туда и садись…

— Да ты же у нас самый опытный в таких делах, — поддержал товарища Уго. — Мы до десяти лет по улицам не шлындали, а в увольнение ходили только в оккупированных городах, а там-то всё просто: ком цу мир, шнапс дриньк, аллес и капут…

Совсем по-детски, но вовсе с недетской силой Уголек ткнул товарища в бок пальцем. Будь рядом с капралом простой штатский, да и любой из военных, строевых, он вряд ли устоял бы на ногах после такого дружеского тычка, а может, еще и ребра оказались поломанными, но бывший всегда наготове гастат чуть развернул корпус, и палец Уго просто скользнул по камуфляжному боку френча.

— Ладно, — строго распахивая глаза, сказал Олли, не отвечая на шалость товарища, будто и не заметив её. — Подходим к стойке, заказываем, что надо и всё тащим оттуда на столик, понятно?

А от дальнего, едва различимого в полумраке и задрапированного табачным дымом конца стойки к пристраивающимся на высоких, крутящихся табуретах друзьям уже спешил больше похожий на тень своей бледностью, каким-то нездоровым цветом лица, давно не видевшего настоящего солнечного света, бармен из ночной смены. Окинув быстрым взглядом гастатов, и чуть было не открыв рот, чтобы сказать сакраментальное: «Мальчики, тут не подают несовершеннолетним!», заведующий бутылками, стаканами и полотенцами все-таки исхитрился приметить на правой стороне, у нагрудного кармана одинаково потрепанных, но чистых френчиков потускневшую, давно не знавшую чистки бронзовую бляху, размером со стильный узел его модненького узкого галстука-удавки. Бляха изображала разинутую пасть разъяренного махайрода.

— Чего изволите? — льстиво склонил голову в поклоне бармен, мысленно крестясь обеими руками, чтобы «попасть в струю» настроения гастатов. — Выпить? закусить? чего-то особенного?..

Негласно выбранный на какое-то время старшим Олли прищурился, вроде бы обегая взглядом ряд бутылок за спиной бармена, а потом чуток в растяжку, с ленцой, как обычно говорят подростки, изображая из себя опытных, взрослых мужчин, запросил: