Через полчаса или раньше меня разбудил насыщенный аромат кофе, разносившийся по дому. Даже с закрытой дверью я почувствовал его и понял, что это не родительский кофе. Их кофе был сварен и подан некоторое время назад. Это был кофе из неаполитанской кофеварки эспрессо, в которой Мафальда, ее муж и Анкизе варили послеобеденный кофе для себя. Скоро они тоже пойдут отдыхать. В воздухе уже разливалось тяжелое оцепенение, мир погружался в сон. Мне хотелось, чтобы он или Марция вошли через балконную дверь, через полузакрытые ставни, увидели меня обнаженного, раскинувшегося на кровати. Неважно, он или Марция, но я хотел, чтобы кто-то зашел и увидел меня, и сами пусть решают, что делать дальше. Я мог продолжать спать или же подвинуться, чтобы кто-то из них лег рядом, и мы бы спали вместе. Я представлял, как один из них входит в мою комнату, берет персик, с персиком в руке подходит к постели и подносит его к моему стоящему члену. Я знаю, что ты не спишь, сказал бы кто-то из них и мягко давил бы податливым, перезрелым персиком о мой член, пока я не пронзил бы его вдоль выемки, так напоминавшей мне задницу Оливера. Мысль завладела мной и не отпускала.

Я встал, взял один из персиков, чуть разломил его большими пальцами, вытащил и положил на стол косточку, и осторожно прижал покрытый пушком, пунцовый персик к паху, а затем стал давить, пока разломившийся плод не скользнул вдоль члена. Если бы только Анкизе узнал, если бы он узнал, что я делаю с фруктом, который он растил с таким рабским усердием изо дня в день, Анкизе с его большой соломенной шляпой и длинными, искривленными, намозоленными пальцами, которые вечно выдергивали сорняки из выжженной земли. Его персики были скорее абрикосами, чем персиками, только крупнее и сочнее. Я уже познал царство животных. Теперь перешел к растениям. Дальше в ход пойдут полезные ископаемые. При этой мысли я чуть не рассмеялся. Сок персика стекал по моему члену. Если бы Оливер застал меня сейчас, я бы позволил ему пососать меня, как утром. Если бы вошла Марция, я бы дал ей закончить мою работу. Персик был гладкий и упругий, и когда наконец я разорвал его пополам, его красноватое нутро напомнило мне не только анус, но и вагину, поэтому, держа по половинке в каждой руке, я начал тереть себя, думая ни о ком и обо всех, включая бедный персик, который понятия не имел, что с ним делают, кроме того, что он должен подыграть и, возможно, в конце тоже получить удовольствие от процесса, и мне почудилось, как он говорит, Трахни меня, Элио, трахни сильнее, и спустя мгновение, Сильнее, тебе говорят!, в то время как я мысленно перебирал образы из Овидия – не было ли там персонажа, который превратился в персик, а если не было, не мог ли я придумать его, скажем, на месте незадачливых юноши и девушки, которые в своей цветущей красоте отвергли завистливое божество, обратившее их в персиковое дерево, и только теперь, спустя три тысячи лет, они получили то, что так несправедливо было отнято у них, и шептали, Я умру когда ты закончишь, ты не должен заканчивать, никогда не заканчивай? Эта история настолько возбудила меня, что мгновенно я оказался на грани оргазма. Я почувствовал, что могу остановиться тогда же, или совершить еще одно движение и кончить, что в итоге и сделал, осторожно, целясь в краснеющую сердцевину разломленного персика, как будто совершал ритуал оплодотворения.

Это было сумасшествием. Я откинулся назад, держа в руках плод, благодаря бога, что не испачкал простыни ни соком, ни спермой. Помятый, истерзанный персик, словно жертва изнасилования, лежал на боку на столе, пристыженный, сочувствующий, страдающий и растерянный, пытающийся не пролить оставленное мной содержимое. Наверно, я выглядел примерно так же на его кровати прошлой ночью, после того как он кончил в меня первый раз.

Я натянул было майку, но решил остаться обнаженным и забрался под простынь.

Проснулся я, услышав, как кто-то открывает защелку на ставнях и затем закрывает их за собой. Как в одном из моих сновидений, он крадучись подошел ко мне, но не с целью застать врасплох, а чтобы не разбудить. Я знал, что это Оливер, и, не открывая глаз, протянул ему руку. Он взял ее и поцеловал, потом поднял простыню и заметно удивился, найдя меня обнаженным. Он тотчас приник губами туда, куда обещал вернуться утром. Ему понравился сладкий вкус. Что я сделал?

Я рассказал ему и указал на помятую улику на своем столе.

– Ну-ка посмотрим.

Он встал и спросил, оставил ли я это ему.

Возможно, да. Или просто решил избавиться от этого позже?

– Это – то, что я думаю?

Я кивнул с притворным смущением.

– Ты хоть представляешь, сколько труда Анкизе вкладывает в них?

Это была шутка, но казалось, что он, или кто-то помимо него, спрашивает о труде, который мои родители вложили в меня.

Он вернулся на кровать с половинкой персика и, стараясь не пролить содержимое, разделся.

– Я ненормальный, да? – спросил я.

– Нет, ты не ненормальный. Не более, чем все остальные. Хочешь увидеть ненормального?

Что он задумал? Я не решался ответить «да».

– Только подумай о том, сколько людей жили до тебя – ты, твой дед, прапрадед и все поколения бесчисленных Элио из самых разных мест – все слились в тот поток, который сделал тебя тобой. Можно теперь я попробую это?

Я помотал головой.

Он обмакнул палец в сердцевину персика и поднес его к своим губам.

Этого я уже не мог выдержать.

– Пожалуйста, не надо. 

– Никогда не выносил свою. Но эта твоя. Объясни.

– Мне это кажется ужасным.

Он лишь пожал плечами.

– Слушай, ты не должен делать этого. Ведь это я домогался тебя, искал с тобой встречи, все случилось из-за меня, ты не должен делать этого.

– Чушь. Я хотел тебя с первого дня. Просто лучше скрывал это.

– Конечно!

Я потянулся, чтобы выхватить у него персик, но он другой рукой схватил мое запястье и сильно сжал его, как в кино, когда один вынуждает другого выпустить нож.

– Ты делаешь мне больно.

– Тогда не лезь.

Я смотрел, как он положил персик в рот и стал медленно жевать, не отводя от меня взгляда, и это действовало даже сильнее занятия любовью.

– Если захочешь выплюнуть, я пойму, правда, обещаю, что не обижусь, – произнес я, скорее чтобы нарушить тишину, чем в качестве последнего довода.

Он покачал головой. Было видно, что как раз в то мгновение он ощутил это на языке. Что-то, принадлежавшее мне, было у него во рту, ставшее в большей степени его, чем моим. Не знаю, что со мной случилось в тот момент, когда я смотрел на него, но я вдруг ощутил острое желание разрыдаться. И вместо того, чтобы побороть слезы, как и в случае с оргазмом, я не стал сдерживаться, как будто тоже хотел показать ему что-то очень личное. Я потянулся к нему и уткнулся в его плечо, заглушая всхлипы. Я плакал, потому что никто посторонний никогда не был так щедр ко мне, не заходил так далеко ради меня, даже Анкизе, который однажды рассек мою ступню и стал высасывать и сплевывать яд скорпиона. Я плакал, потому что никогда не испытывал такой благодарности и не знал другого способа выразить ее. Я плакал из-за злых помыслов, которые вынашивал против него этим утром. И из-за прошлой ночи, потому что, к лучшему или к худшему, ее уже не вернешь, и теперь пришло время показать ему, что он был прав, что все не так просто, что это уже далеко не игра, и что если мы впутались в это, теперь уже поздно отступать – плакал, потому что что-то свершалось, и я понятия не имел, что.

– Что бы ни произошло между нами, Элио, я хочу, чтобы ты знал. Не говори, что не знал.

Он все еще жевал. Случись это в пылу страсти – одно дело. Но здесь было совершенно иное. Он уносил меня с собой.

Его слова не имели смысла. Но я точно знал, что они означали.

Я провел ладонью по его лицу. Потом, не знаю почему, стал лизать его веки.

– Поцелуй меня сейчас, пока это еще здесь, – сказал я. Его рот будет отдавать вкусом персика и моим.

Я не покидал комнату еще долго после ухода Оливера. Когда я наконец проснулся, уже почти наступил вечер, что привело меня в мрачное настроение. Боль исчезла, но  вернулся тот же общий дискомфорт, что и на рассвете. Я не знал, было ли это то же чувство, возобновившееся после долгого перерыва, или прежнее прошло, а это было совсем новым, результатом послеобеденного занятия любовью. Всегда ли я буду испытывать такую острую вину при пробуждении после проведенных вместе опьяняющих мгновений? Почему я не испытывал подобного с Марцией? Таким образом природа напоминала, что мне лучше быть с ней?