Как это ни странно, но встретившись в следующий раз с Волковым и поведав ему историю своих мучений, Берия не получил исчерпывающего ответа. Нет, ответ он получил, но не совсем такой, на который надеялся. Можно даже утверждать, что после слов Волкова все окончательно перепуталось в душе Лаврентия Павловича.

— Мой дорогой нарком! — сказал путешественник между мирами, — мне от вас скрывать нечего. Я вам расскажу все, что случилось с Лаврентием Павловичем Берия, народным комиссаром внутренних дел и членом Центрального Комитета Коммунистической партии. Только это вам ничуть не поможет. Вот если бы вы не встретили в своей жизни некоего Волкова, то тогда бы… но вместе с тем, если бы вы не встретили меня, то… понимаете, насколько причудливы линии судьбы?

Берия пожевал губами и сказал:

— Сформулируем вопрос проще. Что случилось с тем Лаврентием Берия, о котором вы слышали так много негатива?

Волков пристально посмотрел сквозь линзы пенсне в карие глаза. Его оппонент не отвел взгляда.

— Темная история. Знаю точно, что Берия был расстрелян в 1954 году. Он был обвинен в антипартийной и антигосударственной деятельности, шпионаже (а также в ряде изнасилований, в том числе несовершеннолетних). Да вот, я вам продемонстрирую выдержку из энциклопедии две тысячи пятого года (какова инерция, а, товарищ нарком)!

Лаврентий Павлович молча подвинул стул к сидящему за раскрытым ноутбуком Волкову. Тот быстро запустил энциклопедию, набрал в строке поиска «Берия» и слегка отодвинулся, давая возможность наркому прочитать о себе самом. Тот же, цепенея от ужаса, читал холодные информативные строчки «Книги Судей» из будущего:

— БЕРИЯ Лаврентий Павлович [17(29) марта 1899, село Мерхеули, близ Сухуми — 23 декабря 1953, Москва], советский государственный деятель, руководитель органов госбезопасности, с именем которого связаны массовые репрессии в конце 1930-х — начале 1950-х годов. В 1938–1945 нарком, в 1953 министр внутренних дел СССР. В 1941–1953 заместитель председателя Совета Народных Комиссаров (Совет министров) СССР. С 1941 член, с 1944 заместитель председателя Государственного Комитета Обороны. Член ЦК партии в 1934–1953, член Политбюро (Президиума) ЦК в 1946–53 (кандидат с 1939).

— Дальше читайте! — проворчал Волков, переворачивая виртуальную страницу. Берия послушно продолжил чтение, но уже не вслух, а про себя. Окончив читать, он ощутил, как по всему телу струится холодный пот.

— Это… это же чудовищно! Какие, к черту изнасилования! Какой, к такой-то матери, шпионаж! Что за бред!

Волков, отвернувшись, смотрел в замерзшее окно на матовый закат.

— Этому бреду в течение пятидесяти лет верило триста миллионов человек. Вы, Лаврентий Павлович, для советских людей являлись аватарой Люцифера. Думаю, за это стоит благодарить не Иосифа Виссарионовича, а кое-кого другого. Вернее, других. Тех, кому вы будете опасны просто фактом своего существования. Или нет, не так. Тех, кто не сможет жить из-за факта вашего существования. Это же простейший закон: от нашей жизни зависит чья-то смерть. И наоборот.

Лаврентий Павлович налил в стакан холодной воды и с омерзением отпил из него. Затем позвонил и потребовал чаю. Хлопнул рукой по столешнице, так что ноутбук слегка подпрыгнул. Позвонил еще раз и потребовал бутылку коньяка.

— Надеюсь, вы составите мне компанию? — спросил он у Волкова, — я вообще лишь хорошее грузинское вино употребляю, но здесь… о, боги, какой бред! Ведь я не щадя живота своего работаю… а что вместо благодарности, что??? Что, я вас спрашиваю?

Волков печально смотрел на него. На человека, возглавлявшего самую совершенную карательную структуру в мире и очень тяготившегося этой должностью. Нынешний Берия был почти на двадцать лет моложе самого Андрея Константиновича, ему было всего тридцать девять лет. Смешной возраст для управленца и младенческий — для партаппаратчика эпохи Брежнева. Берия был во всех отношениях моложе Волкова, однако его поразительная работоспособность заставляла относиться к ему с уважением. Таких людей немного во все времена: будь то конец девятнадцатого века, или середина двадцатого, а то и вовсе — начало двадцать первого. Возможно, это характерная особенность России: когда не возьми — всегда работы непочатый край. Зато интересно. Но иногда страшно. Эпоха второй половины тридцатых годов двадцатого века — самая страшная в истории СССР. Самая страшная в памяти людей, потому что живы очевидцы. Вполне возможно, что трехлетний голод 1601–03 годов был не менее ужасен, но с тех пор большинству памятны лишь скупые строки «поби мраз сильный всяк труд дел человеческих в полех».

Очевидцы всегда являются сильным козырем. Даже, если нелады с памятью, даже если беззастенчиво врут, приукрашивая, и с каждым разом добавляя жертв на языческий алтарь. Берия это знал, потому что сам творил историю, превращая достижения империи в тяжкое наследие царского режима и обзывая лентяев бедняками. Но верил, что творит во благо. И все верили, что творят во благо. Даже расстреливая тысячами и отправляя на каторгу, пардон, в лагеря.

— Ваше недоверие видно невооруженным глазом! — напряженно сказал Волков, всматриваясь в линзы пенсне.

— А вы бы сразу поверили? — огрызнулся Берия, — не будь с вами этой штуковины…

— Ага! Готовый клиент психбольницы! Или нет… ваши психи работают на благо страны. Я не ошибаюсь?

— А что им — прохлаждаться на курортах?

— В этом что-то есть, — кивнул Андрей Константинович, — однако, со мной оказалась эта чертова штуковина. Которая ну никак не может являться продуктом этой эпохи!

— Не может! — согласился Берия, — но жить как теперь? Как теперь жить, товарищ Волков, зная, что за все свои старания получишь пулю в затылок!?! За весь свой труд получить лишь звание палача — для потомков! Черт! Черт!! Черт!!!

Андрей Константинович уселся в кресло и закинул ногу за ногу. Берия залпом опрокинул в себя чай. Нужно было его подбодрить, поэтому Волков добродушно рассмеялся:

— Как пел один товарищ, «не стоит прогибаться под изменчивый мир — пусть лучше он прогнется под нас»…

— Кто такой? — удивился Лаврентий Павлович.

Волков молча врубил Winamp и загнал в плейлист вышеупомянутую песню Андрея Макаревича. Берия внимательно прослушал, затем некоторое время размышлял. Внезапно лицо его прояснилось.

— А! Понял! Эта песня ничего общего с вашими словами не имеет — просто контекст…

Волков молча поразился тому, как легко Берия ухватил суть. Все же не зря товарищ нарком ел свой хлеб с маслом, и не зря пил наркомовский коньячок под лимон с икоркой. Личность оказалась и впрямь, замечательная и достойная. Во всех отношениях.

— Так вы утверждаете, что ход Истории можно изменить?

Андрей Константинович мрачно кивнул. Он не в первый раз уже менял ход Истории. И не такое уж это увлекательное занятие, как кажется дилетанту. Он не помнил, где читал следующее утверждение: «если бы не открытие Америки, то в двадцать первый век мир вступил бы с паровозами и дирижаблями». И это вовсе не повод для гордости современным американцам — это законы развития мира. Берия уловил, что его собеседник внезапно помрачнел, налил ему и себе коньяка, пригласил выпить.

— Что, я снова сморозил глупость?

— Да нет! — Волков выцедил коньяк, точно воду, — просто… ход Истории отлично символизирует такой простой предмет, как весы. Стоит одной чаше весов опуститься, как другая — поднимается. Лишь одна надежда есть у меня…

— На то, что не заметят? — скептически хмыкнул нарком, — вряд ли? Не такие уж Там дураки сидят — я отлично помню ваше повествование о петровской Эпохе. Слушайте, Андрей Константинович, а может — ну его? Я не последний, кому вместо благодарности влепят пулю…

— Да погодите вы! — поморщился Волков, — ведь не дослушали. Надежда не на то, что не заметят…

— А на что? — подался вперед нарком. С его вспотевшего лба упала тяжелая капля пота прямо на лакированную столешницу.

Андрей Константинович прикрыл глаза.