— Чертовщина какая-то! — произнес он по-русски, — плотника ведь тоже Иосифом звали. И Евангелие утверждает, что плотник поверил. Доверчивый, кретин, был! А как империалисты проклятые оружие новое придумали — чтобы сны насылать прелестные. Тьфу ты! Это ведь до чего удуматься можно!

На всякий случай вызвал Власика и учинил ему подробный допрос: не случалось ли чего в последние несколько суток. На недоуменные взгляды своего «волкодава» пояснил, что последние несколько ночей плохо спал. Вроде бы слышал шум работающего автомобиля. Власик подумал, что шеф попросту переработался, но вслух этого говорить не стал.

— Полнолуние, Иосиф Виссарионович! — вместо этого произнес он, — некоторые люди плохо спят в полнолуние.

Сталин едва не вспылил и не ответил резкостью. Мол, старому революционеру не пристало обращать внимание на фазы луны, а ему и вовсе — всегда было на них начхать. Затем вспомнилось, что в этом году ему исполняется шестьдесят лет, а время — это такой фактор, которому также на все чихать. Даже на товарища Сталина — лидера самой передовой страны в мире. Увидав кислую мину на лице вождя, Власик испросил разрешения удалиться. Сталин же продолжал философствовать. За окном уже начало смеркаться, а он никак не мог заставить себя вернуться к сиюминутным делам. Карусель времени кружила его, выхватывая из тьмы прожитых лет лица былых соратников и врагов, бледные портреты обоих покойных жен, сцены ограбления Тифлисского банка и похороны Ленина.

От горестных воспоминаний Сталина отвлек Александр Поскребышев — его личный секретарь.

— Берия просится, — произнес он, — с каким-то штатским.

— Наконец-то! — едва слышно произнес Иосиф Виссарионович, — пусть Лаврентий войдет.

— А штатский? Некто Волков Андрей Константинович…

— Пускай подождет!

Вошел Берия. Поздоровался с вождем на грузинском языке. Обменялись рукопожатиями. Сталин жестом пригласил Лаврентия Павловича присесть на кожаный диван.

— Как там империалисты? — полушутливо спросил он, — небось, не додумались до того, чтобы отметить старый новый год?

— Считаю, что не додумались, товарищ Сталин, — ответил Берия, не понимая, к чему клонит вождь.

— Вот-вот! Только наши люди могут замечать подобные парадоксы. Память народа тяжеловесна — несмотря на то, что мы уже двадцать лет живем по григорианскому календарю. Вы, товарищ Берия, помните, почему календарь называется григорианским?

— По-моему, оттого, что он был введен римским папой по имени Григорий… не помню, которым именно — я не силен в вопросах религии…

— Тринадцатым, товарищ Берия, тринадцатым! Григорием Тринадцатым в одна тысяча пятьсот восемьдесят втором году. Представляете, даже в те годы люди задумывались о том, что принятая система измерения времени несовершенна. Вполне возможно, что спустя триста лет наши с вами потомки будут удивляться, как мы с вами могли жить в столь несовершенное время.

Сталин замолчал. Берия искоса посмотрел на него, недоумевая, к чему вождь затеял эту беседу. Он решил подождать, пока Сталин сам не поинтересуется целью его визита. Но тот не торопился: смотрел в темное окно на усыпанное звездами небо, отстукивал пальцами по подоконнику неслышный ритм лезгинки, что-то промычал себе в усы.

— Вы что-то сказали, товарищ Сталин?

— Нет. Я подумал. Подумал, что хорошо было бы править нашей страной через три сотни лет. При условии, что социализм победит во всем мире, и над миром воссияет солнце свободы. И наши с вами преемники, товарищ Берия, станут думать лишь о том, как разнообразить жизнь людей в своей стране. И не будут проводить бессонных ночей, оттого, что вокруг враги. Внешние… внутренние.

Вождь вернулся к дивану и устало опустился на него.

— Что у вас там? Выкладывайте.

Берия не к месту вспомнил анекдот, который ему буквально вчера рассказал Волков. На приеме у врача мужик на аналогичное предложение расстегнул ширинку и выложил свое хозяйство на стол. «Жалуетесь?» — оторопел врач. «Хвастаюсь!» — буркнул пациент.

— Чему вы улыбаетесь? — спросил Сталин, пытливо посмотрев ему в глаза.

— Извините, — смутился Берия, — просто… тот человек, который ждет в приемной, намедни рассказал мне один забавный анекдот.

— Так расскажите! — попросил Сталин, — я тоже люблю анекдоты.

— Значит вы, товарищ Волков, считаете, что у нас есть немногим более двух лет?

— Товарищ Сталин, — Волков посмотрел в смертельно уставшие глаза Вождя Народов, — это не я так считаю, это — моя прошлая реальность. Вы надеетесь избежать войны с Германией?

Сталин докурил свою трубку и принялся аккуратно ее чистить. На вопрос Андрея Константиновича он ответил не сразу. Берия священнодействовал напротив — он собственноручно заваривал кяхтинский чай. Видимо, два грузина решили удивить Волкова своим гостеприимством: на черном лакированном столе стоял графин «Хванчкары», лежал огромный блин свежеиспеченного лаваша, на тарелке — тонкими ломтиками нарезанная брынза.

— Мы всеми силами стремимся избежать этой войны, — наконец произнес Иосиф Виссарионович, — но так же понимаем, что просто так Гитлер не успокоится. Товарищ Волков, вы ведь тоже прекрасно знаете, что Советский Союз к войне не готов.

— Товарищ Сталин, — вмешался Берия, — Андрей Константинович, в силу определенных факторов, понимает все. А так же знает, к чему приведут последствия подобной войны.

— Мне известно насчет «определенных факторов»!

Сталин произнес эти слова с неудовольствием. Все-таки, он был единоличный правитель огромной страны, владыка многих миллионов душ. Если смотреть на вещи более приземлено, то к появлению Волкова он отнесся настороженно — точно интендант к ревизору. Но помимо того, что он являлся Вождем Народов, он был еще и Отцом Народов — со всеми родительскими заботами и рефлексами. Здесь появлялся тонкий психологический подтекст: отношениям Андрея Константиновича и Сталина суждено было перерасти в плоскость «родитель — гувернер». Но не тот гувернер-француз, а свой дядька-слявянин. По глубочайшему убеждению Волкова, Иосиф Виссарионович попросту конфузился. То же самое чувство он бы испытывал, если бы его ради спасения страны попросили бы спеть где-нибудь в Большом театре. Это из того же ряда.

Берия подал чай — что-то темно-красное, жгучее и безумно вкусное. Немного отпив, Андрей Константинович с недоверием покачал головой и втянул в себя чайный аромат.

— Великолепно! — искренне признался он, — я уж думал, что чаем меня не удивишь. Как называется этот сорт?

— Кяхтинский! — пожал плечами Берия. Чай он любил, но в тонкости не вдавался.

— Кяхтинский? — недоуменно переспросил Волков, — но ведь Кяхта — это небольшой городок на границе с Монголией. Разве там выращивают чай? Или мне послышалось, и вы сказали «Кахетинский»?

Послышались непонятные звуки. Волков повернул голову и увидел, что Сталин поставил чашку с чаем на поднос и залихватски смеется; при этом лицо Вождя народов приняло совершенно разбойничье выражение. Видимо, он знал об этой своей особенности, поэтому старался смеяться как можно реже.

— Прошу прощения! — произнес он, вытерев губы салфеткой, — вы, товарищ Волков, меня неплохо развеселили. Сразу видно, что вы не грузин… так, Лаврентий?

Берия согласно кивнул. Он тоже улыбался во весь рот.

— Сразу видно, что Андрей Константинович — не грузин!

Сталин продолжал:

— «Кахетинское», товарищ Волков, бывает только вино. И вино, признаться, неплохое. «Кяхтинским» этот чай называется в России уже два столетия, потому что поступает к нам из Китая именно через Кяхту. Тот самый поселок, о котором вы осведомлены. Кяхтинский чай завозится сухопутным путем. Есть еще Кантонский — он перевозится морским путем через китайский порт Кантон. Я ничего не путаю, товарищ Берия?

— Все верно! — кивнул нарком, — однако мы пытаемся выращивать свой чай. Чтобы не зависеть от китайских поставок. Любопытно, какой чай будут пить наши потомки?