Потом спением “Святый Боже...” гроб донесли до могилы и батюшка предал телоАнтонинушки земле: “Господня земля, и исполнение ея вселенная, и вси живущии наней...
Весеннеесолнышко незатруднительно проникало сквозь кроны голых еще деревьев и мягкимилучиками касалось женских платочков и обнаженных мужских голов. Вывороченнаянаружу вместе с зимней стужей холодная земля впитывала это нежное тепло, ивыдыхало притаившуюся зиму чуть заметной испариной, легко поднимающейся вверх иукачивающей невесомыми туманными лапками слова земной человеческой молитвы:“Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный...”, необыкновенно созвучнойнебесной гармонии и являющейся, возможно, самым точным ее отражением...
* * *
Прошел день иеще один. Анна Петровна молилась, занимая этим все время. Читала Псалтирь,поминая новопреставленную Антонину. Но то и дело по привычке поглядывала насестрицыну кроватку: как мол там она? Пока еще не пришло осознание, что ее нет.На второй день после похорон Анна Петровна вдруг совершенно явственно услышалаголос сестрицы: “Не слушают они нас!” Впечатление было настолько живым, чтоАнна Петровна оглядела все углы, а потом опять вернулась к молитве, с горечьюподумав: Стыдно за нас Антонинушке!
Нет, не былоАнтонинушки ни в этой комнате, ни даже в этом мире, но все-таки Анна Петровнаувидела вскоре сестрицу – во сне. Сидели они с Антонинушкой как прежде в ихкомнате за столом, рядышком друг с дружкой. Была сестрица беленькая,чистенькая и совсем не немощная, как в последнее время. А сказала она однувсего фразу: “Теперь я знаю, почему мне дали тогда красное яичко”. Ничего болееона не объяснила, но Анна Петровна, как проснулась, сразу разгадала эти слова.Ведь в Пасху умерла Антонинушка! Яичко – это и была благая о том весть — онаграде за среду и пятницу! Вот так – воистину, блаженны умирающие о Господе!
На могилкеАнтонинушки, прямо к кресту, по просьбе Анны Петровны, прикрепили прямоугольныйлисток жести с начертанными несмывающейся типографской краской строчкамиэпитафии, предельно незамысловатой и завершающейся словами: “…я дома, ты вгостях, подумай о себе”. Но была в этакой простоте сокрыта вся мудростьдуховного строительства, созвучная безсмертным словам премудрого сына Сирахова:“Помни последняя своя и вовек не согрешишь”. Помни последняя своя!
А надцерковной крышей, на стене подкупольного барабана, грозным предупреждениемсвыше, читались выведенные славянской вязью, красным по белому, слова: “КомуЦерковь не мать, тому Бог не отец…”
Эпилог
Пройдут тригода, и в один из июльских дней, у северо-восточного угла Георгиевского храма вполутора метрах от алтаря появится свежий могильный холмик, с простымдеревянным крестом над ним. И пропоют “вечную память” тому, кого все хотели видетьживым. Но ин суд человеческий и ин суд Божий: по неведомым Божиим судамдевятнадцатого июля отойдет в жизнь вечную настоятель храма великомученикаГеоргия, незаменимый наставник и пастырь, митрофорный протоиерей ВалентинМордасов. Батюшка перейдет в вечность спокойно, без мук и треволнений, явивсвоей смертью итог жизни подлинного христианина. Накануне он пособоруется,причастится и уже через час после этого отойдет ко Господу, а в храме в этовремя будут петь “Иже херувимы”. Да, не легко это будет вместить и примиритьсяс этим его духовным чадам, но ведь у Бога все живы. Сколько раз об этом говорилсам батюшка! Он уйдет, чтобы отныне предстоять престолу Божию и молиться затех, кто остался и по-прежнему так нуждается в его многомощных молитвах…
А еще раньше,за год до смерти батюшки, сюда на Камновский погост, под сень могучих вековыхдрев, навечно преселится и Анна Петровна. Лишь два-три десятка метров будутотделять ее от горячо любимой сестрицы. Прейдут для нее в прошлое все земныескорби и сам здешний мир, где гостила она без малого восемьдесят семь лет.Перекочует в мусорный бак ее безсменная выручалочка коляска-костылик, да имногие другие ее вещи последуют туда же. На окошках запестреют новые нарядныезанавески, и будет все это значить, что въехала в их бывший с сестрицей домсемейка кого-то из внуков-наследников. Погостить… потому как, рано или поздно,и им придется съезжать; и их, не справившись о желании, призовут домой ввечность.
И, возможно,будут им прощально махать ветками все те же великаны деревья, и шептать, какделают это каждый раз, когда провожают кого-либо в последний путь: “Домой,домой, домой…” Будет звонить заупокойным звоном церковный колокол, распугиваянизким ”бом-бом” кладбищенских приживалок-ворон, и выстреливать эхом в самоенебо, чтобы, прежде чем затеряется оно среди необъятных голубых просторов,возвестить всей вселенной о еще одном усталом страннике, наконец-товозвращающемся домой.
Декабрь 1999 года, Псков