— Каким образом?

— Эту лестницу раскопала святая Елена, мать того самого императора Константина, который, струсив перед смертью, решил принять христианство, чтобы вымолить прощение за свои грехи, — неохотно начал рассказывать Цезарь. — Языческие боги ведь не обещают загробной жизни, а новая религия открывала ему ворота в Царство Божие. Так вот, Елена привезла эту лестницу из Иерусалима и сказала, что велела вырезать ее из дворца Понтия Пилата. По ней Христа вели на допрос. И люди много лет спустя придумали, что те, кто хочет раскаяться и получить прощение, должны подняться по ней на коленях, чтобы не осквернять ее грязными ступнями. — Цезарь поморщился. — В принципе это идиотизм, но меня он не волнует, так как и Пилат, и Христос жили уже после смерти Великого Августа. Мы можем любить или ненавидеть прошлое, учиться на его ошибках, но знать будущее нам не дано, следовательно, для меня лично не существует ни один из этих людей.

Его последние слова смутили Татьяну Николаевну, но она решила, что не разобрала точно их смысл.

— А ты никогда не поднимался по этой лестнице?

— Зачем? — Ее собеседник небрежно повел плечом.

— Неужели все эти люди так сильно грешны, что не стесняются ползти при всех на коленях?

Он посмотрел на нее назидательно:

— Разве это такая уж тяжелая задача? Я заметил: люди всегда стараются устроиться так, чтобы не нести слишком больших тягот ради чего-то нематериального. Лестница, как видишь, не слишком крутая, а дерево, которым она покрыта, приятно на ощупь. Люди преодолевают эти несчастные двадцать восемь ступеней с радостью, многие из них при этом плачут, и все это называется приближением к Богу. Потом они встанут с колен, отправятся заниматься своими делами и будут так же грешить, как и раньше. В этом природа человека. Поэтому бессмысленно полагаться на людскую совесть. Толпу надо держать в узде, как делал тот, чья великая душа живет в моем бренном теле.

«Ну точно. Я связалась с сумасшедшим, — уверилась в своих подозрениях Татьяна Николаевна, но потом остановила себя. — Он болен, но что с того? Разве не менее сумасшедшая я сама, продавшая из ненависти свою квартиру и приехавшая в Рим для того, чтобы здесь умереть, не доставив радости своему врагу? Что может сделать мне плохого этот маленький черный человек с серыми глазами? Ограбить? Сумасшедшие не грабят. Убить? Но разве еще несколько часов назад я сама не искала у него смерти? Получается, как ни поверни, что я должна быть благодарна судьбе за встречу с ним…»

— Мы выходим! — Цезарь тронул ее за плечо.

— Жаль. Так приятно ехать! — Она была искренна. В ее жизни так давно не было удовольствий! Сейчас же перед ней расстилался таинственный, фантастической красоты город. От земли, от домов, огромных пальм, цветущих кустов струилось замечательное тепло. Рядом был человек, которого она могла слушать без раздражения и ненависти. Этого было так много! И Татьяна Николаевна вдруг ощутила себя совсем в другой жизни, в другом времени и пространстве, очень далеко от своей прежней тоски и забот.

Цезарь галантно подал ей руку. Она сбежала по удобным ступенькам автобуса, будто ей снова было сейчас двадцать лет. И прямо перед ней обнаружилась тяжелая громада, известная всему миру по учебникам древней истории, многочисленным открыткам и обложкам путеводителей. Таинственная мощь и неотвратимость прошлого, жестокость и бесшабашность нравов, презрение к смерти и яркое желание победить, а вместе со всем этим следы забвения и распада — вот что открылось Татьяне Николаевне, когда, сойдя с автобуса, в неожиданной близости от себя она увидела Колизей.

— Подойдем поближе! — шепотом сказала она, будто боялась, что здание, простоявшее на этом месте две тысячи лет, вдруг исчезнет.

— Вообще-то я вел тебя не к нему, — заметил Цезарь, но прислушался к ее просьбе и подвел к простой, но мощной решетке.

— Колизей… — как завороженная прошептала Татьяна Николаевна. В проемы наружных арок были видны освещенные изнутри внутренние ряды древнего амфитеатра. Ей стало казаться, что она слышит неумолкаемый шум толпы, рев животных и даже различает смутные фигуры горожан, тесно сидящих на каменных скамьях. Две тысячи лет вихрем пронеслись куда-то мимо нее и испарились. Перед ней шумел колоссальный цирк, где ценой представления была смерть.

«Оказывается, смерть не такое уж страшное дело, — подумала Татьяна Николаевна. — Для тех, кто живет, она обыденная сущность логического конца. Лишь у некоторых великих ранняя или насильственная смерть приобретает трагические черты из-за невозможности реализовать их планы. Смерть остальных не волнует никого, кроме них самих и их близких, как, впрочем, и их незначительная жизнь…»

— Смотри! — Цезарь показал куда-то в глубину проема. — Вон вышагивает прямой потомок тех тигров, что выступали здесь в древности! — Пушистая белая кошка не спеша прошла сквозь наружную древнюю арку и скрылась в кустах улицы по своим делам. Татьяна Николаевна рассмеялась.

Подъехавший сзади автобус высадил у бордюра толпу туристов-соотечественников. Послышалась родная речь. Какой-то мужчина от избытка чувств привычно матюкнулся. Полная дама полезла на бордюр, чтобы выше всех сфотографироваться на фоне исторической достопримечательности. Шум древней толпы в ушах Татьяны Николаевны исчез, очарование пропало.

— Пойдем, — сказала она. — Боюсь, тебе со мной не очень интересно.

— Это все не совсем то, что надо увидеть в Древнем Риме, — ответил Цезарь. — Колизей ведь был построен уже во времена нашей эры. Когда-то на этом месте были сады и дворец Нерона, потом их разрушили и выкопали огромную яму, ее залило водой. Еще через какое-то время, уже при Флавиях, здесь построили этот громадный амфитеатр — он пережил и Флавиев, и саму империю. Разрушили его готы, потом итальянцы сами превратили останки в гигантскую каменоломню — из этих камней построили гавань, дома горожан и даже папскую канцелярию. Восстановили же Колизей всего триста с небольшим лет назад: какой-то папа счел, что его надо объявить святым местом, раз на этой арене погибло несколько тысяч мучеников-христиан. Как будто смерти миллионов язычников, сражавшихся здесь до христиан, менее значительны… — Цезарь невесело ухмыльнулся. — Впрочем, те, кого я ценю — мой двоюродный дедушка Юлий Цезарь, или Помпей, или Брут, или даже Клеопатра, никто из них не видел этого огромного монстра, построенного для уничтожения людей.

— Разве великий Цезарь не устраивал гладиаторские бои?

— Устраивал. И он, и Помпей, и я. Но масштабы смерти были совсем другие. И цирк был в другом месте — вон там! — Нищий показал вдаль рукой, но Татьяна Николаевна ничего не увидела. — Там был естественный спуск к реке. Амфитеатр, построенный императором Цезарем, то есть мной, органично вписывался в окружающий ландшафт, как теперь говорят.

Так они разговаривали друг с другом, не прекращая идти, и Татьяне Николаевне казалось, что она прекрасно понимает все, о чем рассказывает ей собеседник, хотя доведись ей когда-нибудь повторить этот разговор жестов, улыбок, отдельных слов, у нее никогда бы не получилось.

— Куда мы теперь идем?

— На Форум. — По тому, как он произнес это слово — выдохнул серьезно, с благоговением, она поняла, что это самое дорогое ему место в Риме, и решила молчать, не задавать вопросы, а только слушать, чтобы случайно не осквернить своим незнанием или праздным любопытством его любовь, его интерес. Ей стало безразлично, болен этот странный человек или здоров, кто он по профессии и откуда родом. Она чутьем поняла, что встреча с ним — самое главное в ее авантюрной поездке, и преисполнилась к своему новому знакомому вниманием и благодарностью.

Они прошли мимо огромной триумфальной арки, на которую Цезарь тоже посмотрел с некоторым презрением, и двинулись дальше по улице, по обеим сторонам которой располагалось что-то вроде парка, в котором ведется строительство. Это оказалось зоной раскопок. Внезапно Цезарь потянул ее в сторону, они свернули с улицы на узкую дорожку, поднимавшуюся круто вверх мимо лавровых растений, прошли еще, так что Татьяна Николаевна запыхалась, и вдруг глазам ее открылось нечто: внизу в темноте лежала зеленая долина, усеянная обломками белых колонн. Темная таинственная часть какого-то мрачного здания высилась слева, пугая обвалившимися стенами, провалами арок и окон. И где-то дальше за этой громадой угадывались верхушки пальм и плоские кроны знаменитых итальянских сосен. Татьяна Николаевна узнала две триумфальные арки, расположенные друг от друга на приличном расстоянии, но по одной прямой. Одна, ближайшая к ней, была однопролетной и скромной. Другая казалась по сравнению с первой более помпезной и вычурной — ее украшали скорее угадываемые, чем видимые барельефы.