— Но чем же я мог помочь? — воскликнул Петр Иванович.

— Ну уж не знаю. Если он помощи от вас не хотел, то и здороваться бы не стал, — произнес отец Евгений.

— Да, вы правы, — пробормотал Осоргин, — надо было хоть денег дать.

В это мгновенье прозвонил колокольчик в дверях. Вбежал слуга и что-то шепнул на ухо старцу. Тот встал, лицо его озарилось радостью. В комнату вошла госпожа Черногорская. Она преклонила колено, поцеловала руку Евгения и произнесла:

— Отец мой, корабль готов к отплытию.

Мне показалось, что граф Петр Иванович замешался. А госпожа словно и не замечала нас. Однако отец Евгений вынужден был пояснить:

— Путешественники удостоили меня посещеньем и умным разговором.

Госпожа Черногорская кивнула, мы поклонились.

— Наши пути все сходятся, граф, — сказала госпожа Черногорская.

Петр Иванович вновь поклонился.

— Скажите, граф, — произнесла госпожа Черногорская, — не из тех ли вы Осоргиных, что служили в Преображенском полку вместе с князем Дашковым?

— Да, — отвечал граф, — мой отец и его брат служили в преображенцах под началом великого князя и будущего императора Петра Федоровича…

Но здесь я вынужден прервать рассказ и вставить несколько пояснений об императоре Петре III и супруге его Екатерине.

По смерти императрицы Елизаветы Петровны, случившейся в 1761 году, русский престол занял ее племянник наследный гольштинский принц Карл Петр Ульрих, известный потом как государь Петр Федорович. Женат он был вот уже много лет на Анхальт-Цербтской принцессе Софии-Августе, ставшей императрицей Екатериной II.

Жизнь супругов не складывалась. Если Петр, с детства не видевший родительской ласки, искал в Екатерине родственных чувств, то Екатерина относилась к мужу с плохо скрытым презрением.

Ее раздражали грубые замашки Петра, его склонность к общению с простым людом. Ведь будучи еще полковником лейб-гвардии Преображенского полка, великий князь предпочитал помногу беседовать с солдатами, чем отдавать светские приличия офицерам.

Петр Федорович не оставался в долгу и на одном званом обеде даже вслух назвал жену дурой, отчего та разрыдалась и покинула стол.

В царствие Екатерины сложилось прочное мнение, что Петр III был ограниченным солдафоном, не способным к управлению государством. Однако, мне кажется, что это не совсем так. Я много слышал о несчастном государе, читал своды изданных им законов и пришел к выводу, что хоть и был он человек неровный, сумбурный, но по натуре добрый и желавший облегчить участь своих подданных.

Кто как не Петр Федорович упразднил позорную для всякого государства Тайную канцелярию и издал указ о терпимости веры, по которому стесненным до того раскольникам полагались определенные свободы. Всего же по моим подсчетам за полугодовое свое царствие император успел издать не меньше двухсот указов, а одним из них, именным, «за невинное терпение пыток дворовых людей», была пострижена в монахини богатая помещица, а все богатство ее роздано пострадавшим.

Беда в том, что Петр Федорович, будучи внуком великого Петра, пустился подражать своему деду. Он не признавал светских приличий, за столом пил в непомерных количествах английское пиво, до беспамятства напивался, курил трубку и заставлял курить прочих придворных, ходил в распахнутом прусском мундире.

Выходки его бывали дики и нелепы. Он, например, во время приема мог подойти к знатному вельможе и дернуть его за ухо. Пойманную в своих покоях крысу он судил самым настоящим военным судом, за «причиненное беспокойство высочайшей особе». Ничего не стоило императору в споре так распалиться, чтобы вызвать на дуэль своего подданного.

При этом нрав его был мягок и мечтателен. Он содержал порядочную библиотеку и каждый месяц выписывал сотни книг из Европы. В минуты уныния и отшельничества он обучился играть на скрипке и часто, запершись в покоях, выводил грустные мелодии, после чего плакал навзрыд.

Словом, он не был властным человеком для трона. Люди его сторонились, и, быть может, только одна Елизавета Воронцова, дочь канцлера и сестра Екатерины Дашковой, питала к нему сердечную склонность. Взойдя на престол, Петр Федорович проводил много времени с Елизаветой, играл ей на скрипке и читал вслух.

Не таковой была нынешняя государыня-императрица. С первых дней пребыванья в России она думала о короне. Возможно, сказывалось предначертанье: ведь еще в детстве богемская цыганка предрекла, что маленькая принцесса станет королевой.

Екатерина была умна, начитана, обаятельна. Возвышенное чело, откинутая назад голова, гордый взгляд голубых глаз из-под черных бровей — все подчеркивало в ней царственную осанку. До конца жизни она не научилась порядочно говорить по-русски, зато французским владела отменно и восхищала стилем самого Вольтера.

Восемнадцать лет, проведенных в несчастливом замужестве, дали ей множество времени для совершенствованья ума и знаний. По образованности с ней могла сравниться, быть может, лишь княгиня Дашкова, это и сблизило их.

Екатерина взяла за правило держаться со всеми ровно, приближать людей не только нужных, но и прочих, ибо государственный ум ее понимал, что всякая кроха полезна на том пути, который вел ее к престолу. Правда, взойдя на него, императрица стала более разборчива и проявила скрытный свой нрав, отдалив, например, княгиню Дашкову, которой столь многим была обязана. Воистину прав был Петр Федорович, когда, заметив начало дружбы своей жены с «Екатериной малой», так иногда называли Дашкову, отвел ее в сторону и сказал:

— Дочь моя, помните, что благоразумнее и безопаснее иметь дело с такими простаками, как мы, чем с великими умами, которые, выжав весь сок из лимона, выбрасывают его вон.

Первым таким «лимоном» оказался по несчастию сам государь Петр. Он не умел вести светскую интригу, не вникал в тайные движения двора и не заметил, как вокруг него запутывались сети заговора.

В центре его стояли гвардейские офицеры, недовольные тем, что в гвардию стали проникать прусские порядки, строгости и всякие меры в связи с подготовкой к ненужной войне с Данией.

Как-то Екатерина обмолвилась: «Я всегда была убеждена, что лучше обладать сердцами всех, чем немногих, но если уж начинать с немногих, то у этих немногих должны быть отменные сердца».

И верно, те, кто возвели ее на престол, обладали отменными «гвардейскими» сердцами. Братья Орловы, Рославлевы, Баскаков, Бредихин, Аасунский, Барятинский, Хитрово — все они были отважными воинами. Были там и братья Осоргины, которые вместе с прочими присутствовали у Казанского собора в миг провозглашения Екатерины царствующей императрицей.

Петр в это время беспечно проводил часы в Ораниенбауме. Переворот был для него полной неожиданностью. Все слабости его характера проявились тут же. Он не смог проявить достаточно воли, чтобы удержать престол, хотя большая часть армии оставалась на его стороне. Вместо твердых мер смущенный император пустился в переговоры, потерял время и наконец был арестован и отвезен в Ропшу. Жить ему оставалось всего семь дней. Кончил он не в бою, не с оружьем в руках, а за столом во время ссоры с охранявшими его гвардейскими офицерами. Бывший самодержец был просто задушен дюжим Орловым и его товарищами.

Впоследствии ходило много слухов о причастности к тому Екатерины. После ее смерти мне довелось слышать о письме, хранившемся в шкатулке и написанном Алексеем Орловым после гибели Петра. Видел я и список с этого письма, который гласил: