Георгий повернулся к попугаю:

— Ёська, подлец ты этакий, иди давай, знакомься с Димой.

Попугай Иосиф не двинулся с места, но так приподнял крыло и опустил хохлатую голову, будто представлялся на приёме короля. Только что лапу не отставил в сторону.

Все дружно захохотали, и Митяю показалось, что ему привиделась прошлая минута. Иосиф, довольный произведённым эффектом, гордо удалился в коридор.

Завтрак закончился. Георгий подошел к Митяю:

— Проводить тебя до школы?

— Нет. Я сам.

Он знал, что сегодня будет драка. Как всегда. В первый день обычно давали кличку-погоняло. К слабакам она клеилась намертво. С Митяем — без особых фантазий: Клеймёный да Меченый. Один только раз припечатали нечто новое: Чернобыль. Но после драки он везде оставался Митяем. И больше никем.

Если бы он попал в простой детский дом, то кто-нибудь из проходивших мимо ребят, непременно бросил мимоходом:

— Ссышь?

А он бы ответил:

— Да пошёл ты…

Здесь так не скажет никто. Они все — другие. И опять застучали молоточки:

— Не то, не то, не то…

На стуле в комнате он увидел школьный рюкзак, который не заметил вчера. И опять пришлось подойти к окну, посмотреть, как выходят его новые «родственники». Сначала по пандусу Борис скатил кресло с Линой и направил его к калитке. Чуть погодя спрыгнули с крыльца близняшки и наперегонки помчались по улице. Ваня с Машей вышли вместе, о чем-то переговариваясь на ходу.

Ушли… Вот теперь спустился и он. «Отец» мыл посуду на кухне. Обернулся:

— Вообще-то мы по очереди дежурим, но сегодня у меня — ночная смена, на завод не тороплюсь. А мама наша — в больнице. В краевом центре. Обычный аппендицит, а здесь сделали неудачно, инфекцию занесли. Неделя уже…

Ты пошел? Ну, давай, удачи.

Митяю просто не повезло — девятый класс. Ещё бы полгода в детдоме, и пошел бы он в колледж. Это не детский сад, который продолжается в школе. В колледже всё по-другому.

Вот и улица кончилась. Здание школы самое обычное: дурацкие надписи на цоколе, попытки граффити, плакат над входом «Добро пожаловать в мир знаний». Да уж…

Маша утром сказала, что его класс — на третьем этаже. Он специально рассчитал, чтобы войти со звонком. Первый урок — история. Учитель — старичок типа «божий одуванчик», глянул на него:

— Дмитрий Русский? Новенький? Проходи.

Митяй, ни на кого не глядя, прошёл на свободное место в среднем ряду. Сзади услышал смешок:

— Ого! Вот это красавец!

И сразу понял: слово найдено. Но так его звать не будут. Обернулся и посмотрел долгим взглядом на лыбящуюся морду. Вот её он и разобьет сегодня. После уроков.

Но все случилось раньше. На перемене тот же пацан — длинный и какой-то дёрганый, как на шарнирах, подошёл к его столу, наклонился до того близко, что Митяй ощутил дурной запах изо рта:

— Ахтунг! Привет, дефективный. Давай, колись: откуда принесло в наши края? Из приюта?

Митяй даже не встал. Развернулся и ударил так, что Длинный упал, опрокинув пару стульев.

Тот поднялся, медленно отступил по проходу:

— Ну, смотри, Красавец. Боюсь, до дому своими ногами не дойдешь. После уроков, в парке.

На переменах все делали вид, что Митяй — пустое место. И старались изо всех сил показать, какие они крутые и дружные.

Митяй никогда не признался бы даже себе, что больше всего боится взглядов. В девяти из десяти он видел любопытство и отвращение. Багровое родимое пятно делило его лицо пополам. Спускалось со лба, захватывало правый глаз, часть переносицы и к подбородку сходило на нет.

С детства он знал: клейменый. К десяти годам прочитал справочники и энциклопедии, какие только можно достать в библиотеках детдомов. Кое-где подобные пятна называли «печатью дьявола», а старые повитухи на Руси считали, что если беременную сильно испугать, то у ребенка появится такое пятно.

Кто и когда напугал его мать, Митяй знать не мог, потому что не видел её ни разу в жизни.

В парке стояла такая тишина, что Митяю вспомнились слова из песни: «здесь птицы не поют…» И под этот мотив вышел на поляну, где уже сгрудился 9 «Б». Не все, конечно, но основная масса зрителей явилась. И опять мелькнуло: «прошу занять места согласно купленным билетам».

Теплилась в душе надежда, что драться будут один на один. Но — нет. На него надвигались четверо. Длинный с улыбочкой шёл посередине. Митяй понял, что его просто запинают. Он не спеша достал из кармана кастет с шипами, надел на руку. Вот и пригодился. Четвёрка приостановилась. Митяй услышал, как за спиной стал медленно приближаться пятый. Снег скрипел так, что он успел сосчитать шаги.

Митяй качнулся в сторону, тот пролетел вперёд и врезался в Длинного. И тогда кинулись все. Главное — удержаться на ногах. Митяй успел рассечь кому-то щеку и девчонки завизжали, увидев кровь.

Резанул крик:

— Бегите! Среда!

Маша нисколько не походила на ниндзя. Рыжие косички, короткая юбка. Но чёрные нунчаки играли в её руках и казались живым и страшным оружием.

Она протянула платок:

— Кровь вытри. Пойдём к пруду, там умоешься.

— Нет. Я так.

Они пошли по тропинке, свернули на дорогу к дому.

Митяй все-таки спросил:

— А почему они кричали: среда, среда!

— Потому что у меня фамилия — Понедельник. Не Пятницей же меня звать? Меня нашли в понедельник. А с фантазией у воспитателей в детдоме, сам знаешь…

Подошли к дому. Все, как вчера. Хотя Митяю показалось, что прошёл год, не меньше. Время необъяснимо растягивалось до каких-то незримых пределов, и опять же в этом было что-то странное, что-то не то.

Мельком, искоса, он глянул на Машу. Ещё там, в парке, поймал себя на мысли идти — слева, чтобы чистый профиль попадал в поле её зрения. Но сделал как всегда — назло. Встал справа. И Маша могла видеть лишь ту часть лица, что мечена печатью.

Но сейчас она не смотрела на него…

Двор как двор. Та же горка, и тот же снеговик. Значит, днём близняшки постарались: восстановили расчленённого уродца.

Только в этот раз его шея обёрнута рваным шарфом.

Красный шарф…

И вдруг Митяй почувствовал чужой страх…

Маша глухо сказала:

— Дима, я хотела показать тебе другую калитку. Есть чёрный ход, для своих. Пойдем.

Резко повернулась, будто убегая, потянула его в обход дома. Митяй оглянулся: ничего, ну ничего особенного! Маша уже говорила спокойно:

— Видишь пустырь? Снегом засыпано, а там — пепелище. Наш прежний дом сгорел год назад. Только летом отстроили новый.

— А почему…пожар?

— Кто его знает. Сказали: проводка неисправна. Но я не верю. Папа Гоша следил за этим строго.

Митяю показалось, что Маша что-то недоговаривает. Ладно, потом. Не всё сразу.

Он вспомнил:

— Я ведь сегодня ночью дежурю.

— Знаю. Ловить будешь?

— А ты — опять?

— Да!

И она побежала по лестнице, не оборачиваясь.

Митяя приостановил Георгий:

— Ты дрался или нет?

— Или дрался, или нет.

— Умойся, я компресс принесу. Приложишь.

Как-то быстро проскочил вечер. Митяя никто и ни о чём не спрашивал. Маша распорядилась молчать или так заведено? Георгий собрался и ушёл на работу. В полночь Митяй вышел на улицу, сел в беседке, откинулся на спинку скамейки и привычно закрыл глаза.

Почему-то вспомнился третий по счёту детдом. Митяю восемь лет. Учебный год, конец сентября. На Урале это время стылых утренников. Днём ещё жарко, можно бегать в одной рубашке. К вечеру, когда спрячется солнце, и уже потянет от земли зябкой сыростью, понимаешь — наступила осень.

Детдом имени Крупской размещался в большом старинном здании на берегу пруда. Наверное, когда-то здесь была дворянская усадьба. Сохранились на пруду даже замшелые остатки водяной мельницы. Ходили слухи, что там до сих пор блуждает привидение мельника. Но Митяй в сказки не верил.

В этом доме был чердак. Самое главное и лучшее место. Первое в жизни, о котором он говорил себе — «моё». Конечно, это не совсем правда, но здесь он мог спрятаться, и никто не знал об укрытии. На чердаке скопилось много всякого хлама. Митяю очень хотелось соорудить себе «комнату». Нашёл он и стол с отломанной ногой, и продавленное кресло, и даже лампу с почти целым абажуром. Но боялся, что кто-нибудь проникнет сюда ненароком, и сразу увидит его обжитой уголок.