К вечеру третьего дня все еще не было видно никакого следа обоза.
Салли, скакавший первым, слегка придержал своего коня, поджидая, когда с ним поравняется кобыла Микаэлы.
— Судя по описанию, сегодня мы уже должны были добраться до миссис Олив. Я начинаю беспокоиться. Может, мне проскакать вперед до следующего холма?
Микаэла кивнула. Салли погнал своего коня, и доктор Куин следила, как маленькое облачко пыли, поднятое копытами, продвигается вверх по склону холма.
На вершине Салли остановился. Мгновение он осматривал окрестности, затем помахал доктору Майк рукой, подавая знак следовать за ним. На изможденном лице Микаэлы появилась улыбка. Наконец-то они достигли цели.
Издали стадо являло собой вполне мирную картину: скотина мирно пощипывала траву, два ковбоя и два мексиканских погонщика не давали животным разбрестись.
Как только они подъехали, Салли спрыгнул на землю и обратился к одному из мужчин:
— Это стадо Олив Дэвис?
Мужчина с усами и типичными темными глазами мексиканца шагнул к нему.
— Да, сеньор. Это ее стадо.
— А где она сама? — спросила доктор Майк, с облегчением спускаясь со своей кобылы.
Мужчина, казалось, был в растерянности.
— Она… Ее здесь нет.
— Но этого быть не может, — выступил вперед Лорен. — В телеграмме было написано, что моя сестра больна и ждет нас.
— Так вы мистер Брей? — Лицо мексиканца становилось все напряженнее. Но затем он, видимо, узнал Грейс, которая вместе с Колин подкатила на своем фургоне последней. Лицо его на какой-то момент просветлело.
— Да, это я, — нетерпеливо ответил Лорен, спешиваясь. — Так где же моя сестра? О ней позаботится доктор Майк.
— Сеньор, она… она позавчера скончалась. Воцарилось молчание. Никто не знал, что сказать.
В воображении Микаэлы возникали мрачные картины, как сильно, должно быть, больная страдала и мучилась здесь, в этой дикой, безлюдной местности, под беспощадным солнцем, где никто не в состоянии был ей помочь. И к тому же вдали от тех, кого она любила и кем была любима сама. В памяти Микаэлы осталась энергичная женщина, которая, надо сказать прямо, отнюдь не облегчила молодому доктору начало жизни в чужом городе. Но в конце концов обе они научились уважать и ценить друг друга, да, со временем между ними установилась даже настоящая дружба.
Пако достал из кармана измятый лист бумаги и протянул его лавочнику.
— Это она написала из последних сил.
Но мистер Брей отрицательно покачал головой. Взгляд его, казалось, застыл.
— Я не хочу это читать. Все, что там написано, теперь не имеет значения.
— Лорен, я понимаю вашу боль. Но то, что написала ваша сестра, касается, может быть, не только вас.
Микаэла взглянула на Пако. Из рассказов Олив она знала, что этот человек уже очень давно состоял у нее на службе.
Лавочник повернулся к доктору Куин. Он показался ей сейчас старым, беспомощным и слабым.
— Тогда… прошу вас, доктор Майк…
Микаэла взяла письмо из его дрожащих рук, развернула листок и сразу узнала почерк Олив, хоть и немощный из-за болезни и слабости, но все же носивший следы ее энергии и решимости.
«Это моя последняя воля, — читала доктор Майк вслух. — Я хочу, чтобы меня погребли здесь, на трайле Гуднайт. Никому, в том числе и моему брату, не следует несколько дней тащить мое тело через всю эту землю, чтобы схоронить его в Колорадо-Спрингс. Дикая природа— моя родина, в нее я и хочу вернуться.
Мое ранчо в Мексико я завещаю Пако Ромеро, который в продолжение четырнадцати лет был моим самым верным помощником. Он должен вести хозяйство так, как было заведено у меня. Мое ранчо в Колорадо и моя доля в лавке переходят к моему брату Лорену. Надеюсь, что таким образом его старость будет обеспечена.
Мэтью Купер, мой крестный сын, которого я любила, как собственное дитя, получает в собственность мое стадо. Если он с умом распорядится этой собственностью, она станет хорошей основой для становления его дома с Ингрид. Для Колин и Брайена уже отложены деньги на их образование. До их совершеннолетия управлять этими деньгами должен Лорен. К Брайену переходит мое седло, отделанное серебром, а Колин пусть постоянно носит при себе мои золотые карманные часы.
Моя доля в кафе Грейс переходит в ее полную собственность. Пусть она ведет дело так же хорошо, как и до сих пор. И наконец, доктору Майк пусть достанется моя брошь. Я унаследовала ее от своей матери, а та от своей, моей бабушки. Я хочу, чтобы и впредь ее носила у сердца умная женщина.
Микаэла опустила листок. Улыбка грусти осветила ее лицо. Этим завещанием Олив и в смерти сумела сохранить свою порой грубоватую любезность.
— Где вы ее схоронили? — спросил Лорен, к которому раньше других вернулся дар речи.
Пако указал в сторону, на небольшой холмик, на котором в свете заходящего солнца виднелся силуэт распятия.
— Да, Олив, — прошептал Лорен, — это место как раз для тебя. Будешь лежать одна под открытым небом, в согласии с собой и с этими бескрайними просторами.
После того как они постояли у могилы Олив и простились с покойной, Грейс приготовила поминальный ужин. Это была трапеза в честь необыкновенной женщины, и каждый принял в ней участие в память о собственных отношениях с миссис Дэвис. Один только Лорен Брей не мог проглотить ни кусочка. Он сидел, глядя в свою тарелку, еда в которой давно остыла, и молчал. И у могильного холмика он был единственным, кто не произнес ни одного прощального слова, обращенного к Олив.
С той минуты Брайен больше не спускал с лавочника глаз. И когда Колин стала собирать тарелки, а Пако со своими товарищами ушел играть в карты, он осторожно приблизился к своему пожилому другу.
— Мистер Брей, почему же вы там, у могилы миссис Олив, даже не сыграли на своей губной гармошке?
Лавочник поднял на мальчика глаза, на его лице появилась вымученная улыбка.
— Если бы я взялся за губную гармошку, я, пожалуй, навлек бы на себя гнев покойницы до самого Судного дня. Олив терпеть не могла мою игру.
Брайен заморгал.
— Но сейчас бы ей понравилось, мне кажется, — сказал он. — Ведь больше всего на свете вы любите играть на губной гармошке. А когда любишь человека, отдаешь ему то, что сам любишь больше всего. Вы же сами мне так говорили.
Лавочник поднял на светловолосого мальчика глаза, в них стояли слезы.
— Ах, Брайен, — вздохнул он и привлек мальчика к себе.
Колин между тем помогала Грейс чистить горшки и сковородки и укладывать их в фургон. Она прекрасно видела, что один из погонщиков то и дело отрывался от карт и подолгу смотрел на нее. Она чувствовала, как щеки ее заливает румянец, и деловито отворачивалась.
— А вы ведь Колин, верно? — внезапно услышала она голос за спиной.
Она резко обернулась. Перед ней стоял ковбой, который смущал ее своим вниманием. Он улыбнулся, и белые зубы образовали великолепный контраст с его загорелой кожей. Колин лишь кивнула в ответ.
— А я Джесс, — представился молодой человек. — Завтра вы опять будете для нас готовить?
Колин застенчиво пожала плечами:
— Это зависит от Грейс. Щеки ее снова запунцовели.
В этот момент к фургону подошла Микаэла. Заметив около своей приемной дочери молодого человека, она немного растерялась.
Но Джесс уже поднес два пальца к полям своей шляпы, приветствуя Микаэлу, и тут же удалился.
Доктор Куин посмотрела ему вслед. Что-то в его лице ей не нравилось, но она не могла бы сказать, что именно.
Завтрак проходил в атмосфере подавленности. Мэтью сидел рядом с Пако и помешивал свой кофе.
— А я твердо рассчитывал на то, что вы отгоните стадо в Колорадо-Спрингс, — сказал он.
Пако пожал плечами.
— Я всегда был у миссис Олив главным погонщиком и все стада доводил до места в целости и сохранности. Но теперь миссис Олив завещала мне свое ранчо, и я должен позаботиться о нем.