— Вы знаете, что это такое?

— Нет, мадам.

— Не правда ли, красиво? Какие чистые линии и нежные краски…

— А вы не видели зверька, который притаился внутри? — спросил Жорж. — Настоящее маленькое чудовище.

— Так часто бывает, — ответила она.

Хотя у нее была маленькая грудь и узкие бедра, она совсем не казалась хрупкой. Под лучами солнца на плечах у нее разводами проступила соль.

— Действительно, часто.

Опустив глаза, не глядя на Жоржа и не переставая вертеть в руках раковину, ока добавила, понизив голос, почти интимным тоном, с легким, очень легким оттенком упрека:

— Как вы молоды!

Затем негромко засмеялась, обогнула скалу и снова вошла в воду. Жорж опять лег на спину, и ему припомнилась одна из бессонных ночей в гараже, где он работал. Ему тогда было восемнадцать лет. Молодая женщина, ехавшая из Антиба в Париж, остановилась, чтобы исправить какие-то неполадки в моторе. Пока Жорж копался в машине, она успела уснуть на его кровати. Он разбудил ее, а она тут же протянула к нему руки, освободив место рядом с собой. Он иногда вспоминал это приключение, эту радость наслаждения. Он помнил, как, сжав ее лицо в своих ладонях, шептал ей горячие слова, а она, натянув до подбородка простыню, улыбалась, и улыбка эта выражала иронию, а может быть, и тревогу и страх перед одиночеством и ночью? Он сохранил в себе эту улыбку, такую же двойственную, как и сама жизнь.

Он надел маску и не спеша вошел в воду, ему хотелось не просто поплавать, а понаблюдать за подводным миром. Он никогда не уставал любоваться окружавшей его жизнью: причудливые блики солнца на волнах, игры животных, изгиб дерева неизменно рождали в нем восхищение. Он проплыл над лужайкой водорослей, где паслись рыбы, которых он прозвал «рыбы-арлекины», желто-розово-черные с изящными и прозрачными, словно из стекла, головками. Когда он снова вылез на свою плиту, Мари-Луиза на пляже показывала своим спутникам раковину. Жорж старался держаться от них в стороне после того, что произошло накануне. Вчера перед обедом, когда Жорж подошел к их группе, Жоннар воскликнул:

— Вы пришли сказать, что кушать подано?

Вопрос его, заданный саркастическим тоном, был откровенно оскорбителен. Уязвленный Жорж попросил Дарраса разрешить ему столоваться в дальнейшем с командой. Даррас улыбнулся:

— А что же без вас будут делать дамы?

Позднее, на палубе, Мари-Луиза шепнула ему украдкой:

— У моего мужа очень властный характер, и ему кажется, что вы от него ускользаете, даже бросаете ему вызов.

Что значили эти слова? Уж не ревновал ли Жоннар? Или же, если это слишком сильно сказано, находил недопустимым интерес, который выказывала Жоржу Мари-Луиза? Интерес, который она все хуже скрывала — и только что лишний раз доказала это, — дав повод Герде упражняться в своем остроумии. Сегодня утром Герда промурлыкала начало романса Рихарда Штрауса: «О, waerst du mein», «Будь ты моим, жизнь была бы прекрасной!» Обида лишала его способности рассуждать трезво. Никогда он не сможет приспособиться к столь чуждой ему психологии этих четырех людей! Да и что у него, впрочем, может быть общего с ними, они для него более чужие, чем марсиане! Разорвать контракт, вернуться в Париж? Но, в конце концов, несмотря на контракт, он не так уж от них и зависел. Он пытался также убедить себя, что презрительное отношение Жоннара определилось еще до их встречи и что вызвано оно его подчиненным положением. «Склад ума, типичный для парвеню». Он вспомнил манекенщицу из Рима, ту молодую женщину, которая позировала для рекламных афиш фирмы и чувствовала себя неуютно, оттого что на нее отовсюду смотрели ее собственные гигантские глаза. Она сказала Жоржу со своим венецианским акцентом: «У меня такое впечатление, что я перестала быть сама собой. Я словно распылилась».

Слово «распылилась» поразило Жоржа. Мысленно он противопоставлял себя таким людям, каким ему представлялся этот Жоннар, человек, наверняка стремившийся к одной лишь цели и потому раздражавшийся, когда что-то его отвлекало, пусть даже ненадолго, как, например, поведение Мари-Луизы… Иногда глаза его мрачнели, в них зажигались сарказм и ненависть, такую ненависть он, должно быть, испытывал ко всякому более ловкому, или более удачливому, или более изворотливому конкуренту.

Вечером они снялись с якоря и взяли курс на Гаэту. Погода по-прежнему стояла хорошая, море было спокойным. Пологая линия берега вдруг стала выше, они проплывали мимо горы Цирцеи, и Жоржу пришлось рассказывать Герде Хартман легенду о хитрой волшебнице и о приключениях Одиссея в этих краях.

Когда «Сен-Флоран» подошел к Гаэте, в воздухе стоял колокольный звон и, казалось, в небо вспорхнули целые стаи птиц; по набережной прогуливались молодые люди. Под треск моторов, который поглощали безбрежные морские просторы, уходили в море любители ночной рыбной ловли с фонарем; башня Орландо, взметнувшаяся над тяжеловесной крепостью, венчавшей город, казалось, торжествующе несла на себе солнечный диск.

Эрих Хартман, у которого накануне посещения полей сражения у Монте-Кассино пробудились военные воспоминания, рассказал, как в здешних местах десантниками американской армии был взят в плен немецкий офицер, до войны пианист-виртуоз. Произошло это где-то поблизости, на этих холмах. Десантники заставили его всю ночь играть для себя, а утром безжалостно раздробили ему пальцы ударами прикладов.

— Какой ужас! — воскликнула Мари-Луиза.

Жорж тотчас же вмешался, сказав, что он уже слышал подобную историю, только во время войны ее рассказывали солдаты союзников. Речь шла об эсэсовском полковнике и пьемонтском монахе, которого схватили в монастыре, когда он исполнял на клавесине Баха.

— Вас разве просили излагать свою версию? — спросил Жоннар, выпятив губы и откинув назад голову.

— А кто может помешать мне ее изложить? — спросил Жорж с наигранным простодушием.

— Господа, господа, прошу вас, — вмешался Хартман.

— Что происходит? — забеспокоилась Герда; хотя она не понимала, о чем шла речь, ее насторожило поведение мужа.

Мари-Луиза ласково подошла к Жоннару, но это не только не успокоило его, а еще больше рассердило. Он отстранил ее и перешел на переднюю палубу яхты, закурил сигарету. Во время этого инцидента матросы как раз готовились пристать к берегу. Какие-то молодые люди на набережной приветливо махали яхте, но с борта никто им не ответил.

Жорж в одиночестве сошел на берег и долго бесцельно бродил по улицам, чтобы успокоиться, потом пообедал в траттории и в полночь вернулся на «Сен-Флоран». Жос снова стоял на вахте, уткнувшись носом в своего Горького. Едва рука Жоржа коснулась дверной ручки его каюты, как в коридоре осторожно приоткрылась другая дверь. А он-то думал, что все давно уже спят! Он оглянулся и увидел Мари-Луизу в светлом пеньюаре. Она простояла так, неподвижно, несколько секунд, тревожно глядя на него. Свет лампы за ее спиной освещал левую щеку, ухо, кончики загнутых ресниц. Жоржу показалось, что она хочет поговорить с ним, предупредить его о чем-то. Он тоже не двигался, словно парализованный этой нелепой ситуацией, прислушиваясь к тысячам звуков, идущим снизу, чувствуя, что нервы его напряжены до предела, но она вдруг смутилась, опустила ресницы и, как бы охваченная смятением, захлопнула дверь; коридор вновь оказался во власти тревожной темноты и таинственного плеска волн.

В Монте-Кассино они должны были отправиться на следующий день рано утром в огромном, взятом напрокат автомобиле. Прежде чем сойти на берег, в ожидании дам, которые были еще не совсем готовы, Жоннар подошел к Жоржу. На нем были большие темные очки, которые закрывали пол-лица и придавали ему неприятный вид человека в маске. Большинство матросов работали неподалеку от них, и поведение Жоннара заставило их насторожиться.

— Знайте, Море, что сегодняшняя экскурсия была выбрана моим другом Хартманом. Он безупречный старый солдат, один из самых достойных. Я был бы вам очень признателен, если бы, приняв это во внимание, вы избавили бы его от своих дерзостей и не стали бы повторять свой вчерашний номер.