— А как бы найти этого Мячева? — интересовался Пашка. — Где он живет?

— А живет он на том берегу, в Жигулевске. Там и работает, котлован роет. В Жигулевске все главные дела по строительству идут.

— А вообще-то Ставрополь хороший город был? — не унимался Пашка, — Красивый? Ну, скажем, летом?

— Летом здесь одна пыль была да комары с мухами.

— Ну, а раньше, — не отставал Пашка от дежурного, — в старые времена?

— В старые времена здесь только церковь была. Еще бревна здесь из Волги вылавливали, дома из них катали и прямо тут же на берегу ставили. Уездный был городишко. Богу молились, семечки грызли, ворон в небе считали. Капустой кислой тут кругом пахло.

…Утренний Ставрополь разительно был не похож на вчерашний, вечерний. На улицах было тихо, дома спали, только из печных труб поднимался кое-где легкий дымок. Ярко, морозно белели на солнце снега, пахло сырой древесиной, свежим навозом. Где-то в стороне шумели на дороге машины, долетали лязгающие металлические звуки. Обветшалая колоколенка одиноко торчала над серыми крышами.

В чайной напротив гостиницы наскоро съели по винегрету, котлете, выпили по стакану горячего, обжигающего чая.

— Какой маршрут на сегодня? — спросил Тимофей.

— Есть предложение съездить в Соцгород, — сказал Пашка. — А вообще-то на тот берег надо пробираться.

На автобусной остановке топталось несколько человек. Подошла крытая, обитая фанерой полуторка с металлической стремянкой на заднем борту. Это и был местный автобус, курсирующий по маршруту Ставрополь — Соцгород и обратно.

Минут через сорок, поднимаясь все время по серпантину дороги вверх, приехали в Соцгород. Тимофей и Пашка выпрыгнули из кузова, и сильный смолистый запах, идущий от множества новых, недавно построенных и обшитых белым еловым тесом одинаковых двухэтажных домов, повеял на них вместе с запахом морозного чистого снега.

Соцгород в отличие от мрачного серого одноэтажного Ставрополя был принципиально двухэтажным населенным пунктом. Все дома были трогательно похожи друг на друга, как близнецы. Казалось, что их сложили из одних и тех же кубиков детского деревянного конструктора: окно над окном, над ними крыша, над крышей труба, а из трубы дым. Словно рука юного художника нарисовала все эти незатейливые строения и беспорядочно разбросала их среди зеленых сосен и елей… И громкая задорная музыка из висящих прямо на деревьях репродукторов. Новый город стоял в лесу без церкви, без барахолки, без вросших в землю амбаров, без мрачных ставропольских изб-крепостей с медвежьими воротами и паутиной серых покосившихся заборов, змеившихся вокруг огородов и садов.

Пашка и Тимофей до самого обеда ходили по городу. Зашли даже в новый детский сад, где щекастые люди в передниках и фартуках с петухами и зайцами тонкими жалобными голосами разучивали жизнерадостную песню.

В два часа дня сделали перерыв, опять наскоро перекусили в столовой и отправились на автобусную остановку, чтобы ехать на другой берег Волги, в Жигулевск.

Снова пришел местный «автобус» — крытая фанерой полуторка (пока стояли на остановке, узнали, что ее здесь называют «душегубка»), Пашка и Тимофей влезли в кузов и покатили по ледовой дороге через Волгу.

Река лежала запорошенная снегом, мертво схваченная льдом. Дул сильный ветер, мела поземка, вольные речные метели, зло завихряясь, гонялись, друг за другом, в щели между фанерными листами сыпался снег. Постепенно белое марево окутало дорогу, стало темно и холодно. У Пашки, обутого в сапоги (в Москве он не успел найти валенки), начали мерзнуть ноги. Пашка сначала сжимал и разжимал пальцы, а потом начал стучать подошвами сапог о днище кузова. Не помогало. Ноги мерзли все сильнее и сильнее.

— Слышь, парень, — тронул кто-то Пашку сзади, из темноты за плечо, — на-ка вот, возьми газетку. Разуйся, оберни ноги, теплее будет.

Пашка стащил сапоги, разорвал пополам газету, накрутил ее, как портянки, на шерстяные носки, снова обулся. Действительно стало теплее.

— Спасибо, — обернувшись, сказал Пашка в темноту.

— Кушай на здоровье, — ответила темнота голосом хозяина газеты. — Чего ж в сапогах по морозу бегаешь? Зимой в наших местах в сапогах — хуже чем босиком.

…Жигулевск лежал в низине между двумя высокими горами. Это был уже совершенно другой город — не бревенчатая деревня, как Ставрополь, и даже не — двухэтажный смолистый Соцгород. Многоэтажные, каменные, современной архитектуры дома стояли вдоль хорошо спланированных улиц, расчерчивающих город на правильные квадраты.

Слева от города раскинулся гигантский котлован будущей гидроэлектростанции. Густая сеть железных ферм и арматуры покрывала огромное углубление в земле. Отчетливо виделась высокая насыпь шпунтовой перемычки, отделявшая район работ от Волги. На дне котлована, рыча моторами, ползали экскаваторы. Длинная вереница пустых самосвалов медленно сползала вниз к экскаваторам, чтобы, приняв в кузова кубометры скального грунта, еще медленнее, устало и натруженно, но непреклонно начать подниматься по насыпи котлована.

Панорама строительства была настолько впечатляющей, так графически четко вырисовывались на фоне неба огромные неземные силуэты двух шагающих экскаваторов (словно космические марсианские корабли приземлились на перемычке), так свирепо, отдуваясь и фыркая, паровые копры вбивали шпунты в скальный грунт, так величественно и мощно нависали над городом могучие, плечистые волжские утесы — гора Могутовая и гора Яблоневая, так прекрасно и яростно гремела над котлованом из динамиков беспощадная ко всякой слабости музыка Бетховена, что Пашка и Тимофей, забыв о морозе, о времени и вообще обо всем на свете, молча простояли над котлованом до самых сумерек.

Стемнело. Зажглись фары самосвалов и экскаваторов. Осветились первые окна домов. Заискрились цепочки уличных фонарей И вдруг разом, торжествующе и восторженно, отбросив ночь, вспыхнули по краям котлована десятки прожекторов.

Море света — провозвестник будущей электростанции — залило котлован. Тьма отступала. День, продолжившись и укрепившись, гортанно рычал на дне котлована ударами копров, моторами самосвалов, ковшами и механизмами экскаваторов.

В Жигулевске и с ночлегом было совсем по-другому, чем в Ставрополе. Специальным корреспондентам областной партийной газеты Пахомову и Голованову дали два места в городской гостинице для молодых специалистов. Пашка и Тимофей узнали домашний телефон лучшего экскаваторщика стройки Владимира Мячева, позвонили ему, солидно представились и, получив от хозяина дома приглашение зайти в гости, отправились на квартиру к знатному передовику.

Мячев жил в пятиэтажном новом доме на первом этаже. Дверь открыла молодая женщина.

— Здравствуйте, — сказала она, — я жена Володи, Галя. — И первая протянула руку знакомиться.

Тут же в прихожую вышел и сам Мячев — невысокий, худощавый паренек с усталым лицом. Прошли в столовую, сели за стол_ Мячев не торопясь начал рассказывать о себе.

Движение за снижение стоимости одного «кубика» грунта (он так потом все время и называл кубометры «кубиками») родилось естественно. В его экскаваторной бригаде (полный экипаж каждого экскаватора составляет одну бригаду) три машиниста: он сам, Семен Колчин и Борис Гулякин. Экскаватор работает круглосуточно. Каждая смена — двенадцать часов Их машина, порядковый номер — четвертый, вынимает землю в восточной части котлована — там, где будет само здание электростанции.

Сейчас было важно до вторжения паводковых вод закончить шпунтовую перемычку, отделяющую Волгу от котлована. Из речной части котлована уже откачали воду, намыли грунтовую перемычку, и туда, на дно реки, вошли экскаваторы. Всего предстоит вынуть сто пятьдесят миллионов кубов грунта.

— Сколько-сколько? — переспросил Пашка.

— Сто пятьдесят миллионов, — спокойно повторил Мячев.

Стоимость одного кубометра грунта, продолжал он, складывается так: производительность труда, затраты- на капитальный ремонт, транспорт, амортизация механизмов. В прошлом месяце при плане двадцать пять тысяч кубов бригада сделала тридцать восемь тысяч. Лучшая смена в бригаде — смена Колчина. Они вынимают за двенадцать часов в среднем тысячу двести «кубиков». На втором места идет он сам, Мячев, — девятьсот девяносто кубов. На третьем Гулякин — девятьсот двадцать кубометров.