Ученица колдуньи взяла рог зубра, зачерпнула им горячей золы из костра и высыпала еще дымящуюся золу прямо на свою обнаженную ладонь. Торак так и охнул.

Но ученица колдуньи даже не поморщилась. У ее ног Ослак яростно скреб ногтями землю, однако связан он был крепко. Да к тому же его еще и примотали ремнями к носилкам из оленьей шкуры в ожидании последнего заклинания. Бера уже прошла этот обряд, и ее снова унесли в жилище, построенное для больных, — она дико кричала, и ей становилось только хуже.

Колдунья племени Ворона и ее ученица испробовали все. Саеунн мазала языки больных кровью земли, чтобы изгнать безумие. Затем, привязав к пальцам рыболовные крючки, она впала в транс, надеясь с помощью этих крючков поймать ускользающие души несчастных. Потом принялась окуривать больных дымом можжевельника, чтобы изгнать из их плоти червей, вызывающих болезнь. Но ничто не помогало.

Племя Ворона притихло, ожидая, когда Саеунн приготовится к последнему магическому ритуалу. Языки пламени высвечивали в темноте напряженные лица людей.

Ночь была жаркой, звездной. Почти полная луна скользила в небесах над Лесом. Ветер улегся, но в воздухе слышалось множество звуков. Потрескивали костры, над которыми вялилась рыба. Покрикивали вороны в узкой речной горловине. Ревела вода у порогов.

Колдунья подошла к носилкам, на которых лежал Ослак, и простерла костлявые руки к луне. В одной руке она сжимала свой магический амулет, в другой — красную стрелу с кремневым наконечником.

Торак украдкой взглянул на ученицу колдуньи, но по лицу ее сейчас ничего прочесть было невозможно: его толстым слоем покрывала речная глина. И это существо с маской вместо лица совсем не было похоже на прежнюю Ренн.

— О, огонь, очисти телесную душу этого человека… — монотонно выпевала Саеунн, кружа у носилок.

А Ренн, присев на корточки возле Ослака, тонкой струйкой сыпала ему на босые ступни горячую золу. Ослак стонал от боли и до крови кусал губы.

— О, огонь, очисти его племенную душу…

И Ренн посыпала золой то место на груди Ослака, где билось сердце.

— О, огонь, очисти его внешнюю душу, его Нануак…

И Ренн старательно растерла горячую золу по лбу больного.

— Сожги, сожги поселившийся в нем недуг…

Ослак что-то злобно выкрикнул и плюнул в колдунью кровавой слюной.

Шепот разочарования волной пробежал по толпе. Чары не действовали.

Торак даже дышать перестал. И Лес у него за спиной тоже затих. Даже листья осин, похоже, перестали трепетать, ожидая результатов исцеляющего обряда.

Как завороженный Торак смотрел на Саеунн, которая концом красной стрелы рисовала на груди Ослака спираль и хрипло бормотала:

— Выходи, болезнь, выходи! Из мозга костей — в кости. Из костей — в плоть…

Вдруг Торак, вцепившись пальцами в живот, согнулся пополам от неожиданной резкой боли. Продолжая слушать, как колдунья выпевает свои заклятия, он чувствовал, что внутренности ему словно раздирает что-то острое…

Колдунья медленно закончила рисовать на груди Ослака спираль и снова забормотала:

— Из плоти — в кожу. Из кожи — в стрелу…

И снова у Торака резко свело живот; казалось, боль ему причиняют именно слова Саеунн…

«А что, если и я заболел? — мелькнула у него мысль. — Что, если эта болезнь так и начинается?»

Кто-то крепко взял его за плечо. Это был Фин-Кединн, но смотрел вождь не на него, а на колдунью.

— Из стрелы, — пронзительно выкрикнула Саеунн, вставая на ноги, — в огонь! — И она сунула стрелу в пышущие жаром угли костра.

К небу взвилось зеленоватое пламя.

Ослак дико вскрикнул.

По толпе пролетел испуганный шепот.

Саеунн бессильно уронила руки.

Чары не помогли.

Торак, зажав живот руками, боролся с приступами дурноты.

Вдруг у костра мелькнула черная тень. То был ворон, хранитель племени. Ворон летел прямо на Торака. Торак хотел было уклониться, но Фин-Кединн удержал его на месте, и ворон в последнюю секунду свернул в сторону. Хранитель явно был разгневан: его племя подверглось нападению врага! Но Торак никак не мог понять, почему ворон набросился именно на него.

Он попытался перехватить взгляд Ренн, но она даже головы в его сторону не повернула. Стоя на коленях возле Ослака, она внимательно вглядывалась в те отметины, которые оставили на земле его ногти.

Вырвавшись из цепких рук Фин-Кединна, Торак бросился бежать — мимо часовых, прочь из лагеря, в Лес.

Добравшись до залитой лунным светом полянки, он рухнул на землю, цепляясь руками за ствол ясеня, и его снова так скрутило, что потемнело в глазах. Потом к горлу подступила тошнота, и Торака начало выворачивать наизнанку.

Закричала сова.

Торак поднял голову и некоторое время смотрел на холодные звезды, просвечивавшие сквозь черную листву ясеня. Потом соскользнул на землю и, свернувшись клубком, обхватил голову руками.

Тошнота и головокружение почти прошли, но его сильно знобило. Ему было страшно и одиноко. Но рассказать об этом он не мог никому, даже Ренн. Пусть она его друг, но она также и ученица колдуньи. И нельзя, чтобы она это узнала. Этого никто знать не должен. Если он действительно болен, то лучше умереть в полном одиночестве здесь, в Лесу, чем привязанным к носилкам.

И тут в душу его закралось ужасное подозрение. Ослак говорил, что они пожирают его души… Было ли то бормотанием безумца или все же в его словах имелась толика правды?

Торак закрыл глаза, пытаясь ни о чем больше не думать и только слушать ночные звуки Леса — трели черного дрозда, попискивания малиновок в подлеске, кормивших птенцов.

Всю свою жизнь Торак бродил по горам и долам с отцом, держась от людей подальше. Истинные обитатели леса, звери и птицы, были его друзьями и спутниками. И по людям он никогда не скучал. Так что жить в племени Ворона ему оказалось нелегко. Столько лиц вокруг! Так мало времени удается побыть одному. К тому же в этом племени он был чужаком. И жизнь, которую вели эти люди, очень сильно отличалась от его прежней жизни.

А еще Торак ужасно скучал по Волку.

Это уже после гибели отца он наткнулся в Лесу на маленького волчонка. Два месяца потом они вместе охотились в лесу, и не раз обоим грозила страшная опасность. Тогда Волк вел себя как самый обыкновенный детеныш — без конца путался под ногами и во все совал свой нос. Но порой Торак чувствовал, что именно он ведет его; в такие минуты янтарные глаза волчонка светились странной уверенностью. Впрочем, Торак всегда чувствовал в своем четвероногом друге родственную душу; Волк был ему братом. И сейчас без Волка ему было очень, очень плохо.

Тораку часто хотелось отправиться его искать, но в глубине души он понимал: ему никогда больше не найти дороги к Священной Горе. Да и Ренн подтвердила его опасения, с обычной прямотой заявив:

— Прошлая зима действительно оказалась не такой, как все прочие. Но теперь… Нет, Торак, я думаю, из твоих поисков ничего не выйдет.

— Да знаю я! — с досадой откликнулся он. — Но мне кажется, что если все-таки время от времени звать Волка, то он, может быть, меня услышит и придет.

Прошло полгода, но Волк так и не появился. Торак пытался убедить себя, что это даже хорошо: значит, Волк вполне счастлив со своей новой стаей. Но отчего-то сознавать это было больнее всего. Неужели Волк совсем позабыл о нем?

Издали с ветром до него донеслись едва слышные знакомые звуки.

Торак тут же сел.

Волчья стая! Воют, празднуя удачную охоту.

Торак позабыл и о болезни, и обо всем на свете — волчья песня подхватила его, точно мощный поток.

Он отлично различал сильные голоса главных волков стаи, и более слабые и высокие голоса остальных ее членов, которые лишь уважительно вторили основным певцам, и срывающиеся на визг голоса волчат, пробовавших присоединиться к общему хору. Но, увы, среди всех этих голосов не было слышно того единственного голоса, который он так страстно мечтал услышать.