— Неправда. Ты мне лгал.

Уэйн перевел взгляд с янтарного напитка на сидящего напротив человека и прищурился.

— Я могу тебя раздавить, — мягко заявил он. — Могу уничтожить все, что у тебя есть, и даже этого не заметить.

Себастьян ничуть не испугался, лишь улыбнулся.

— Знаю, так тем более ты можешь рассказать мне правду о своем отце.

Уэйн улыбнулся, почти обрадовавшись, что Себастьян не испугался, что он не такой, как другие. Он вдруг ясно осознал, что умер бы, будь Себастьян таким, как другие. Он долго смотрел ему в глаза, не зная — радоваться или огорчаться настойчивости Себастьяна, потом усмехнулся.

— Ладно. Сам напросился. Он был нацистом. Некоторое время служил начальником концентрационного лагеря. Он зарабатывал на жизнь, пытая и убивая людей.

Себастьян побледнел, но не было сомнений, что на этот раз Уэйн говорил правду.

— А твой брат? Который утонул? Расскажи мне о нем.

— Я его убил.

— Ты же говорил, что он утонул.

— Верно. Я был на пляже, когда он неудачно нырнул. Я мог спасти его, но не спас. — Голос Уэйна звучал гордо, ровно и спокойно. Такое впечатление, будто они обсуждали погоду.

Но Себастьян слышал боль, такую явную боль. Он понимал, что много позже будет думать о тонущем мальчике, который не должен был умереть. И все же он не вправе судить Уэйна. Он не мог помочь мальчику, который уже много лет мертв. Но мог помочь человеку, чья жизнь была адом.

— Он был отцовским любимчиком, правильно? — спросил Себастьян, зная, что он на верном пути.

Уэйн моргнул, качнул головой, стряхивая апатию, заставившую его проболтаться.

— Знаешь, — сказал он, — я частенько задумывался, легко ли обмануть таких психоаналитиков, как ты. Теперь я знаю. Мой отец — французский винодел. Вот и все. Слушай, не приступить ли нам к обеду?

Доктор Тил кивнул, понимая, что для одного дня с Уэйна хватит, сегодня они совершили гигантский прыжок.

Они поднялись и направились в кухню.

Нью-Йорк, десять лет спустя

Вероника Коупленд кивнула Фрэнсису, суровому привратнику, который улыбнулся в ответ и помахал рукой. Это было большой честью, означая, что за долгие годы проживания в роскошном тридцатидвухэтажном жилом доме она не только удостоилась узнавания со стороны этого человека, но и дружеского приветствия.

Фрэнсису было почти шестьдесят, и он служил привратником в доме со времени его постройки двадцать лет назад. Этот дом, полный роскоши, с великолепным внутренним интерьером и всеми современными удобствами, изобретенными человечеством, был бы совсем не тем без кислой, мясистой физиономии привратника, который хоть и выполнял свою работу прилежно, делал это с такой неохотой, что прославился по всему кварталу. Вероника знала, что однажды группа жильцов, не понимающая, что такое настоящий класс, пыталась добиться его увольнения. Когда же Фрэнсис с еще более мрачным видом, чем обычно, начал рассказывать каждому встречному-поперечному, что его увольняют, поднялся бунт.

Теперь Вероника подмигнула ему и направилась к одному из двенадцати лифтов, каждый из которых имел ковровое покрытие, цветы в горшках в двух углах и динамики, наполняющие кабину тихой музыкой, и нажала на кнопку тринадцатого этажа. И в который раз улыбнулась. Надо быть Вэлом, чтобы выбрать именно тринадцатый этаж. Вполне для него типично, и, как всегда, он оказался прав. Возможно, число тринадцать является для некоторых несчастливым, но оно не принесло им никакого вреда за все эти годы.

Пока лифт бесшумно поднимался, она пошарила в сумке в поисках ключей. Их квартира располагалась в конце коридора и, как все квартиры в этой части дома, была самой большой на этаже. Здесь имелись самые разные апартаменты — от двухкомнатной квартиры для холостяка до такой двенадцатикомнатной квартиры, как у нее.

Вне сомнений, компания «Валентайн Инк.» за эти годы весьма преуспела. Валентайн моделировал одежду, Вероника вкладывала деньги. Такое сочетание за эти годы сделало их очень богатыми и очень счастливыми.

Несмотря на все мрачные предсказания Вероники!

Она открыла двери и вошла, оглядывая большую гостиную и в который раз радуясь неброской розово-желтоватой окраске стен, чисто белому потолку со скромной лепниной, ковру в тон стенам, который, казалось, тянулся до самого горизонта. Мебель была темного орехового дерева, а диваны и кресла обтянуты черной и белой кожей. На стенах висело несколько картин Пикассо, а во всех углублениях стояли пышные растения в горшках.

Вероника подошла к кофейному столику, крытому дымчатым стеклом, положила на него свою сумку, сбросила туфли и направилась в кухню, оборудованную по последнему слову техники. Она была выполнена в серых, голубых, серебряных и белых тонах и казалась очень просторной и необыкновенно элегантной. Вероника включила кофеварку и направилась в ванную.

Ванная комната представляла собой готическую смесь из черного, золотого и красного, причем одна стена была целиком зеркальной. Она принялась раздеваться, поглядывая на себя в зеркало и пытаясь непредвзято определить, как она выглядит. Ей скоро стукнет сорок, но, пожалуй, ей столько никто не даст. Волосы все еще темные, густые и пушистые, морщинки в уголках глаз почти не заметны под макияжем, а кожа кажется вполне молодой и упругой.

Стройное тело, которое постепенно обнажалось, по мере того как она снимала дорогой костюм, белье и шелковые чулки, осталось таким же упругим и соблазнительным. Вероника обожала сексуальное нижнее белье и сначала даже стеснялась этого своего пристрастия, но сейчас чувствовала себя прекрасно во всех тех прелестных вещицах, которые придумывал ее муж.

Она удовлетворенно вздохнула, отвернулась от зеркала, встала под душ, отвернула позолоченные краны и тихонько запела от удовольствия, когда теплая вода устремилась на ее голову и плечи.

Со времени ее первого показа моделей Вэла она прошла длинный путь. И до сих пор не поняла, каким образом ему удалось ее тогда уговорить. Вспоминая те далекие годы, она невольно улыбнулась.

Показ должен был состояться в отеле «Плаза». Огромный конференц-зал переоборудовали в гарем, украшенный многочисленными драпировками из красного бархата и кисеи. Специально создавался турецкий антураж — начиная от резных кубков, в которых гостям подавали шампанское, до меню.

Вэл не стал кормить гостей ужином, заявив с присущим ему нахальством и безошибочной логикой, что они пришли смотреть его шоу, а не нажираться.

Все же подавали настоящий турецкий кофе со сладостями. Деликатесы, вывезенные накануне самолетом из Турции, превосходно смотрелись на серебряных блюдах. Рядом — мисочки для омовения пальцев, в каждой из которых плавал один лепесток розы. Банкетные столы, расположенные на фоне черного занавеса с изображениями танцовщиц и толстых султанов, ломились от тропических фруктов.

— Если хотят жрать, пусть катятся в треклятый ресторан, — бормотал Вэл, держа кучу булавок во рту. Он прилаживал на ней двубортный жилет, зачастую укалывая ее булавками. — Стой спокойно, ради всего святого, — огрызался он, когда Вероника извиваясь и пытаясь избежать уколов, смотрела на него, ненавидя каждый волосок на его голове.

До самого последнего дня, пока он не позвал ее на выход, она отказывалась подняться на подиум вместе с другими.

— Да не волнуйся ты так, — говорил ей Вэл, одетый в рваные джинсы и свободную рубашку. — Звезды — другие девушки, Патриция и Джасмин. Все будут таращиться на них, а не на твою недовольную физиономию. Ты тут просто на подмену, так что не дрожи, расслабься.

Вероника не знала, что ей делать — успокоиться или оскорбиться. Поэтому она лишь гневно смотрела на него и дулась всю дорогу до «Плазы».

Знаменитый отель не обманул ее ожиданий. Равно как и список гостей. Сенаторы и телезвезды толпились в дверях, размахивая позолоченными пригласительными карточками и оставляя за собой шеренгу черных лимузинов, розовых «роллс-ройсов» и модных спортивных итальянских машин.