И. от медицины ей не пришлось бы отказаться, уверяла она себя. Может быть, надо будет взять отпуск на несколько первых месяцев, а затем с помощью Дэвида, мамы и няни она могла бы продолжать работу в больнице.

Но сейчас он говорит ей, что она должна от него отделаться. От своего ребенка! Как будто это какая-то гадость, приставшая к подошве. Гадость, которую надо побыстрее соскоблить.

Рэйчел вскочила на ноги, задев бедром стол. Она услышала, как что-то упало. Сквозь слезы она увидела на полу белую хрустальную крошку и осколки фарфора — все, что осталось от ее любимой сахарницы.

— Нет, — произнесла она твердо и сама удивилась, каким ровным был ее голос. — Аборта я делать не буду.

— То есть ты…

— Совершенно верно. У меня будет ребенок.

Какое-то время он смотрел на нее, ничего не понимая, но вот его красивое лицо сразу посерьезнело, изумрудные глаза превратились в две узкие щелки.

— Значит, ты готова полностью отказаться от своей медицинской карьеры, — холодно заметил он. — Ради чего? Из-за какого-то там еще неодушевленного существа. Сколько у тебя? Недель шесть, восемь? Да он же еще размером с твой ноготь. Комок клеток. Такие мы наблюдали под микроскопом, когда проходили эмбриологию. В самом начале учебы. Ты что, забыла? Или романтический взгляд мешает тебе трезво посмотреть на непреложные факты? Здесь всего-навсего чистая биология.

— Ублюдок! — Желание развернуться и ударить его по физиономии снова овладело ею. — Мерзкий ублюдок!

— А, ты, значит, рассчитывала, что я женюсь на тебе! Часть твоей абсурдной затеи?

— Вот и нет, — голос ее дрожал. — Мне просто казалось, что ты хоть что-то почувствуешь.

„Совсем чужой человек… — подумала она при виде его фигуры, застывшей на фоне сковородок, украшающих голую кирпичную стену. — Интересно, с чего это я взяла, что когда-то его любила?"

Дэвид отвернулся — и на мгновение она увидела его гордый профиль. Совсем как у римского императора на старинной монете.

— А я, между прочим, и почувствовал, — процедил он, роняя каждое слово. — Почувствовал, что грозит мне как врачу. Что грозит тебе. И вовсе не намерен оправдываться. Я никогда ничего тебе не обещал. И не стану делать этого сейчас. Хочешь сохранить ребенка, Рэйчел, сохраняй. Но это исключительно твоедело.

Рэйчел еще раз поглядела на разбитую сахарницу. Только что была целой — и вот уже от нее ничего не осталось.

От холодности Дэвида ее начинало тошнить. Подумать только, ведь еще несколько минут назад они занимались этимна столе! Какая грязь! Какое унижение! Все происшедшее казалось теперь не более чем дурной шуткой.

Но самым дурным было то, что даже сейчас, несмотря на его слова, ей все еще хотелось, чтобы он заключил ее в объятия. И тогда уйдет мучающая ее боль. Перестанут колоть эти тупые ножи, которые мешают дышать.

— Уходи, — сказала она. — Уходи!

— Ты представляешь?..

Кэй как метеор ворвалась в гостиную — круглое лицо так и горит от возбуждения, мягкие округлые руки едва в состоянии удержать множество пакетов.

— О чем ты? — спросила Рэйчел, свернувшись калачиком на диване среди разбросанных вокруг смятых салфеток „Клинекс". Она чувствовала себя даже хуже, чем вчера вечером с Дэвидом.

Кэй плюхнула пакеты на стол. Волшебные ароматы пряностей и копченостей донеслись до Рэйчел. Но сейчас они вызвали у нее только прилив тошноты. Если Кэй купила все это из-за парня, решила она, то парень наверняка стоящий. Ведь ее подруга — прирожденный Шерлок Холмс (об этом знали все еврейские матери ее молодых пациенток, желающие знать о своих дочках как можно больше) и должна была бы насторожиться при виде лежащей в темноте Рэйчел, в то время как ей полагалось быть у себя в отделении. Ведь было уже два часа дня.

— Я уволилась! — Кэй сбросила пальто и прошлась чечеткой в своих деревянных сабо по полоске пола, свободной от ковра. В форменном белом брючном костюме, в очках с золотой оправой, с волосами, развевающимися подобно темному облаку вокруг ее пухлых щек, она выглядела, как деревенская дурочка.

— Никаких больше отравлений транквилизаторами! — в упоении продекламировала она. — Никаких тебе исправлений формы носа или груди. Никаких тебе Барбар Стрейзанд, воображающих, что они смогут стать похожими на Грэйс Келли. — Она слегка подпрыгнула, чтобы не запутаться в телефонном шнуре. — Рэйчел, ты представляешь, эта женщина, эта квочкавлетает к нам в травматологию. Потянула пальчик на ноге, видите ли, когда оступилась на эскалаторе в универмаге. Такой подняла скулеж и визг, а тут привезли парня со множественными ножевыми ранениями и он лежит совсем рядом, в каких-нибудь пяти футах от нее, истекая кровью. Я не выдержала и говорю: „Идите-ка вы со своим драгоценным пальцем обратно в универмаг и требуйте компенсацию за увечье". Сказала — и выбежала на улицу, чтобы глотнуть немного воздуха. И отчего-то вспомнила про Эбби Стейнер. Ты-то ее помнишь? Она бросила все ко всем чертям прошлым летом и поехала в госпиталь Красного креста во Вьетнам. Я не так давно получила от нее письмо. Если бы ты только знала, как им там необходима помощь — сиделки, сестры, врачи… Просто позарез… Знаешь, мне надоело все время кричать что-то об этой войне — и ничего не делать! Вот я и решила… — Она умолкла, ее круглое лицо озабоченно сморщилось. — Постой-ка, Рэйчел, с тобой все в порядке? Ты не заболела случайно? Чего это ты делаешь дома в такое время? Я была абсолютно уверена, что бегаешь по вызовам.

— Это долгая история…

Рэйчел заморгала, когда Кэй подняла жалюзи, — ворвавшийся в комнату резкий зимний свет полоснул по глазам.

— Пожалуйста, — взмолилась она, — не так высоко! Опусти чуть-чуть. Мне хочется еще немного посидеть в полутьме. Нет, нет, я не больна, не беспокойся. Просто слегка… беременна. Но погоди, Кэй, ты что, серьезно решила? Не может быть!

„Может", — тут же сказала она себе. Ведь когда речь касалась действительно важных вопросов, ее подруга всегда бывала серьезной. Рэйчел вспомнила как в Беллвю, в первое лето их знакомства — она проходила там практику как регистратор, — была объявлена забастовка сестер. Рэйчел пыталась тогда протиснуться сквозь заграждения пикетчиков, но тут ее схватила какая-то круглолицая кудрявая девица, заговорившая басом дровосека. Это и была Кэй. Она сумела убедить Рэйчел, что забастовка сестер вовсе не прихоть, так как если сестрам недоплачивают и персонала не хватает, то от этого главным образом страдают сами же пациенты. Девушка так заинтересовала ее, что Рэйчел пригласила ее для продолжения знакомства на чашечку кофе. С тех пор они и подружились.

Кэй плюхнулась на диван рядом с подругой.

— Уверяю тебя, что говорю серьезно. Как Ричард Никсон, когда он заявляет, что будет снова выставлять свою кандидатуру на президентских выборах.

— Боже! Прямо невозможно представить, что ты уйдешь из „Ленокс-Хилл". Просто так возьмешь — и уйдешь! Да еще отправишься во Вьетнам. Нет, это уж слишком!

— Знаю, — ответила Кэй с хрипловатым смешком, который, однако, не мог до конца скрыть ее внутреннего беспокойства. — Как сказала бы моя мамочка, это не такое место, куда следует соваться молодым леди, если они не хотят порвать нижнее белье. Но подумай сама, Рэйчел. Это же маленький шанс сделатьхоть что-нибудь, а не сидеть и трепаться, как все ужасно.

— Мне почему-то трудно представить себе, как ты сидишь и треплешься, — улыбнулась Рэйчел.

— Не дай Бог, если моя мать узнает! Она тут же поедет в Вашингтон и поднимет на ноги весь конгресс, до Джонсона дойдет, чтобы мне помешать.

— О, Кэй! — пробормотала Рэйчел, кладя голову на плечо подруги и давая наконец волю слезам. — Ты просто сумасшедшая. Храбрая — да, но сумасшедшая. Не знаю, как я смогу без тебя пройти через то, что мне предстоит.

„Господи, вот бы и мне уехать. Подальше отсюда, от всего этого кошмара", — промелькнуло у нее в мозгу.

— Значит, ты ему уже сказала, да? — И Кэй, обняв Рэйчел, тоже всплакнула.