Он бросил взгляд в темноту, и у него перехватило дыхание. Ничего удивительного в том, что он растерялся! Только посмотрите на нее! Ветер треплет ее волосы, откидывая их назад, открывая маленькое овальное лицо. Ее прекрасный профиль чеканно вырисовывается на темном фоне проплывающего мимо пейзажа.

Пейзаж! Вот ключ ко всей проблеме. Проклятье! Если бы не эта картина, они бы не были сегодня здесь. Не направлялись бы в это убежище в горах. Ничего этого бы не случилось!

Если бы не эта картина…

Эдвард чувствовал себя так, будто кто-то раздирал когтями его позвоночник. На его руках появилась гусиная кожа, дыхание стало учащенным.

Он больше не мог выдержать этого молчания и сказал первое, что пришло ему в голову.

— Ты знаешь, то, как ты сидишь и смотришь в окно, напомнило мне о моем отце. Ему нравилось водить машину, — Эдвард хмыкнул. — Вернее, ему нравилось, когда его возили. Он научил меня водить машину, когда мне было двенадцать лет, а летать, когда мне исполнилось шестнадцать.

Джейми поняла, что ей протягивают оливковую ветвь мира. С облегчением вздохнув, она заправила прядь волос за ухо.

— Правда? А это разрешается законом? — спросила она.

— Мы жили в северной Миннесоте, он и я. Там некого было особенно спрашивать, законно это или нет. Мой отец вообще был индивидуалистом.

— А чем он занимался?

— Пилотировал самолеты пожарной авиации, принадлежавшие одной независимой компании. Национальная Служба охраны лесов обращалась к нам, когда не могла справиться с пожаром.

— Это, наверное, страшно опасно.

— Он был так уверен в себе, что я никогда не думал об опасности. Он никогда не говорил о ней.

— Он сейчас жив?

— Нет. Когда он не занимался тушением пожаров, он опылял посевы. Девять лет назад он умер от эмфиземы легких.

— О, мне очень жаль.

— Да, мне тоже. Нам было хорошо вместе. Мы выезжали рано утром. Я вел машину, а он просто смотрел в окно, впитывая все, как губка: леса, озера, маленькие городки. Он знал, как каждый из них называется, мог сказать, были ли здоровы деревья, есть ли рыба в этих озерах. Я подшучивал над ним, спрашивал, что люди готовят на обед. — Снова засмеявшись, он взглянул на Джейми. — А ты? Вы были близки с твоим отцом, когда ты была ребенком?

Джейми почувствовала, как по коже пробегает холодок. Она откинулась на своем сиденье.

— Не особенно.

Эдвард посмотрел на нее, но вместо того, чтобы быстро сменить тему разговора или заполнить неловкую паузу, терпеливо ждал. Когда она ничего не ответила, он спросил:

— Почему?

Джейми пожала плечами.

— Мне кажется, я обманула его надежды.

Она почувствовала, как на нее накатываются старые чувства, как начинает пощипывать веки, как разливается холодное пламя гнева. Ей хотелось сказать: «Это не твое дело. Оставь меня в покое!» Но, как ни странно, на этот раз, когда она начала говорить, все обернулось по-другому.

Ее охватила печать.

Голос ее, чуть севший, звучал глухо.

— Мы тоже ездили вместе далеко. Жили на Манхеттене, а по выходным ездили отдыхать в Коннектикут. Обычно мы уезжали вечером в пятницу, когда он возвращался с работы. Он сажал меня спереди, рядом с собой. Мама любила сидеть сзади. Она брала свою атласную подушку и спала, чтобы быть в форме к вечеринкам, которые там устраивались поздним вечером. Так что я сидела рядом с ним, и он расспрашивал меня о том, как прошла моя неделя в школе. С кем я дружу, в какие комитеты меня выбрали, чему хочу учиться. И все это время за окном автомобиля мелькали холмы, становясь все темнее и загадочнее; деревья, почти черные, высокие и толстые. Я знала, что там водились медведи, волки, быстроногие пятнистые олени. Мне хотелось туда, к ним. Я мечтала выпрыгнуть из машины и убежать в лес… Но как только он замечал мой взгляд, он говорил: «Будь внимательной!» — или: «Что ты делаешь? Опять дуешься?» Он терпеть этого не мог, ненавидя любое проявление чувств, свидетельствующее о слабости.

— Какой негодяй! Я бы оторвал ему голову и засунул в глотку!

Джейми открыла рот от изумления, а потом начала хохотать. Она закрыла лицо руками. Плечи ее тряслись. Когда она отняла руки от лица, ей пришлось вытереть его тыльной стороной ладони.

Эдвард сжал рукой ее колено.

— Ты смеешься, Джейми, или плачешь?

— Сама не знаю, — прошептала она. — Правда, не знаю. Все прошедшие после этого годы у меня не хватало духу даже думать так, не то что произнести такое вслух.

— Но это правда.

— Возможно. Но такие вещи не принято говорить мистеру или о мистере Джеймсе Си Пейтоне младшем.

Эдвард внимательно посмотрел на нее.

— Джей Си Пейтон младший? «Инеткон Инкорпорейтед»? Это твой отец?

Джейми кивнула.

— Но по твоему тону, по тому, как ты о нем говорила, я думал, что он умер.

— Именно так я и чувствую. Все, что у меня осталось, кажется, это призрак его голоса в моем мозгу. Мерзкий призрак.

Он дотронулся до ее щеки.

— Настало время разделаться с призраками для нас обоих, я думаю.

Джейми отвернулась в темноту. Но в такой маленькой машине, в маленьком пространстве он хорошо слышал то, что она ответила.

— Ты мужественнее меня, Эдвард. Сильнее. А я, я научилась жить с этим.

— Но ты не должна…

— Не должна? Отлично. Только этого мне не хватало. Другого мужчины, который будет говорить мне, что я должна или не должна делать, что должна или не должна чувствовать!

— Ох! — прошептал он, опустив в раскаянии голову. — Кажется, опять я сказал не то. Извини.

— Забудь об этом.

— Нет. Я действительно раскаиваюсь, Джейми. Я не предполагал, что это прозвучит с диктаторским или шовинистическим оттенком, совсем не собирался говорить как твой отец.

— Но вышло именно так.

Линия ее рта была решительной, но подбородок дрожал.

— Извини. Я только собирался сказать, что ты тоже решительная и смелая и…

— Я? Ты, очевидно, спутал меня с кем-то еще.

— Нет, вовсе нет. Ты отважная, страстная, мужественная. Нет, не спорь со мной. Это так. Вот тебе пример. Ты ведь рисуешь? — Он дал ей достаточно времени, чтобы она прошептала «да», перед тем как продолжил. — А разве твой отец хотел, чтобы ты рисовала?

— Ты что, смеешься? Он запрещал мне это. Он говорил, что это ерунда, напрасная трата времени. Он смеялся надо мной.

— Так что твоей матери приходилось вставать на твою защиту.

— Моя мать была на верху счастья, когда забывала о моем существовании.

— Но ты рисуешь. — Он смотрел на нее, и по его лицу медленно разливалась улыбка. — Ты же рисуешь, правда, Джейми Пейтон?

Джейми поджала губы, но не могла спрятать улыбки, притаившейся в уголках губ.

— Да, рисую, Эдвард Рокфорд.

— Ну вот. Я доказал. И вот что я тебе посоветую. Когда он в следующий раз будет тебе докучать, скажи ему, чтобы он заткнулся.

— Непременно.

— Попробуй. Это может принести тебе облегчение.

— Ох, Эдвард, тебе кажется, это так просто. А это вовсе не так.

— Конечно, не так, ненаглядная моя. Если бы это было просто, это не продолжалось бы постоянно, терзая тебя все эти годы.

Его нежность обезоружила Джейми. Ее глаза увлажнились.

— Я справлюсь. Чаще всего я гоню от себя тяжелые мысли, печаль, но время от времени они переполняют мое сознание, мое сердце. Это… это трудно, всегда владеть собой.

— Я знаю, Джейми, — сказал он. — Я знаю. Но я знаю также, что ты заслуживаешь лучшего. Ты заслуживаешь того, чтобы тебя любили, боготворили, восхищались тобой… чтобы тебя не настигали тени прошлого. Расскажи мне о них, о том, что мучает тебя.

Она слушала его, подавшись к нему, тронутая его теплыми словами, но тут вдруг отпрянула и тряхнула головой.

Взглянув на нее, он увидел ее мрачное непреклонное лицо.

— Джейми?

Она не ответила, даже не прореагировала.

Он удивленно поднял бровь. Ему тоже было не занимать упрямства.

— Джейми? На что ты рассердилась?

— Я не рассердилась.