Свет носового топового огня упирался в стену пузырчатой воды, и белый гребень заслонял собой все… Что-то стонало и звенело на полубаке, затем вода рушилась на палубу у основания надстройки, вода хлестала в обвес нижнего мостика, и бесформенные куски ее тяжело шлепались на настил носовой шлюпочной палубы. Корпус вздрагивал и, казалось, скручивался посередине, бак и ют дергались в разные стороны, как концы колеблющейся стальной линейки. Корпус лез вверх, выдавливаясь своими обводами из волны и вынося вверх двадцати-тысячную массу металла, воды и нефти, составляющую вес танкера в грузу. И тогда старпом чувствовал, что его прижимало к палубе так, что подрагивали от тяжести коленки.

В хаотичном и смещавшемся мире только одни опадающие и взлетающие палубы «Балхаша» были достаточно устойчивыми плоскостями.

Слегка испуганный и пришибленный Филипп Лавченко доставал в рубке дождевики, Костя Жмуров стоял на руле, держась за никелированные рукоятки штурвальчика так же просто и цепко, как он держался бы за ручки плуга или рычаги трактора; а в ста метрах от старпома, в центральном посту машинного отделения, где качка ощущалась меньше всего, сидел в кресле, покусывая от боли губы, второй механик Александр Матвеевич, и лицо его было бледнее обычного.

Многие из экипажа спали тяжелым штормовым сном, когда слышишь и скрип переборок, и стук дизелей, и грохот воды, разбивающейся о борт, и шелест книг, что ездят себе на полке, и тысячи других звуков и когда чувствуешь одинаково отчетливо и вибрацию судна, и ерзанье собственного тела на койке, в которой не за что зацепиться…

В ходовой рубке капитан Петр Сергеич Курганов закуривал свои бессонные беспокойные сигаретки.

Утро под темными тучами наступало позднее, чем вчера, но оно наступало, а за ним шел день, а за ним еще тысячи дней, когда нужно будет жить, тосковать и спорить, спорить с людьми и с собой, ибо если в споре рождается истина, то в правоте рождается счастье.

Танкер «Балхаш» бодрствовал, спал и плыл, плыл туда, по заданию, к Антильским островам.

С американского сторожевика, бледное пятно огней которого еще виднелось за кормой, вдруг резко замигал синеватый луч угольного прожектора. Александр Кирсаныч махнул рукой и засмеялся:

— Неужели еще не поняли, что каждый за себя, а бог за всех? Ураган идет.

Хлынул дождь, танкер тряхнуло на волне, и жестокий порыв ветра рассек жизнь каждого из его экипажа на то, что было ДО, и то, что будет ПОСЛЕ.

1964

Над Поморским заливом уже вовсю нависала лимонная ноябрьская заря, когда судоподъемно-спасательное судно «Арктур» под командованием капитана дальнего плавания Евсеева еще только подходило в заданный район, отыскивая среди шхер последнюю не снятую на зиму швартовную бочку.

Низкая полоска далекого материкового берега тоскливо тянулась по левому борту; сухо похрустывая, отваливалась от бортов стылая вода; и в светлой ходовой рубке было тихо и задумчиво, как в осенней горнице.

Радист Силан Герасимович, изнывавший от безделья между вахтами, позевывая, грел радикулит у настенной электрогрелки; самый длинный из матросов, рулевой Боря Симеонов, по прозвищу Вертикал, изогнувшись, буквой Г, большим пальцем правой руки лениво передвигал штурвальчик, и тишину нарушал только вахтенный штурман старпом Евгений Сергеевич Логачев:

— Басюков! Я давно заметил, что у тебя приборы запущены. Запущены! Попробуй возразить, я тебе же говорю, что запущены. Настрой ты его, наконец, раз навсегда, ну!

Электронавигатор Володя Басюков воткнулся в локатор так, что из резинового затемнителя-тубуса торчали только его порозовевшие уши. Он ошеломленно отмалчивался, потому что впервые слышал такой длинный разнос от старпома. Составить фразу длиной в два не особо распространенных предложения и, тем более, произнести ее в недовольном тоне было почти сверх возможностей скромняги Евгения Сергеевича. Хитрый радист Силан Герасимович, увидя, как облегченно вздохнул, выговорившись, старпом, понял, что в ближайшие две недели уже никто на судне не услышит старпомовского голоса, хотя тому по штату и по морской традиции было положено выдавать разносы минимум по десять раз в сутки.

Вова Басюков так и этак крутил кнопки и рукоятки и никак не мог выдавить на экране хотя бы бледное изображение окружающей действительности. Но контрольные лампочки подмигивали ему, мол, все в порядке, да и сам радиолокатор жужжал спокойно и удовлетворенно, как майский жук. Вот же черт возьми! Вовины уши розовели все больше и больше и стали почти красными, когда в рубку, неслышно ступая на каучуковых подошвах, вошел сам капитан, Юрий Арсеньевич Евсеев.

— Симеонов! Что вы на руле скрючились, как американский безработный? Станьте прямо. Если все рулевые так стоять будут, то вы копчиками переборку позади себя насквозь протрете.

Боря Симеонов засмущался, спрятал глазки в раскосых щелочках и неловко распрямился. Спина у него, видно, и впрямь затекла, а когда он выпрямился, то макушкой лишь на два пальца не достал до подволока.

Капитан хмуро глянул на его маковку, словно прикинул Борину высоту над уровнем моря, и сказал:

— Ну что, старпом, все по счислению?

— Так… — ответил старпом и повел головой на локатор.

— А, ну ясно, престольные дни кончились, локатор у Басюкова опять барахлит. Ну что?

Басюков не вынимал лица из тубуса, и краска с ушей у него стала спадать.

Капитан мгновение понаблюдал за басюковскими ушами, приказал застопорить ход и ушел на крыло мостика. Потом он позвал туда Басюкова.

— Гляньте, Басюков, ледяное сало появилось, скоро ледок пойдет.

— Ну да, — ответил, безразлично глянув вниз, Басюков.

— А что до остального, то главное в профессии судоводителя — это вовремя остановиться.

— Я слышал.

— Ну и молодец. Вот теперь идите-ка и настройте локатор, надо бочку засветло отыскать и зацепить, а лоцмана, если вы заметили, для этих шхер у нас не припасено. Ну что?

— Усёк, — ответил Басюков и пошел к локатору.

Юрий Арсеньевич потопал ногой по лакированной решетке настила, поводил биноклем по горизонту налево-направо, еще раз глянул, остановилось ли судно, потом сдернул перчатки и хлопнул ими по выгородке отличительного огня. Он был зол. Не вообще зол, а зол на ту никчемную работу, которую ему предстояло делать. Отыскать какую-то одинокую швартовную бочку невдалеке от островка со странным названием Дристяной Баклыш, среди шхерного мелководья, усыпанного островками, отмелями, камнями и камешками — лудами и лудками по-здешнему; поднять ее на борт вместе с цепью и железобетонным кубиком якоря, — чего же необычного? Но для этого нужно было несколько суток шлепать сюда на таком судне, лезть в эти шхеры, когда все ограждение навигационных опасностей уже снято на зиму предусмотрительными гидрографами, — не слишком ли много накладных расходов на это дело? Наверняка один прогон «Арктура» сюда обойдется дороже, чем сама швартовная бочка вместе с липким илом на якоре и ржавчиной на ее плоской крышке!

Таким образом, капитан был зол.