Реакция на состояние и ответ Джона была стандартной. Но ею собеседник не ограничился.

— Утка с шампанским! Надо заседать в парламенте, чтобы так чревоугодничать! Даже на банкете у мэра побоятся подавать разносолы: вдруг запах просочится на улицу и народ озвереет? Так дальше нельзя… — Он поднял грязный палец. — Надо держаться вместе, иначе ничего не выйдет. Пускай проклятые профсоюзы определятся, на чьей они стороне. Что они там в Лондоне себе думают? Так и до бунта недалеко, помяните мое слово!

Если этот олух не заткнется, придется вытолкать его в шею. Джон отвернулся к стене и услышал:

— Вы правы, приятель. Лучше не держать всякую дрянь в себе. Выплюнуть побыстрее — и дело с концом.

Оставшись в одиночестве, Джон опять привалился к стене. Выплюнуть — и дело с концом? Знал бы туалетный мудрец, что его стошнило по двум причинам сразу…

Смесь вина, шампанского и утиного жира действительно плохо подействовала на его желудок, привыкший к однообразной невкусной пище. Но то была тошнота, от которой нетрудно избавиться. Как бы он хотел, чтобы так же легко можно было покончить и с другой тошнотой! Как сказал Дэн? Преграда между нею и матерью? Забавно! Дэн ведь не знает, что с той самой минуты, когда он впервые увидел ее в гостиной, он сгорал от желания стать преградой между ней и остальным миром.

Прежде чем жениться на Мэй, он успел взять свое. Женщины не были для него загадкой. С четырнадцати лет (ему тогда уже давали семнадцать) он не знал отбоя от девчонок; он менял их одну за другой, сам того не желая, они лезли из кожи вон, добиваясь его благосклонности. Впервые он имел женщину пятнадцатилетним; мать хватил бы удар, прознай она об этом. Да, он знал о женщинах все, но ни одну никогда не любил. Жаждал ли он их? О да, до потери самоконтроля. Правильнее сказать, вожделел. Такое же вожделение — но не любовь — испытал он и к Мэй и поздно понял, что за легкомысленный пыл придется дорого расплачиваться. Только одну ее, насколько ему было известно, он, выражаясь словами матери, оставил с ребенком. Пол родился недоношенным, что очень повеселило Джона. Интересно, смеялась ли акушерка? Если да, то не в присутствии матери или его. Все, что происходило с ребенком потом, объясняли его недоношенностью. Дано ли ребенку знать, что он — плод вожделения, а не любви? Джон убеждал себя, что похоть позволяет обходиться без любви. Самоуговоры давали результат, но лишь до того рокового момента, когда он увидел в гостиной девушку, на которой собрался жениться Дэвид. В тот вечер он сказал себе: «Не будь ослом, такие вещи не случаются настолько стремительно». Но последующие дни подтвердили, что случаются. Его называли верзилой, и ему нравилось это прозвище. Но чем ты тяжелее, тем больнее тебе падать. Он при падении сильно расшибся.

Джон перестал опираться о стену, сполоснул лицо, поправил шляпу и застегнул пиджак. Что произошло, то произошло: два часа тому назад она стала женой Дэвида. Если бы на месте брата был кто-то другой, даже Дэн, он бы кинулся на приступ и завладел этой рослой красавицей, не сознающей, насколько она хороша. Он бы крикнул: «К черту, давай сбежим!» Подумаешь, жена и ребенок, подумаешь, мамаша, настолько помешавшаяся на гордыне, что ему порой бывает больно на нее смотреть и слушать ее! Он знал, что если бы распустил паруса страсти, то Сара — по собственной ли воле или вопреки своему желанию — не смогла бы ему воспротивиться. Но она вышла замуж за Дэвида, на нем остановила своей выбор. Или это не так? Даже если в этом позволительно сомневаться, Дэви, определенно, ее полюбил, а единственным достойным чувством, которое Джон испытал в жизни, была любовь к брату.

Сара сошла с трамвая на Маркет-плейс и направилась к парому. Ее походка стала легкой, потому что остались в прошлом распухшие лодыжки. Трое мужчин, поднимавшиеся ей навстречу, проводили ее взглядом, а один восторженно присвистнул и подмигнул.

Нахал! Она возмущенно повела плечами, хотя возмущения не испытала. Вот что такое новая одежда — все мужчины вокруг превращаются в нахалов.

Однако при покупке билета удовольствие, которое доставляли ей восхищенные мужские взгляды, прошло, сменившись стыдом, волнением и даже страхом. Прежде чем ступить на паром, она подумала: а если она не явилась? Не беда, сплавает в оба конца — и вернется. Но время назначено точно: два тридцать дня.

На пароме она обошла силовую будку и увидела на носу Филис. Та стояла, прижавшись спиной к ограждению. Сестры заулыбались и крепко взялись за руки.

— Я уже боялась, что ты не придешь. Ты получила мое письмо?

— Как бы я иначе тут оказалась?

— Ну и дура же я!

Они расхохотались. Филис осмотрела Сару с головы до ног и вынесла свой вердикт:

— Здорово выглядишь! Никогда тебя такой не видела. Сплошные обновки? — Она потеребила Сарин жакет.

— Да. — Сара застенчиво улыбнулась. — Два новых костюма. А как ты? У тебя неприятности?

— Неприятности? — Филис задрала подбородок. — Нет, все в полном порядке.

— Правда? — Сара помолчала. — А по твоему письму мне показалось…

— Просто мне захотелось с тобой повидаться. Сестры все-таки! И про мать узнать…

Филис отвернулась, облокотилась на ограждение и, глядя на забурлившую при отходе парома воду, добавила:

— Я бы с радостью проведала ее. Соседей я нисколько не боюсь. Что они со мной сделают? Мне на них наплевать. Но не хочется встречаться с ним, ты меня понимаешь?

Сара отлично ее понимала. Она тоже смотрела на бурлящую воду, только не дотрагивалась до грязного ограждения, чтобы не выпачкать новую одежду. Устав от вида волн, рассекаемых паромом, она сказала:

— Я по тебе соскучилась, Филис. Все время только о тебе и думаю. Хотела написать, но не знаю, куда… Как твои дела?

— Прекрасно! — Филис отвернулась от воды и, опираясь локтями на ограждение, продолжила: — Если честно, то гораздо лучше, чем я ожидала. Даже самой не верится… — Она указала движением ресниц на свой живот. — Хотя это, конечно, не сахар.

— Он с тобой ласков?

— Али? С ним у меня нет хлопот. Он у меня вот где! — Она показала кулачок. — Я с ним справляюсь. Конечно, он бывает грубоват… — Она состроила гримасу бывалой женщины. — Ты понимаешь, о чем я… — Видя, что Сара зарделась, она со смехом добавила: — Что ты, Сара, ведь ты тоже замужем… Кстати, если уж об этом зашла речь, как твои дела? Он хороший?

Саре очень хотелось ответить в самой превосходной степени, но она опасалась, что ее энтузиазм может неприятно задеть Филис. Впрочем, сестра выглядела вполне довольной жизнью. На всякий случай она ответила небрежно:

— Могло бы быть и хуже.

— У вас свой дом?

— Да, по соседству. Тот, о котором я тебе рассказывала. Кухня и спальня уже обставлены, теперь мы принялись за переднюю. Джон, брат Дэвида, мастерит для нас кое-что из мебели.

— Я думала, он корабельный плотник.

— Так и есть, но еще он столяр. Это его хобби. Он теперь на пособии, поэтому времени у него хоть отбавляй.

— На пособии?! Хетерингтон — и без работы? — Удивление Филис было неподдельным. — Вот не думала, что это может коснуться и их! Но все равно, как тебе у них живется?

— О, они чудесные! По крайней мере мужчины… — Сара состроила гримасу.

— Его мать все еще придирается к тебе?

— Знаешь, Филис… — Сара прикрыла ладонью рот и на секунду зажмурилась. — Наверное, мне никогда не забыть тот день, когда мы поженились, пришли и все ей выложили… Она — женщина спокойная, кажется, что она не способна выйти из себя. Ходячее благородство! Ты можешь себе представить… — Она наклонилась к сестре, как будто они опять делились секретами в общей кровати. — В тот раз мне показалось, что она вот-вот меня ударит! Честное слово! Никогда еще не видела такого разгневанного человека! Ты помнишь, как бесилась миссис Картвелл, как все ломала в доме и швыряла во двор? Вот и эта так же. Я не верила своим глазам. Я-то думала, что она несгибаемая, холодная, заносчивая, а она такое устроила!.. По-моему, Дэвид тоже был поражен. Стоит себе и моргает. Он, конечно, предвидел, что она взовьется, но не настолько. У нас пропала всякая охота ехать в Ньюкасл. Она целые две недели со мной не разговаривала. Вряд ли и сейчас сменила бы гнев на милость, если бы Дэвид не перестал у нее бывать. Это ее образумило.