Ник ласково потрепал ее по подбородку.

— Если кто-нибудь заподозрит, что я влюблен, это страшно повредит моей репутации. Обычно мои любовные интрижки кратковременны, сумбурны и мелки, как здешние лагуны. На этом острове никто не воспринимает меня серьезно, поэтому все были бы шокированы, узнав, что я могу быть серьезным.

— Я принимаю тебя всерьез.

— А это как раз то, чего я боюсь.

Еще раз Конни почувствовала, что от нее хотят отделаться. Ради нее он строит из себя проженного повесу, но она была так измучена последними событиями, что не смогла найти ответа на вопрос, почему он так делает, и она постаралась говорить так же легко и беззаботно, как это делал он.

— А много их у тебя, этих любовных интрижек?

— В настоящее время? Нет. Я от них ужасно устал, и мне они все опротивели.

Он поднес стакан с джином к ее губам, она отхлебнула глоток и слизнула капельку со своей верхней губы.

— Если я буду вести себя серьезно, персонал нашего посольства примется мучиться загадкой, что это затеял старина Этуэлл и почему он рыскает по Лампура-Сити, приставая к людям с вопросами.

— А это именно то, чем ты сейчас занимаешься?

— Я уверен, что они все думают, что я ищу с тобой свидания. Надеюсь, ты не возражаешь?

Как раз наоборот, со дня смерти ее матери для нее не было никого более близкого, чем сейчас Ник Этуэлл. Она сама и судьба ее отца были ему не безразличны. Он хотел ей помочь. Что еще можно требовать от мужчины? Какое другое качество, если не готовность помочь, может заслужить ее уважение?

Она взглянула Нику прямо в глаза, надеясь найти там понимание, затем робко приблизилась к нему и прижалась своим дрожащим телом к его телу, большому, источавшему тепло.

— Ты хочешь?

— Хочешь что, любовь моя?

— Называй меня так почаще!

— А тебе нужно, чтобы я тебя так называл? — он спрятал ее голову у себя под подбородком.

— Ты действительно искал свидания со мной?

— Ни о чем другом не мог думать.

— Лжец, — поддразнила она его. — Я не могу даже заплакать. Почему?

— Вследствие шока.

— Я не хочу забывать то, что увидела.

— И вряд ли сможешь.

Искренность его слов была для нее вне всяких сомнений, и она еще крепче прижалась к нему.

— Тебе всегда нужен кто-нибудь, кто может укрыть и успокоить, когда содержание адреналина в твоей крови падает, — прошептал Ник, и ее волосы зашевелились от его теплого дыхания.

Ей захотелось зарыться лицом в его пиджак, ощутить мужской запах силы, исходивший от него, вдыхать ароматы Лампуры, которыми он был пропитан насквозь: благоухание здешних цветов, знойного лета, прокуренных комнат и мускуса. Она потерлась носом о его шею.

— А вы не особенно чисто выбриты, мистер Этуэлл, — сказала она и почувствовала, как задвигался его кадык.

— Достаточно чисто для никчемного дипломата.

Она засмеялась, но тут же напряглась, возвратившись мыслями к мучившим ее образам.

— Я не хочу, чтобы ты думала обо всем этом, — почти приказал Ник, подняв ее лицо за подбородок.

— Ник, — она обняла его за талию, сунув руки ему под пиджак и почувствовав, как сразу же напряглось его тело, — чтобы ни случилось, я никогда не забуду сегодняшний день.

— Я тоже, обещаю.

Человек, который не любил обещать, только что это сделал. Он заглянул глубоко в ее зеленые глаза, и Конни почувствовала, что нечто важное он не договорил.

— Уложи меня в постель, — попросила она.

Он кивнул, в глазах его промелькнуло что-то похожее на удивление, но на лице его ничего нельзя было прочесть. Но это неважно. Конни вдруг почувствовала, что у нее достаточно смелости для них двоих. Хождение по многочисленным посольствам и правительственным кабинетам научили ее смелости, граничащей с наглостью, в том что касалось спасения ее отца.

Сейчас она хотела Ника. Она хотела покоя, который он мог бы ей дать. Ей отчаянно хотелось близости. Раньше он заявил, что ему не нужны никакие изъявления благодарности, но он их заслужил.

Так или иначе смелость, не сказать наглость, — это одно, но как донести до него ее желание — это совсем другое. Беспокойная жизнь и вечные разъезды по миру не позволили Конни приобрести достаточный опыт в отношениях с мужчинами, но отбросив в сторону сомнения, Конни дотянулась до пуговиц блузки на спине и расстегнула их. Ник почувствовал ее тугие груди у себя на груди, и его дыхание заметно участилось, впрочем как и ее.

— Лечь спать — прекрасная идея, — она опустила руки и расстегнула молнию у себя на юбке.

Зубчики молнии задребезжали, и Ник, смутившись, увидел в образовавшемся проеме розовый шелк ее комбинации. Он попридержал ее, когда она выступила из туфель и опустила юбку. Ник только скрипнул зубами, слов он не находил.

— Может, мне следует выйти в холл? — его голос прозвучал неуверенно и хрипло.

Конни только рассмеялась этому глупому вопросу.

— Я не собираюсь снимать комбинацию.

Он стоял, как фонарный столб, переводя мечущийся взгляд со своих далеко не блестящих туфель на тени, пляшущие на постельном покрывале. Уголком глаза он заметил сонную улыбку на ее лице.

— Ты чувствуешь себя не в своей тарелке, — сказала она, — наверное, из-за жары.

Она потянулась своими пальцами с ненакрашенными ногтями к верхней пуговице его рубашки и расстегнула ее, затем потянула одной рукой за кончик его галстука, другой развязав узел.

— Ты такой хороший, Ник.

Ник судорожно сглотнул слюну.

— Ты храбрый, добрый и надежный.

— Прекрасные качества для сыскной собаки!

Одну за другой она расстегнула остальные пуговицы на его рубашке. От легкого прикосновения ее пальцев сердце его заколотилось, как большой оркестровый барабан. Он глубоко вдохнул в себя воздух и приказал себе расслабиться. Он еще мог себя контролировать, когда взял ее обеими руками за запястья, кожа которых показалась ему мягче лайки и глаже фланели. Ее пульс бился ничуть не реже, чем его, когда он провел ладонью по локтевому изгибу ее руки.

Он безжалостно напомнил себе, что она вряд ли имела в виду что-то такое.

— Ты еще не оправилась от шока, — сказал он.

— Ты хочешь, чтобы я легла?

— Да. Нет.

— Так да или нет?

— Я уверен, ты сама знаешь, что тебе следует делать.

— Да, знаю.

Она одарила его доверительной улыбкой и села на краешек кровати. Положив ногу за ногу, она сунула руку под подол комбинации, отстегнула и стянула чулки.

— Как хорошо освободиться от них, — она вздохнула. — Может быть, мне следует освободиться и от комбинации?

— Пусть уж она остается на тебе, — в полупустом номере голос его прозвучал глухо.

Он все это время пытался доказать ей, что он никчемный для нее человек, она же старалась убедить его в обратном. Стоя перед кроватью, Конни откинула покрывало и подняла простыню.

— Может ты хочешь еще выпить?

— Нет, я чувствую себя отлично.

— Тогда укрой меня.

Она улеглась в постель, а Ник натолкнулся взглядом на коварный изгиб ее бедер. Он натянул простыню сначала на ее ноги, потом на колени, талию, рельефно обозначенную узкой комбинацией, затем на прикрытые кружевами ясно очерченные груди и остановился у подбородка. Он хотел завершить этот жест доброй воли коротким поцелуем в лоб, но Конни обвила его запястье пальцами и потянула его к себе. Он уселся на край кровати.

— Любовь моя!

— Я слушаю.

Он нахмурился. Не сулило ничего хорошего то, что глаза ее были полуприкрыты веками. Киношники называют такие глаза «глазами спален».

Он попытался думать о чем-нибудь отвлеченном, но не смог.

— У тебя шок, и ты все еще находишься под неприятным впечатлением от случившегося.

— В твоей власти сгладить его приятным впечатлением.

— Я не могу.

— Ты же не голубой?

— Конечно, нет.

— Женат?

— Никогда не был.

— Дал обет безбрачия?

— Хотел. Даже написал по этому поводу письмо римскому папе, но оно или затерялось где-то на почте или папа просто не соизволил мне ответить. Нехорошо с его стороны.