Монти поднялся.

— Поцелуй меня, дорогая.

Он стал целовать ее.

— Не правда ли, хорошо, что мы вернулись домой?

Он снова поцеловал ее.

— А ты мне не хочешь возвратить поцелуй?

Сильвия поцеловала его, и ей показалось, что она слышит голос Роднея: «Дай твои губы… поцелуй меня…»

Монти, все еще держа ее в своих объятиях, спросил:

— Разве ты не счастлива, Бит?

Он никогда до сих пор не задавал ей этого вопроса, и она вздрогнула от неожиданности.

— Разве мы не счастливы? — охваченная нервной дрожью, ответила она вопросом на вопрос, стараясь обратить все в шутку.

Монти резко разжал руки.

— Конечно, мы счастливы! — уверенно ответил он и прошел к себе.

Вечеринка Китти удалась отлично; среди гостей была известная в это время красавица, которая вполне заслужила свою славу. Она сидела рядом с Сильвией, и они обе, бесспорно, были самыми красивыми женщинами из всех собравшихся, отлично дополняя одна другую.

Леди Виола была светлая блондинка; у нее были золотистые с серебристым оттенком волосы и совершенно черные глаза, и такая нежная и прозрачная кожа, что должна была бы указывать на хрупкий организм, но в действительности леди Виола принадлежала к очень здоровым и крепким натурам.

От нее не отходил ни на шаг молодой человек, игравший на бегах, по фамилии Людлов; он явно обожал ее и был, по-видимому, без ума от нее. Он не сводил с нее взгляда, который, когда она танцевала с другими, становился то диким, то покорным.

Людлов был высокого роста, очень худой, с орлиным носом и выдающимся вперед подбородком. У него был детский рот, который становился прекрасным, когда он улыбался.

Он о чем-то разговаривал с Сильвией, но вдруг оборвал начатую фразу и, махнув рукой, позвал:

— Алло, Родди!

Сильвия подняла голову и встретилась глазами с Роднеем.

У нее замерло сердце и потемнело в глазах.

Точно откуда-то издалека раздался голос Роднея: «Пойдемте танцевать?» — и минуту спустя она очутилась в его объятиях; тогда все вновь прояснилось, а сердце бешено забилось.

Родней лениво и полунасмешливо спросил:

— Итак, как дела? Как поживаете?

У нее пропала всякая охота говорить с ним после этого вопроса.

— Вы похудели, — продолжал он, — и похорошели, если только это возможно при вашей красоте.

Он говорил все это тем же тоном, а она привыкла к другому, к голосу, прерывающемуся от волнения, в котором звучали нежность и любовь.

— Однако, вы очень молчаливы сегодня. Язык проглотили, что ли, как говорят дети?

Однажды, когда они лежали на зеленеющем склоне холма, он задал ей тот же вопрос, и она, обернувшись к нему и скорчив презабавную гримасу, рассмеялась и высунула кончик языка. Тогда, в ответ на этот жест, он схватил ее в свои объятия и, осыпая поцелуями, воскликнул:

— Что за ужасные манеры, совсем невоспитанное дитя!

Сейчас, задетая за живое его насмешливым, холодным тоном, она взметнула ресницы и, глядя в упор в его равнодушные, слегка затуманенные глаза, спросила:

— Вы когда-то, помните, уже задали мне этот вопрос? На холме, над Ниццей…

На мгновение она почувствовала себя удовлетворенной. Но в следующий же момент она поняла, что мстила ему обоюдоострым мечом и, ранив его, нанесла себе не менее глубокую рану, потому что в ответ на ее вопрос Родней, слегка вздрогнув, спокойно сказал:

— Конечно, помню. Мы приятно провели этот день, не правда ли?

Когда танец кончился, он проводил Сильвию к ее столу, поздоровался с несколькими знакомыми и направился к выходу. Возвратившаяся в это время в комнату леди Виола радостно окликнула его:

— Родди, дорогой, наконец-то! Где вы пропадали? Пойдемте танцевать!

Сильвия молча наблюдала за ними. Леди Виола подняла к нему сияющие обожанием глаза, а Родди, склонившись к ее лицу, улыбался ей. Они танцевали удивительно ритмично и без всякого напряжения.

Китти Брэнд, которая тоже следила за ними, сказала Сильвии:

— Не правда ли, чудесная парочка?

— Кто? — спросила Сильвия.

— Вот эти двое. Говорят, что Родди Рентону остается только сделать ей официальное предложение. Он необычайно привлекателен, но только ужасный эгоист и страшно избалован. Впрочем, это не его вина. Женщины без ума от него. Вы только посмотрите на леди Виолу. Она очень мало беспокоится о том, что о ней будут думать. Это была бы вполне подходящая пара, хотя и говорят, что репутация леди Виолы не из блестящих и слава о ней гремит отсюда до Коломбо. Я лично этому не совсем верю, как и вообще сплетням о красивых или чем-нибудь отличающихся от других женщинах. Большей частью половина этих историй вымышлена.

— Да, — рассеянно сказала Сильвия, не сводя глаз с Родди. — Мне кажется, вы правы.

Китти вставила в мундштук из светлой черепахи тонкую длинную папиросу — она курила специальные папиросы и сама заказывала их — и добавила:

— Я думаю, что в конце концов так и будет. Я говорю о браке Рентона с леди Виолой. Они очень подходят друг другу и, вероятно, были бы гораздо более счастливы, чем большинство теперешних молодоженов.

Сильвия постаралась улыбнуться. Родней вел леди Виолу под руку, и с каждым их шагом невероятная тяжесть наваливалась на ее сердце. Она так побледнела, что Монти испугался и предложил ей поехать домой. Он был очень заботлив: он сейчас пошлет за автомобилем… она себя скверно чувствует, она так бледна…

Но Сильвия решительно отказалась ехать домой и уверяла его, что все обстоит благополучно. Она жаждала видеть Родди, и в то же время его присутствие невероятно мучило ее. В эту минуту он снова направился к ее столу. Тогда она поднялась и сказала Монти:

— Я передумала. Поедем.

Когда она проходила мимо Роднея, ее рука случайно коснулась его руки, и это обыкновенное, совершенно непроизвольное движение вызвало в ее памяти ощущение восторга и блаженства минувших дней; в ее душе с новой силой вспыхнула жажда радости и любви. Но этот трепет погас, как только Монти взял ее руку, помогая войти в автомобиль.

Они скоро очутились дома, в квартире Монти, обставленной с чрезмерной, гнетущей роскошью. Монти не сдерживал себя: он бурно проявлял свою нежность, в грубоватых выражениях высказывал свое беспокойство и беспрерывно похлопывал ее то по щеке, то по волосам; он называл ее «душенькой», и все вместе взятое создавало невероятно банальную и пошлую обстановку.

Когда Сильвия осталась, наконец, одна, — или, вернее, почти одна, так как дверь в комнату Монти была открыта, — «чтобы тебе спокойнее было, душенька», сказал он, — она почувствовала себя, как загнанный в клетку зверек.

Со дня смерти отца жизнь стала для нее клеткой, а она — пленницей; прутья клетки были созданы частью обстоятельствами, частью ее собственной волей.

«О, если бы я решилась тогда остаться в нищете и работать!» — с грустью подумала она.

Другие девушки ведь решались на это и были счастливы и свободны.

Она села в кровати и обхватила руками колени.

«С какой бы стороны я ни рассматривала это, — честно призналась она самой себе, — виновата во всем я одна. Я получила то, что заслужила. Если бы я была честна по отношению к Монти и вместо того, чтобы выйти за него замуж, попросила бы его найти мне работу, он бы, конечно, сделал это. Он честен, а я — нет. Я взяла у него самое лучшее, зная, что не сумею ему отплатить. Поэтому единственное, что мне остается, это вести до конца свою роль любящей жены».

Это самоотверженное решение, эти благородные мысли продержались до утра. Когда Монти вновь стал осыпать ее горячими ласками, они растаяли, как снег.

Когда Монти ушел, Сильвия оделась и вышла на улицу. В Грин-парке она лицом к лицу столкнулась с Родди, который гулял со своим волкодавом. Родди был необычайно привлекателен и изящен.

Странное, почти тревожное выражение промелькнуло в его глазах, когда он поздоровался с Сильвией. Они пошли рядом, беседуя о собаках. Разговор вначале не клеился, но некоторое время спустя они оба почувствовали себя свободнее. Родней избегал называть ее по имени, но как-то случайно оно сорвалось у него с языка, и это разрушило образовавшуюся между ними преграду. Они оживились и улыбнулись друг другу. А когда уселись под деревом в больших креслах, их охватили воспоминания о минувшем счастье, и что-то похожее на слабую надежду вспыхнуло в них.