Она вытерлась, надела старую хлопчатобумажную ночную рубашку и сразу почувствовала, как усталость навалилась на нее. После долгого беспокойного дня, который к тому же оказался безрезультатным, сил почти не осталось. Она хотела избавиться от своего заблуждения, связанного с давно умершим человеком, но ничего не получилось. Трудно объяснить, почему во время спиритического сеанса они с Джерри именно с ним вступили в контакт. Если бы он никогда не существовал, она бы поверила, что этот офицер — только плод их воображения. Но он действительно жил когда-то, прожил короткую жизнь и умер за несколько часов до поражения Наполеона под Ватерлоо. Не осталось ни его портретов, ни подробных записей. Разумом она понимала, что он мертв, но ощущала его таким живым, таким реальным, и ни в одной книге не было этому объяснения.

А кто — или что такое Морд? О нем она тоже ничего не нашла. А она верила, как и четырнадцать лет назад, что именно Морд убил Уильяма. Что Уильям погиб не от руки французов, как другие солдаты. Гибель от рук «своих» случается на любой войне, это правда. Но даже злорадство Морда заставляло верить, что Уильям был убит не шальной пулей и не из пушки с плохой наводкой. Его смерть была окутана тайной, но ей, к сожалению, не удалось найти ключ к разгадке.

У нее снова разболелась голова, каждый удар сердца отдавался в голове тупой болью, кровь прилила к вискам. Ложись спать,приказала она себе. Забудь Уильяма Говарда, забудь все, что случилось во время спиритического сеанса. Ты прожила здесь много счастливых лет, и Джерри тоже. Почему ты сосредоточилась на нескольких несчастных неделях?

Она легла в постель, подтянув повыше простыни и прислушиваясь к знакомым ночным звукам, всегда помогавшим ей уснуть. Однако ночь была полна не обычными звуками. Вместо едва слышного плеска волн, ласково набегавших на песок, слышался стремительный натиск воды на берег, словно волны хотели унести песок в океан. Не было слышно пения ночных птиц и заунывного писка комаров. Только порывистый ветер ударял в окна, и старый дом стонал и кряхтел.

Линду бросило в дрожь, она молила Бога, чтобы завтра был удачный день. Повернувшись, она выключила лампу, и комната погрузилась во тьму. Дом стонал, словно сочувствуя ей, на сердце у нее было неспокойно. Стараясь лечь поудобнее, она подумала, что ночь будет длинной. Пусть только мне ничего не снится, взмолилась она. Пожалуйста, оставь меня одну. Дай мне отдохнуть.

Морд преодолел невидимые границы своего мира. Если бы у него были ноги, он бы возмущенно затопал ими. Он хотел потребовать от женщины, чтобы она ответила на множество вопросов. Он хотел знать, испугалась ли она, испытала ли сегодня в библиотеке такой страх, который отпугнет ее от него.

Она была напугана. Она — робкий маленький крольчонок. Он знал это. Самая малость может напугать ее. Здоровая доза того, что люди считают злом, что-то, чего они не понимают.

Он хотел спросить, как она чувствовала себя, как билось ее сердце, когда она уходила из библиотеки. Разве она стала чувствовать себя бодрее, когда ушла оттуда, когда пережила приступ почти безумия, боясь войти в дом? А как же он? Будет ли она держаться от него подальше — хотя бы теперь?

О, Морд знал, что ей нужно его тело, его мускулы, его волосы. Она физически ощущала его, страдала навязчивой идеей, просто потому, что у него было человеческое тело.

Она хотела уснуть, забыть. Но он не даст ей отдохнуть. Он хотел знать, как ей понравится «заниматься любовью» с другим, с кем-то, кто был больше, чем просто человек.

Если бы у него было тело, он показал бы ей, что такое настоящее наслаждение — его наслаждение. Он бы удовлетворил свое страстное желание завладеть всем ее существом, ее душой. Она в долгу перед ним, слабое изменчивое человеческое существо. Она в долгу перед ним за то, что случилось тысячу лет назад. И мужчина. Он тоже в долгу перед ним, и этот долг он скоро заплатит.

Скоро, думал Морд. Как только у него будет тело.

Она опустилась на колени перед Уильямом, глаза скользили по его лицу, которое неясно вырисовывалось во мраке, она старалась угадать его выражение. Но в темноте ночи она видела только туманный образ человека, которого она любила. Ей было необходимо разглядеть черты его лица — так же необходимо, как подарить ему свою любовь. Ее руки скользнули по его бедрам, и она ладонями ощутила его твердые теплые мускулы.

— Уильям, люби меня. — Волны бились о берег, песок был влажным, сырость проникала сквозь тонкую рубашку. Ей было все равно. Она расстегнула пуговицы его кителя, пальцы скользнули внутрь и коснулись его нежной гладкой кожи. Он застонал, заставляя ее опустить руки ниже, к ремню, который поддерживал шпагу.

Она должна расстегнуть ремень! Желание и нетерпение подгоняли ее. Она хотела видеть его обнаженное тело, видеть, что он так же возбужден, но на нем было слишком много одежды, слишком много амуниции.

— Помоги мне, — прошептала она, сама не зная, о чем его просит: раздеть его или удовлетворить мучительную физическую потребность.

Он оттолкнул ее руки, расстегнул ремень и бросил его вместе со шпагой на песок. Она коснулась его бедер над восставшей плотью, которую сдавливали брюки. Он снова застонал. Тогда ее пальцы проникли внутрь, она развязала тесьму на талии, расстегнула пуговицы, освобождая его плоть.

— Да, — прошептал он с мучительным стоном, когда она коснулась рукой его плоти, пальцы в страстном желании изучали его член, он был гладкий, твердый, такой длинный, что она едва удержалась от крика. Какое блаженство быть рядом с ним, знать, что он войдет в нее, удовлетворит ее, как никто другой.

Она хотела доставить удовольствие ему, но он опустился на колени, обнял ее за плечи и страстно поцеловал. Она застонала, когда их языки сплелись, когда она почувствовала такой стремительный натиск желания, что не знала, сможет ли пережить это ощущение.

— Возьми меня, — снова прошептала она, когда он коснулся губами ее шеи, горла. — Люби меня.

— Навсегда, — пробормотал он.

Они вместе опустились на песок. Она почувствовала тяжесть его тела, когда он лег сверху, почти вдавив ее в мокрый песок. Да, наконец он будет моим, а я буду принадлежать ему, да, да, да…

Закрыв глаза, она почувствовала, что он стал поднимать ее рубашку, и ветер коснулся обнаженных ног. Его сильные руки коснулись ее бедер, живота, груди. «Ну, Уильям, пожалуйста», — услышала она свой голос, слабый и нетерпеливый.

Она открыла глаза, но не увидела его лица, только коснулась пальцами его подбородка, разгладила его брови. Его кожа была горячей на ощупь, покрытой мелкими каплями пота, несмотря на прохладную ночь. Разгладив его брови, она приложила ладони к его щекам, пытаясь разглядеть лицо.

— Почему я не вижу тебя, любовь моя?

— Ты знаешь меня.

— Да, но я хочу видеть тебя.

В напряженном молчании он через голову снял с нее тонкую рубашку, его пальцы коснулись ее груди, потом он наклонил голову, чтобы губами коснуться соска. Закрыв глаза, она повторяла себе, что не нужно стесняться, ведь это Уильям, которого она любила.

Его горячее влажное дыхание опалило ее кожу, она застонала в предвкушении блаженства, зная, что он будет любить ее, как никто другой не мог и не сможет любить.

Она почувствовала движение его языка, он почти довел ее до экстаза.

— Ну же, любовь моя.

Он приподнялся, одной рукой стягивая брюки. Она застонала, сожалея, что он, пусть на мгновение, но отдалился от нее, и зная, что он сейчас возьмет ее, сделает ее своей, навсегда.

Вдруг его пальцы стали холодными, ледяное дыхание коснулось ее груди. Его пальцы уже не ласкали ее тело, а, словно когти, впились в нежную кожу. Он открыл глаза — и она заглянула в лицо зла.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: