— Вы предпочитаете одиночество? — Его мягкий голос не был ни удивленным, ни обиженным. Он был совершенно невыразительным.

— Нет, конечно, нет! — Канди смахнула волосы с лица — жест, который, она заметила, стал в последнее время нервной привычкой. — Просто думаю, я начинаю вам надоедать.

— Вы вовсе не надоедаете, — серьезно возразил граф. Склонив голову, он внимательно посмотрел на Девушку, и слабая улыбка заиграла на его губах. — Послушайте, синьорина Кандида, вы должны быть честны со мной. Вы хотите побыть одна или вам кажется, что этого хочу я?

Канди обнаружила, что улыбается ему в ответ.

— Нет, — призналась она, — я не хочу остаться одна… особенно сейчас.

— Тогда будьте так добры, проведите этот день со мной.

Он говорил немного капризно, но за его словами ей почудилось что-то невысказанное, возможно скрытое одиночество? Она быстро взглянула на него, но затем мысленно обругала себя за абсурдность идеи. Граф титулован, красив, чрезвычайно богат и, очевидно, не отягощен женой. Его проблема скорее в трудности улучить время для себя. Тем не менее, чувствуя, вероятно, жалость к ней, он, казалось, был искренне озабочен, чтобы она приняла его предложение на ленч, и Канди знала, что не сможет настаивать на отказе, не выставив себя тем самым совершенно невоспитанной особой.

Они вошли в небольшой, но явно первоклассный ресторан, расположившийся в тени собора Святого Петра, который, как пообещал граф, она увидит во всех деталях после ленча, когда почувствует себя готовой к экскурсии. Канди, вопреки почти полному отсутствию аппетита, старательно пыталась составить мнение о прекрасно приготовленных равиоли и телятине по-милански, в то время как ее компаньон проявил себя превосходным знатоком триумфальной и ужасной римской истории, которую она с интересом слушала, несмотря на атакующий барабанные перепонки звон колоколов.

После ленча они прошли через пышную колоннаду Бернини в огромную роскошную базилику и остановились на ее пороге. У Канди перехватило дыхание. В одной капелле священник читал мессу, и журчащие интонации обряда звучали ожившим эхом двухтысячелетней веры. Впереди находился главный алтарь с высоким балдахином из бронзы. Канди показалось, что она тонет в этой красоте и необозримом просторе. Даже воздух, которым она сейчас дышала, был неуловимо наэлектризован, как будто чудо покаяния и благодарности многочисленных верующих поддерживало его в заряженном состоянии. Вокруг звучал нескончаемый шепот и шелест людской массы, напоминая ей, что во всем мире это место считается вторым Иерусалимом и центром паломничества.

Канди чувствовала смятение, потрясение и была почти ослеплена великолепием собора, которого было слишком много, чтобы воспринять его весь сразу. Она стояла, глядя перед собой с благоговейной зачарованностью ребенка. Через мгновение Микеле ди Лукка мягко взял ее под руку и повел дальше, пока они не остановились под отражающим эхо великолепием самого огромного свода.

— Взгляните вверх! — тихо подсказал он. — Это одна из мировых достопримечательностей.

Она повиновалась и в следующий миг почти задохнулась от восхищения.

— Ох!

Над ее головой в невероятной высоте парило чарующее великолепие шедевра Микеланджело. Его размер и потрясающая симметрия композиции, которую давно умерший мастер когда-то неутомимо и долго расписывал, поразили ее, а чистые, как драгоценные камни, краски, позолоченные солнечными лучами, почти ослепили своим блеском так, что Канди вынуждена была прищуриться и заморгать.

— Некоторые люди, — заметил граф, — находят собор Святого Петра гораздо меньшим и менее интересным, чем ожидали. Другие считают его огромным, красивым и гораздо более внушительным, чем они себе представляли. Я думаю, вы относитесь ко вторым.

— Да. — Ответ прозвучал почти как вздох. — О да!

Они провели в соборе еще полчаса, наслаждаясь его пропитанным ладаном спокойствием. Еще многое нужно было осмотреть, и Канди в состоянии восторженного транса задерживалась перед каждым предметом и уже в конце, собираясь выходить, замерла у величественной бронзовой фигуры Петра, перед которой бесчисленное множество паломников нескольких столетий свидетельствовало свое почтение. Когда они стояли так, наблюдая за нескончаемым потоком мужчин и женщин, подходящих к статуе, Канди заинтересовалась, что они делают, и вскоре поняла — каждый из них, подходя к святому, быстро наклонялся и целовал вытянутую правую ногу статуи. В каждом случае это совершалось быстро и скромно, и трудно было рассмотреть лица паломников, делавших шаг вперед, но что-то в самих их движениях выражало то, что они в этот момент чувствовали. Некоторые из них были старыми, некоторые — очень молодыми, кто-то одет в модные английские и американские вещи, другие — в пыльные черные одежды средиземноморских крестьян, но для всех это был, видимо, самый важный момент. Целуя мерцающую ногу апостола, они выполняли священный долг и достигали прощения и благословения, после чего уходили с сияющими глазами и новой легкостью в походке.

Прежде чем они отвернулись от этого зрелища, Микеле ди Лукка обратил внимание девушки, что пальцы на бронзовой ноге Петра почти стерты губами верующих, прикасавшимися к ним уже не один век.

Выйдя из собора, Канди потрясла головой, будто освобождаясь от наваждения. Она увидела слишком много для одного дня, и ее охватило какое-то странное эмоциональное истощение. Микеле проницательно посмотрел на девушку и слегка поддержал ее под локоть. — Мы идем назад к машине.

Подойдя к «форду», он открыл для нее дверцу, и Канди с облегчением скользнула внутрь. Сев за руль, граф испытующе посмотрел на девушку.

— Все хорошо? — спросил он.

Она кивнула. Он выжал сцепление и отъехал от обочины.

— Я боялся, — заметил Микеле, — что вы собираетесь упасть в обморок. По-моему, вы слишком чувствительны и подвержены эмоциям.

Канди, слегка смутившись, засмеялась:

— Обычно я держу себя в руках, но я никогда прежде не видела ничего подобного этому собору.

— Думаю, скорее вы ничего подобного прежде не чувствовали, — уточнил он.

— Да, даже не могу этого описать, но…

— Никто этого не сможет описать. Достаточно просто испытать. — Он повернул голову, чтобы посмотреть на нее, и Канди увидела редкую и очень приятную улыбку, преобразившую его лицо. — А теперь самое время немного расслабиться. Я отвезу вас в дом моей матери.

— В дом вашей мамы? Но вы не должны… ну… навязывать меня вашей маме.

Будто совершенно ее не слушая, граф продолжил:

— Я хочу познакомить вас с моей мамой. Она очень интересная личность.

— Правда? — Канди оставила всяческие протесты.

— Она киноактриса. — Граф вновь повернулся посмотреть на девушку рядом с ним, и на этот раз его улыбка была немного странной. — И очень красивая… Вы бы сказали, что она femme fatale [16].

Странный способ описывать свою мать, подумала Канди, хотя была готова признать, что в экзальтированном высшем светском обществе Рима к этому могли относиться по-другому.

— Возможно, я видела ее? В фильмах, я имею в виду, — неловко спросила она.

— Возможно. — Не горечь, а скорее открытая неприязнь опустила вниз уголки его рта. — Вы наверняка знаете ее как Анну Ланди. Это ее артистическое имя.

— Анна Ланди?! — Канди почти подпрыгнула. — Ваша мать — Анна Ланди?

— Да.

— Я видела ее в дюжине фильмов! По-моему, она прекрасная актриса. Я видела ее в «Пока гром не грянет» всего несколько недель назад. Она фантастически красива. Но… не может быть…

— Вы собирались сказать, что она не может быть такой старой? — Он улыбнулся. — Ну конечно, она вовсе не старая. Она вышла за моего отца очень молодой, но это было слишком давно. И все же мама значительно старше, чем ей самой хотелось бы быть. Время жестоко, синьорина… особенно если ты позволяешь себе стать его рабом.

Было очевидно, что граф ди Лукка не слишком любит избранную матерью профессию. Интересно, подумала Канди, ладят ли они друг с другом? Она попыталась поточнее припомнить, как выглядит Анна Ланди, но не могла вспомнить ничего, кроме общего впечатления и трагичных черных глаз красавицы. И еще ей трудно было представить, что у этой актрисы есть такой взрослый сын, как граф ди Лукка.