Но он выражений не выбирал. «Какой Индией вы предпочли бы править? Построенной на принципах свободы или на репрессиях? Большинство людей во всем мире станут судить об этом по вашей реакции на запрет „Шайтанских аятов“». Явно по недомыслию он обвинил Раджива Ганди в следовании законам вендетты: «Я допускаю, что в запрете моего четвертого романа вы усмотрели запоздавшее возмездие за то, как я обошелся с вашей матерью в своей третьей книге. Но уверены ли вы, что доброе имя Индиры Ганди переживет славу „Детей полуночи“?» Да, заносчивости в его словах хоть отбавляй. А также злости, обиды и, разумеется апломба. Ладно, никто этого и не отрицает. Писал он премьеру, защищая от грубого политического произвола самое дорогое в его жизни — литературу. Возможно, не обошлось в письме без толики интеллектуального высокомерия. Но практической цели его защита не преследовала, он не рассчитывал, что, прочтя письмо, адресат передумает и примет нужное ему решение. Он пытался застолбить за культурой господствующую высоту и завершил послание высокопарной апелляцией к потомкам, к тем, чьего мнения не узнает ни Раджив Ганди, ни он сам: «Вам, господин премьер-министр, принадлежит настоящее, но грядущие века принадлежат искусству».

Письмо было опубликовано в воскресенье 9 октября 1988 года одновременно в разных странах. А уже на следующий день в редакцию «Вайкинга» поступила первая угроза убийства. Через день после публикации письма было отменено его выступление в Кембридже — организаторам мероприятия тоже угрожали. Тучи у него над головой начинали сгущаться.

В 1988 году букеровское жюри легко определилось с победителем. Его председатель Майкл Фут, член парламента и бывший лидер Лейбористской партии, верный почитатель Хэзлитта[62] и Свифта, был обеими руками за «Шайтанские аяты». Остальные четверо арбитров бесповоротно подпали под обаяние прекраснейшего романа Питера Кэри «Оскар и Люсинда». Так что обсуждение и голосование не заняли много времени. За три года до того члены жюри зашли в тупик и никак не могли решить, чему отдать предпочтение — великолепному и очень смешному плутовскому роману Кэри «Враждебная громадина» или «Доброму террористу», превосходному роману Дорис Лессинг про Ирландскую республиканскую армию. В результате премия досталась компромиссному кандидату Кери Хьюму, его наградили за эпическую вещь про маори под названием «Народ кости». На следующий день после букеровской церемонии автор «Шайтанских аятов» сказал за ужином Питеру Кэри, что по справедливости премию должен был получить именно Питер. Тот же принялся рассказывать о романе, который только-только начал писать. В Англию Кэри прилетел не только ради «Букера», но и чтобы вживую познакомится с местом действия некоторых эпизодов будущей книги. Австралийца, в частности, интересовал некий пляж в Девоне, и индийский коллега предложил его туда отвезти. Они провели пять удивительных дней в путешествии в вымышленный городок Хеннакомб, куда Кэри впоследствии поселит в романе маленького Оскара Хопкинса с его суровым отцом Теофилусом и где эти персонажи будут жить так же, как жили в середине девятнадцатого века их всамделишные прообразы, поэт Эдмунд Госс и его отец Филипп, такой же, как Теофилус, натуралист, вдовец и член Плимутского братства[63]. Отыскав тот самый пляж, на который с прибрежного утеса вела лестница в четыреста ступеней, они собирали на нем красивые ракушки и особенные, розово-серые, обкатанные волнами камешки. Потом сытно отобедали в пабе теплым пивом и мясом под бурой подливой. Говорили они весь день только о любви. Он в то время еще оставался с Робин, австралийкой и, соответственно, соотечественницей Кэри, а Питер только недавно женился на режиссере Сиднейского театра Элисон Саммерс и был поэтому полон страсти и восторгов. В Лондон они вернулись близкими друзьями. Он вскоре порвал с Робин, а Питер чуть спустя со скандалом развелся со своей Элисон; но даже если любовь умерла, это не означает, что ее вовсе не было. Когда объявили решение букеровского жюри, он стремительно пересек зал ратуши лондонского Сити, обнял Питера, поздравил и прошептал ему на ухо не без некоторой досады, что, мол, мораль сей истории такова: писателю А. не следовало помогать писателю Б., поскольку, благодаря полученной от писателя А. помощи, писатель Б. обскакал писателя А. в гонке за «Букером».

Выиграть конечно же было бы приятно, но он искренне радовался за Питера, и к тому же, по правде говоря, мысли его были слишком заняты разгоравшимися спорами вокруг выпущенной им книги. Премия пошла бы «Шайтанским аятам» на пользу — благодаря ей центр тяжести дискуссии переместился бы в подобающее литературно-критическое русло. Но сейчас его больше тревожило другое. Вернувшись в 11 вечера домой, он обнаружил запись на автоответчике: звонивший назвался исламским священнослужителем и попросил срочно перезвонить ему в Южную Африку, даже если будет совсем поздно. Дело в том, что выступавшая за расовое равноправие газета «Уикли мейл» пригласила его в качестве основного докладчика на конференцию по проблемам апартеида и цензуры — приглашение было согласовано с «широкими демократическими кругами», это следовало понимать так, что фактически принимающей стороной выступал Африканский национальный конгресс; в Йоханнесбург он должен был лететь через четыре дня. «Мне необходимо поговорить с вами, пока вы еще в Лондоне», — сообщил ему голос на автоответчике. Настроение у него было не ахти — отчасти из-за семейных неурядиц, отчасти из-за событий того вечера (всего пару часов назад Мэриан поведала Уильяму Голдингу, что написала феминистского «Повелителя мух») — и, поразмыслив какое-то время, он перезвонил. Он сидел у себя в полутемной гостиной и слушал, как человек с другого конца света говорит, что ему лучше не приезжать на конференцию, которую устраивает «Уикли мейл». Собеседник представился человеком свободомыслящим и современным, его звонок, объяснил он, был вызван опасениями за личную безопасность писателя и заботой о благе движения борьбы с апартеидом. Визит писателя в Йоханнесбург в нынешней обстановке вызовет бурную враждебную реакцию мусульманской общины. А это чревато неприятностями и для него лично, и для всего движения. Раздоры в рядах коалиции борцов с апартеидом будут иметь непоправимые последствия и сыграют на руку режиму белого меньшинства. Словом, чтобы не стать катализатором катастрофы, ему следует остаться дома.

Утром он позвонил Надин Гордимер — как патрон Конгресса южноафриканских писателей (КЮАП) она тоже имела отношение к его приглашению на конференцию. Он давно уже дружил с этой хрупкой и невероятно энергичной женщиной, которую безмерно уважал и которой так же безмерно восхищался. Голос ее звучал взволнованно и печально. Южноафриканские мусульмане, обычно громко протестующие против политики апартеида, теперь угрожали священной войной писателю-богохульнику и его книге. Они запросто могли убить его, устроить взрыв в зале, где соберутся участники конференции, напасть на тех, кто писателя пригласил. Полиция либо не хотела, либо не имела возможности что-то противопоставить угрозам мусульман. Возникла опасность раскола в КЮАП: мусульмане пригрозили дружно покинуть ряды писательской организации и, соответственно, прекратить ее материальную поддержку. Вдобавок в газете «Уикли мейл» работали в основном евреи, а в агрессивной мусульманской риторике всегда хватает досадного антисемитизма. Надин Гордимер лично встречалась с лидерами мусульманской общины и пыталась в диалоге с ними найти выход из сложившегося положения, многие всеми уважаемые борцы с апартеидом призывали экстремистов от ислама успокоиться и уступить, но те упорно стояли на своем. Влиятельная среди интеллектуалов-мусульман профессор Фатима Меер заявила: «В конечном счете Рушди выступает против всего третьего мира». Из давнего убежденного противника колониализма он превратился в угнетателя, «злобно клевещущего на прошлое породившего его народа». Африканский национальный конгресс в этой крайне непростой ситуации хранил выразительное молчание. Попытки умиротворить разошедшихся мусульман предпринимали многие, в том числе Дж. М. Кутзее, Атолл Фугард и Андре Бринк, однако угрозы исламистов изо дня в день раздавались все громче. Гордимер была ошеломлена таким развитием событий, ее тревожила участь, которая могла ждать ее друга. «Я не могу подвергать тебя такой опасности», — сказала она ему.