На той неделе «Шайтанские аяты» были запрещены и в Южной Африке. Составители постановления о запрете романа обзывали его «вещью, неряшливо замаскированной под литературное произведение», осуждали «изобилующее в нем сквернословие» и утверждали, что он «вызывает отвращение не только у мусульман, но и у всякого, для кого приличия и культура не пустой звук». Любопытно, что практически те же выражения содержатся в письме к «братьям-мусульманам» (сестры-мусульманки явно не доросли до того, чтобы к ним обращаться с письмом), обнародованном за несколько дней до того, 28 октября, Британским комитетом действий в защиту ислама. В этом документе мы также встречаем выражение «неряшливо замаскированная под литературное произведение» наряду с обвинениями в сквернословии, безнравственности и т. п. Создается впечатление, будто южноафриканские расисты писали свое постановление под диктовку почтенного Муграма аль-Гамди, чья подпись стоит под письмом Британского комитета действий.

Бесконечные телефонные переговоры с Надин Гордимер и редактором «Уикли мейл» Антоном Харбером закончились тем, что ему сообщили: как бы решительно ни был настроен КЮАП, он рекомендует редакции газеты отозвать приглашение. Его расстроило известие, что рекомендация эта спровоцировала публичную размолвку двух великих южноафриканских писателей. Дж. М. Кутзее возражал против отзыва приглашения и настаивал на том, что решать, ехать ему или нет, должен сам Рушди, и никто кроме него. Надин Гордимер отвечала, что, как это ни прискорбно, но на первом месте сейчас стоят соображения безопасности. Оба они были правы, но последнее, чего бы ему хотелось, — это чтобы писатели ссорились по его вине. Он согласился, что ехать в Йоханнесбург ему не стоит. В тот же день ему позвонил его редактор из издательства «Вайкинг» Тони Лейси и сообщил по секрету, что «Шайтанским аятам» присуждена Уитбердовская премия в номинации «лучший роман». «Неряшливая маскировка под литературное произведение» явно сработала.

К нему домой начали приходить письма с угрозами. Газета «Ивнинг стандард» сообщала, что мусульмане по всему миру обещают «покончить с „Пенгуином“»[64]. Знаменитый адвокат Дэвид Нейпли требовал подвергнуть его допросу в соответствии с Законом об общественном порядке. А он тем временем вместе с Клариссой повел Зафара в Хайбери-Филдз смотреть фейерверк в честь Ночи Гая Фокса. Всю середину того дня, когда Мэриан исполнился сорок один год, он провел на церемонии вручения Уитбердовской премии. Дома она устроила ему сцену, кричала, что ее совсем не видно в его тени и что это для нее невыносимо. Вечером, не успев отойти от ссоры, они поехали в Национальный театр смотреть «Горский язык» Гарольда Пинтера. После пьесы он вышел с ощущением, что ему, как и персонажам Пинтера, запретили использовать свой язык. Его язык объявили неприличным, даже преступным. Он достоин суда, изгнания из общества, смерти — и все из-за языка, на котором изъясняется. Язык литературы уже сам по себе преступен.

Со смерти его отца прошел год. Он был даже рад, что Анис не видит, что творится с сыном. Он позвонил матери. Негин горячо его поддержала, посетовала на этих ужасных людей, но тут же неожиданно вступилась за Бога: «Эти люди могут говорить все, что угодно, Аллах в этом не виноват». Он возразил: что ж это за бог, с которого нельзя спросить за поступки чтящих его? Зачем делать из него дитя малое, говорить, что он не властен над верующими? Негин стояла скалой: «Аллах не виноват». Она сказала, что будет молиться за сына. Он не поверил своим ушам. Семья, в которой он рос, была не такой. Всего год прошел со дня смерти отца, а мать вдруг ни с того ни с сего молится! «Не надо за меня молиться, — сказал он. — Поняла? В нашей семье это не принято». Она засмеялась на всякий случай, чтобы ненароком его не обидеть, но смысл его слов до нее не дошел.

Для южноафриканской проблемы нашлось компромиссное решение: он согласился выступить на конференции «Уикли мейл» по телефону из Лондона. Голос его долетел до Южной Африки, идеи его прозвучали в неведомом зале в Йоханнесбурге, но сам он при этом остался дома. Вариант не идеальный, но все лучше, чем ничего.

Великий шейх Аль-Азхара, Гад эль-Хак Али Гад эль Хак — имя казалось ему до невозможности допотопным, вышедшим из сказок «Тысячи и одной ночи», из эпохи ковров-самолетов и волшебных ламп. Сей великий шейх, один из столпов исламского богословия, обосновавшийся в каирском университете Аль-Азхар мулла крайне консервативных взглядов, 22 ноября 1988 года разразился проклятиями в адрес кощунственной книги. Он был возмущен тем, что «ложь и плоды бесчестного воображения» подавались в ней под видом правды. Он призвал британских мусульман подавать на ее автора в суд, потребовал дружного выступления со стороны всех сорока шести государств — участников Организации Исламская конференция. Причем чувства его были задеты не только «Шайтанскими аятами» — воспользовавшись случаем, шейх возобновил нападки на лауреата Нобелевской премии египетского писателя Нагиба Махфуза, в чьем давнишнем романе из современной жизни «Дети нашего квартала» он также усматривал кощунство: в сюжете романа, видите ли, аллегорически отражалась история пророков от Ибрахима до Мухаммада. «Нельзя допускать книгу в продажу только потому, что ее автор получил Нобелевскую премию по литературе, — вещал шейх. — Никакая премия не оправдывает распространения лживых идей».

Содержание этих двух книг, а также их авторы, кроме Гад эль-Хака Али Гад эль Хака, оскорбили и Слепого шейха Омара Абдель-Рахмана, впоследствии угодившего в тюрьму за причастность к теракту против нью-йоркского Всемирного торгового центра. Шейх Омар заявил, что если бы Махфуза в свое время подобающим образом наказали за «Детей нашего квартала», то Рушди уже не посмел бы выпускать в свет свои «Шайтанские аяты». В 1994 году преданный последователь шейха, посчитав его заявление равнозначным фетве, ударил Нагиба Махфуза ножом в шею. Пожилой писатель лишь по чистой случайности остался тогда в живых. На первых порах после фетвы, вынесенной аятоллой Хомейни, Махфуз выступил в защиту «Шайтанских аятов» и назвал поступок аятоллы «актом интеллектуального терроризма», но потом мало-помалу переместился в неприятельский лагерь и начал произносить такие, например, суждения: «Рушди не имел права ни над чем и ни над кем насмехаться, особенно над пророком и над тем, что считается святыней».

Отныне ему уже никуда было не деться от допотопно-баснословных имен, от шейхов слепых и великих, от студентов индийского Дар уль-Улюма[65], от ваххабитских мулл из Саудовской Аравии (там его книгу тоже запретили) и от примкнувших к ним вскоре иранских богословов из священного для шиитов Кума. До сих пор он не слишком-то обращал внимание на этих досточтимых особ, они же теперь не забывали о нем ни на минуту. Стремительно и не ведая сомнений, религиозный мир добился того, что противостояние шло по им самим установленным правилам. Мир светский — хуже организованный, не столь сплоченный и в целом более равнодушный — явно ему проигрывал, многие ключевые позиции были сданы им без боя.

Демонстрации верующих становились все многолюднее и производили все больше шума, когда южноафриканский писатель Пол Тревхела выступил со смелым эссе, в котором с левых позиций и в сугубо светских понятиях защищал писателя и его роман, называл развернутую исламистами кампанию «взрывом иррационализма масс»; из этой последней формулировки вытекал интересный и непростой для левака вопрос: как относиться к тому, что массы начинают вести себя иррационально? Или, если совсем просто, может ли «народ» быть не прав? По мысли Тревхелы, красной тряпкой для мусульман послужила «отчетливая светская направленность романа… выраженное в нем стремление (по словам Рушди) „рассказать о Мухаммаде так, как если бы он был обычным человеком“». Он сравнивал «Шайтанские аяты» с тем, что в 1830—1849-е годы делали в Германии младогегельянцы, с их критикой христианства и убежденностью, что — используя формулировку Карла Маркса — «человек создает религию, религия же не создает человека». Тревхела причислял «Шайтанские аяты» к уходящей далеко в прошлое литературы антирелигиозной традиции, ставил в один ряд с произведениями Боккаччо, Чосера, Рабле, Аретино, Бальзака и требовал дать четкий светский ответ на нападки верующих. «Эту книгу не заставят умолкнуть, — писал он. — Мы наблюдаем сейчас, как в муках и крови рождается на свет новая эпоха революционного просвещения».