— Ты чего припёрлась? — нарочно сердито спросил Максимка, чтобы хоть как-то спрятать своё смущение.

В другой раз Густя обязательно высказала бы Максимке своё возмущение за его грубость («Как тебе не стыдно? Культурный мальчик, а разговариваешь, как хулиган!»), а сегодня словно и не замечала её.

— Моя мачеха совсем не мачеха, — сказала Густя.

— А кто она? — удивился Максимка.

— Она — шпионка…

Максимке даже дыхание перехватило, так сильно он испугался за Густю. Мало того, что Густин папа переметнулся к фашистам, привёл домой злую мачеху, так та ещё оказалась шпионкой!..

— Может быть, тебе показалось? — спросил Максимка. — Кто и за кем послал её шпионить?

— За нами, — ответила Густя.

— За нами? — снова испугался Максимка.

— Я сама слышала, как она говорила папе, что найдёт тех подпольщиков, которые стреляли по штабу, увели Грома, а сегодня ночью расклеили листовки и вывесили на колокольне красное знамя… Значит, обещала найти нас…

— Так и сказала?

— Так и сказала…

— Отвернись, мне надо одеться, — сказал Максимка. — Сейчас пойдём к Данилке, и ты всё ему расскажешь…

Максимка одевался торопливо. Теперь он ни капельки не сомневался, что Густина мачеха шпионка. Данилка что-либо придумает. Данилка — голова. Скорее всего надо немедленно уходить из местечка. А может, прятаться в подполье. Вот будет здорово, если они спрячутся в подполье. Никто их тогда не найдёт!

— Послушай, Густя, а про какие листовки ты говорила? — вдруг вспомнил он Густины слова насчёт красного знамени на колокольне и расклеенных листовок.

— Про те, что вы вчетвером сегодня ночью расклеивали, — улыбнулась Густя. — Думаешь, не знаю, почему ты так долго спал? Потому, что листовки расклеивал, знамя вывешивал на колокольне…

— Густя, я ночью спал, — признался Максимка. — Я листовки не расклеивал…

— Не ври!.. Тебе приказали ничего не говорить мне, потому что мой папа служит фашистам… Но я никогда, никогда не выдам нашей тайны, даже если меня пытать будут…

— Я тебе верю, — сказал Максимка. — Но пусть меня сорок ведьм схватят, если я тебе соврал..»

Максимка хотел ещё поклясться головой, как вдруг увидел на столе сложенную вчетверо бумажку. Не иначе как мама оставила записку!..

Взял Максимка бумажку — так и есть, записка…

«Максимка! Сыночек! Мы с Аннушкой пошли жать рожь. Её нам выделили в колхозе. Алёнка погнала пасти корову. Как проснёшься, быстренько позавтракай и смени Алёнку. Хорошо, сынок?»

Максимка прочитал записку и очень опечалился.

Ну, почему взрослые люди ничего не понимают? Им лишь бы мешать детям. И не подозревают, что у детей тоже есть очень важные дела. Не успеешь задумать что-либо, как мама тут же находит тебе какую-нибудь опротивевшую работу. Где тут справедливость? Что будет делать Алёнка, если Максимка пойдёт пасти корову? Ничего стоящего. А Максимке, может быть, придётся сегодня прятаться в подземелье, идти в партизаны. Ну, кто возьмёт Алёнку в партизаны, если она выстрелов боится; кто возьмёт её в подземелье, если она мышей боится?.. Лягушек и то боится… Так пусть и пасёт корову…

Подумав так, Максимка решительно сказал Густе: «Пошли».

Сказать-то сказал, но совесть тут же заговорила: нехорошо, Максимка, маму не слушать. А что тебя папа просил, когда в Красную Армию уходил?.. Слушать маму. Ну, вот!.. А ты?.. Стыдно, брат!..

«Но это же будет последний раз. А потом я всегда буду маму слушать», — принял Максимка такое решение и с лёгким сердцем выбежал во двор.

Максимка дважды свистнул — условный знак, чтобы Данилка услышал, что пришёл Максимка и что у него важное дело. Данилка не отозвался. Но дверь в сени была открыта. Значит, Данилка дома. Тогда почему же не выходит? Не иначе делает вид, что не слышит или что нет необходимости.

— Я сейчас. Подожди меня здесь, — попросил Максимка Густю.

Густя села под забор, а Максимка побежал в дом. Сейчас он как завоет волком!.. То-то же испугается Данилка!

Максимка открыл дверь, хотел завыть по-волчьи, но язык словно онемел. И не удивительно. В углу за столом сидел дед Ничипор, а напротив него Густина мачеха Антонина Павловна, шпионка!..

Оба они, услышав, как заскрипела дверь, чего-то вздрогнули, но тут же и успокоились. А у Максимки сердце едва не выскочило, да, к счастью, как-то задержалось в пятках.

— Что тебе надо, мальчик? — спросил дед Ничипор. — Данилка? Так его нет дома.

Максимка тем временем не сводил глаз с Густиной мачехи. Ну, просто как гипнозом притягивала. Он первый раз в своей жизни видел живую шпионку.

— А ты чей же будешь, не Савиков ли? — вдруг спросила Густина мачеха. — Не Христины ли Климентьевны сынок?..

Только этого и не хватало! Максимка, не сказав ни слова, пулей вылетел во двор. На лету крикнул Густе:

— Бежим! — и метров, наверно, триста чесал не оглядываясь. Свернув в переулок, приостановился, подождал Густю. — А знаешь, кто у Данилки сидел? Никогда не догадаешься… Твоя мачеха, вот кто!

Новость эта поразила и Густю.

Чего Антонина Павловна очутилась в Данилкином доме? Скорее всего выследила Данилку. Но как она догадалась, что Данилка стрелял из пушки по штабу?.. Разве дед Ничипор навёл на след? Всё может быть. Война изменила людей, и теперь уже трудно догадаться, кто свой, а кто чужой…

Максимка выслушал Густю, сказал:

— Это ты правду говоришь, Густя. Взрослых теперь совсем нельзя понять. Они говорят одно, делают совершенно другое, а нас учат быть правдивыми и честными…

Они оба задумались. Несколько шагов шли молча.

— Я сразу догадалась, что мачеха совсем не мачеха, — нарушила молчание Густя. — Скажи, Максимка, твоя мама говорила твоему папе «вы»?

— Нет…

— А ещё скажи, твои папа с мамой жили в разных комнатах?..

— В одной, — ответил Максимка. — А почему ты об этом спрашиваешь?

— Потому что мачеха говорит папе «вы», называет его Иоган Карлович, и живут они в разных комнатах…

— А может, они поругались? — предположил Максимка.

— Нет, Максимка, не поругались, — горячо заверила Густя. — Они очень вежливо разговаривают.

— Значит, шпионка, — согласился Максимка. — Только кто её послал шпионить?..

— Кресендорф, вот кто, — ответила Густя. — Начальник фашистской полиции. Я сама видела, как мачеха ходила в полицейское управление. Наверно, за приказами от Кресендорфа…

Разговаривая, Максимка с Густей не заметили, как дошли до кладбища.

Бабушка Ерофеиха сидела на завалинке, вязала лекарственные травы в пучки. Ими бабушка лечила все болезни, какие только есть на белом свете.

Максимка оставил Густю возле калитки, а сам зашёл во двор, поздоровался:

— Добрый день, бабушка… А Кешка дома? — спросил он.

Бабушка перестала вязать траву в пучки, исподлобья глянула сначала на Максимку, потом на Густю.

— Нету Кешки, — сказала она. Вот незадача!..

— Может быть, Данилка к вам приходил? — спросил Максимка. — Может, вы знаете, куда они пошли?..

Бабушка Ерофеиха промолчала, словно не услышала Максимкиного вопроса.

— Чья ж это девочка будет? — спросила она у Максимки. — Не Иогана ли Карловича дочь?..

Максимка удивился: и как это взрослые могут угадывать, у кого и кто родители?..

— Его, — подтвердил он.

— Славная девочка, славная, — похвалила бабушка Ерофеиха Густю. — А Кешки дома нет… Никого дома нет…

— И Лёвы? — спросил Максимка.

— Какого Лёвы? — удивилась бабушка Ерофеиха. — У нас отроду никакого Лёвы не было…

Максимка даже рот раскрыл от неожиданности. Неужели бабушка забыла, как они вчера приходили к ней после побега из-под конвоя?

— Того Лёвы, который убежал из-под расстрела и который вчера у вас остался, — напомнил Максимка.

Бабушка замахала руками.

— Перекрестись, парень!.. Приснилось тебе что-то или ты, может быть, бредишь?..

Максимка ушам своим не мог поверить.

— Это вы, бабушка, обо всём забыли. Мы с Данилкой вчера после обеда приходили к вам с Лёвой Гутманом. Вы нас обедом угощали, а тут как раз фашисты в дом ворвались. Вы им ещё яйца давали. Потом мы пошли, а вы Лёву оставили. Сказали, что ему очень опасно на улице показываться…