Какого же благополучия, какого совершенства достигла природа на нашей планете! — опять и опять думалось мне. Жизнь проникает везде, она не только здравствует — она постоянно развивается, количество форм не только не уменьшается, а, наоборот, растет. И долг человечества конечно же способствовать сохранению жизни во всяких ее проявлениях, наш долг искать не бездны, разделяющие людей и природные сообщества, а нити, объединяющие нас на прекрасной и, как оказалось, не слишком большой планете… Мои размышления прервал Игорь.

— Ну вот, а потом и белого сатира я поймал — тоже с Ниной, а всего девять видов бабочек удалось дописать в книгу Щеткина, — продолжал он тем временем, пока мы бодро шагали по жаре, плавно приближающейся к сорока (а на солнце и того больше). — Но многое, конечно, еще неизвестно. Тут чем больше узнаешь, тем меньше, оказывается, знаешь. Понятен каламбур? Вот пример с голубяночками маленькими, фрейерия трохулюс — мы их, может быть, встретим сегодня. Читаю в монографии: «…биология не изучена». Ага, думаю, значит, люди до тебя не смогли… Выясняется, что не встречали ни гусениц этой бабочки, ни куколок. Но они же должны быть! Как найти? Ну прямо обыскался на тех растениях, над которыми они обычно летают. Нету! А ведь интересно же узнать. Мало ли что тут может открыться… Раз они над этими растениями летают, значит… И вот выдернул несколько штук с корнем, а потом стал на листе бумаги каждый листик, каждый корешок перебирать. И нашел! Гусеницы, оказывается, днем на корнях прячутся от жары. А ночью выползают. Утром — опять под землю. Потому их и не встречали! Вроде бы, думаешь, чепуха такое открытие. А ведь это как подумать. Главное, что знаешь теперь: некоторые гусеницы именно так поступать могут. В принципе! А представь, к примеру, что гусениц каких-то злостных вредителей никак не обнаружат и не знают, как с ними бороться. Тут и подсказка! Или, наоборот, каких-то полезных развести надо… Когда у природы что-то новое подсмотришь, это может неожиданно очень пригодиться. Хотя поначалу, конечно, не сообразишь, как и для чего.

Слушал я Игоря с большим удовольствием. Удивительно, как одни и те же законы проявляются в любом увлечении человека. Интерес — познание — опять интерес — опять познание. И вширь, и вглубь, и без конца. И наполняется твоя жизнь счастьем. Счастьем значимости, уверенности в своих силах, периодическими открытиями, счастьем движения и развития! И ничто, наверное, так не объединяет людей, как именно это — общий интерес, общая жажда познания.

Конечно, любителям путешествовать в африканской саванне или в джунглях Южной Америки наш поход к Ущелью Глауконом показался бы совершенно не заслуживающим внимания. Ведь, покинув город Калининабад, мы даже не пользовались никаким видом транспорта. И шли мы всего лишь часа два, а вокруг даже не начинались ни бескрайние дикие прерии, ни экзотическая саванна, ни дремучие заросли хотя бы каких-нибудь полутропических тугаев. Сначала мы шли берегом реки Вахш, даже не самой реки, только что спустившейся с гор, а потому холодной и быстрой (Вахш в пере-воде с таджикского означает «неистовый»), — мы шагали по берегу водохранилища! То есть и здесь настигла нас искусственность пейзажа, «антропогенный фактор». Невдалеке тянулась узкоколейка… Потом были бугры, они становились все выше, и наконец вот оно, Ущелье.

— Смотри, — сказал Игорь. — Это здесь. Видишь летают? Это они. Глаукономы.

Правда, одну глауконому мы все же встретили, еще не доходя до Ущелья. И мне поначалу она показалась обыкновенной белянкой, ну если не капустницей, то репницей. Но при ближайшем рассмотрении я убедился, что по-своему она очень красива: с испода белые крылышки ее разрисованы лимонными жилками и отливают волшебно-призрачной розовостью, а с верхней стороны они снежно-белые — именно так: снежно, целомудренно! — и покрыты аккуратными черными пятнами. Но не в этом дело. Та, первая, не считается. Потому что главное — это Ущелье. Ущелье Глауконом. Тут-то и произошло чудо.

Помню я себя поздно. То есть ощущения жизни, которые появляются у человеческого существа, когда оно беспомощным младенцем приходит в мир, несомненно, были и у меня, но, видимо, их было так много и в неокрепшем мозгу возникала такая неразбериха, что нечто более или менее определенное начало отпечатываться в моей памяти лишь тогда, когда я прожил на этой планете уже лет шесть.

И большинство таких воспоминаний связано с лесом, травой, цветочками и букашками. Даже на вытоптанном участке детского садика я находил уголки, которые казались мне, очевидно, первозданными. Ведь и на самом деле: куст малины, к примеру, или спиреи, деревце тополя, уголок участка, где сохранилась трава, заросли бальзаминов, лопухов, мать-и-мачехи, да в конце концов просто крапивы или лебеды — это ли не кусочек живого мира, таинственными нитями связанного с каждым из нас?

Говорят, что в школах мудрецов в странах Востока учеников учили прежде всего внимательности, умению наблюдать и видеть. И был такой, например, экзамен. Учитель выкладывал перед учеником предмет и уходил на два часа, с тем чтобы за это время ученик как следует ознакомился с данным предметом, а потом рассказал учителю о том, что именно он увидел. Затем учитель приходил, спрашивал, опять уходил, оставляя ученика все с тем же предметом, и вновь приходил, чтобы ученик рассказал о нем что-то новое. И так несколько раз. И если внимательности и фантазии у ученика не хватало, считалось, что к дальнейшему учению он не готов.

И в этом был огромный смысл. Явления материального мира настолько сложны и на самом деле так еще мало познаны нами, что поверхностность и категоричность в оценках, свойственные большинству из нас, тотчас создают превратную картину мира и лишают возможности познавать его. Вот почему самонадеянность, гордыня издавна считались самым большим грехом. По-моему, и сейчас это один из самых серьезных врагов человека. Если не самый серьезный.

И все — буквально все! — великие открытия человечества сделаны именно внимательными людьми и в основном именно тогда, когда люди отказывались от привычных шаблонов и воспринимали мир непредвзято.

Может быть, в том мне и повезло, что сначала отец и мать, а потом бабушка не душили во мне вот этой детской пытливости, не навязывали своих сложившихся представлений. Потом никого из них не стало, но я уже, видимо, окреп в этом — самом главном! — и даже если кто-то пытался мне навязать что-то насильно, я соглашался только для видимости, оставаясь верным на самом деле только личным своим представлениям, только внутреннему своему ощущению справедливости. А поддерживала меня в этом всегда природа. Не случайна детская тяга к живому! Неокрепшее сознание мое словно инстинктивно стремилось найти поддержку у матери нашей, той, что человека породила и выпестовала. Конечно, никакой философии у меня в детском саду не было, да и не могло быть. Ничего о свойствах насекомых, растений, о фитонцидах и биополях я тогда не знал. Однако же, если кто-то обижал меня, я, если мог, бежал именно в лес, в поле — к деревьям, к траве. А если не мог, то хотя бы к деревцу, к кусту, к цветам — к живому! И если, как и всякому нормальному ребенку, мне было страшно в густом темном лесу, то я ждал подвоха не от животных и растений, а от людей или от каких-нибудь «леших» или «духов», которые, как я теперь понимаю, тоже ведь порождение не природы, а человека. И даже не столько именно здоровой его природы, а страха, невежества, то есть того самого, что в сущности и есть следствие самонадеянности и гордыни.

Конечно, в природе немало и того, что враждебно человеческой жизни. Болезни, вызываемые бактериями или вирусами, переносчики этих бактерий, всевозможные кровососы, ядовитые насекомые и другие животные, а также растения. Хищники, наконец. И все же это лишь «издержки производства», та «дань», которую человеку приходится платить за свое существование в едином ансамбле и за свое происхождение. За эволюцию. В целом же говорить о том, что природа враждебна человеку, по-моему, просто нелепо. Человеку враждебны самонадеянность и гордыня — тоже как следствия эволюционных процессов. Человеку враждебно невежество. И уж тем более нечего говорить о косности, этом активном, агрессивном невежестве, которое не только отнимает жизнь у тех, кто его, невежество, исповедует, но и пытается лишить зрения, слуха, разума, а следовательно, и жизни всех других, нормальных людей.