Так длилось уже неделю, две, месяц…

Русская армия врылась в землю. Старые — с четырнадцатого года — окопы были углублены до двух метров, брустверы подняты еще на полметра, блиндажи теперь достигали трехметровой глубины, и накрывали их не иначе как в четыре наката.

Никаких боевых операций не приводилось.

Боевое охранение сидело в своих подземных укрытиях, время от времени высовывая винтовки из–за бруствера и выпуская пулю за пулей в чистое небо, «за молоком». Когда боевой комплект таким образом расходовался, офицеры садились в своих блиндажах писать рапорты и требования на новые комплекты боеприпасов, а солдаты, сдав смену в боевом охранении, располагались тут же, в глубине окопа, и начинали бить вшей.

Вшей на солдатах — в позиционной подземной войне, без бань, без прачечных — развелось тьма–тьмущая. Вши уже не просто кусали, а поедом ели, пожирали солдатские тела.

Вражеский снаряд падал в свой, предусмотренный для него на немецкой карте квадрат точно в назначенные для него немецким командованием час и минуту. Иногда он просто вспахивал поле на ничейной, между окопами, земле. А иной раз попадал прямо в траншею, бруствер или блиндаж. Тогда появлялись санитары с носилками и откапывали тех, которые еще были живы и подавали голос, а мертвецкие команды подбирали и закапывали солдатские черепа и кости.

Такой была ныне война — не война, а методическое истребление армии. Таков был фронт — не фронт, а бойня. Не позиции, а всего лишь живой заслон из солдатского мяса и костей.

Сегодня на участке Второго гвардейского корпуса позиции в боевом охранении — занимал штрафной полк. Тот самый, который покрыл свое полковое знамя позором неподчинения военному приказу, а затем смывал этот позор — увы, безуспешно — своей кровью в июньском наступлении. Эта был тот самый полк, солдатский комитет которого полностью, в составе семидесяти семи человек, был предан военно–полевому суду и вот уже два месяца гнил в подземных казематах киевской военной тюрьмы — Косый капонир.

Штрафной полк давно уже отдежурил свое, перенес выпавшие на его долю три артиллерийских налета, собрал и закопал останки погибших товарищей, израсходовал выделенный ему боевой комплект, — а смены все не было и не было. Солдаты яростно ругались, грозились и проклинали свою судьбу: где же, в самом деле, запропала смена?

A смена никуда и не запропастилась — смены гвардейцам и вовсе уже не должно было быть: Второй гвардейский вообще снимался с фронта.

Главковерх Корнилов осуществлял на Юго–Западном и Румынском фронтах генеральную передислокацию. Гвардейцев отводили во фронтовой тыл — в села Подолии.

Причины подобного передислоцирования были в высшей степени уважительные.

Во–первых, Второй гвардейский — как это засвидетельствовали июньские события — был весьма ненадежен и для ведения боевых действий, и как… тыл армии Корнилова, которую главковерх готовил для наступления — не на немцев, нет! — а в глубь самой России, на Москву и Петроград.

Во–вторых, в селах и на сахарных заводах Подолии было крайне беспокойно: в селах крестьяне бунтовали, громили и захватывали помещичьи экономии; на сахарных заводах — забастовки рабочих и вообще большевистские настроения. Необходимо было расквартировать здесь внушительную воинскую силу — для острастки. Такой силой — шестьдесят тысяч штыков! — и был Второй гвардейский.

Впрочем, осмотрительный главковерх на всякий случай отдал приказ ненадежный корпус, на который возлагались полицейские функции, расквартировать… в шахматном порядке, по квадратам, на немецкий манер: в одном селе — гвардейский батальон, в соседнем — сотня казаков из корпуса генерала Каледина; в одном селе гвардейский дивизион, в соседнем — батальон украинизированного полка. С дончаками и «украинцами» — мыслил себе главковерх — ненадежные гвардейцы не найдут общего языка и всегда будут… под ударом. Это был старый, «проверенный» уже, как считал генерал, принцип дислокаций еще царской армии: располагать рядом воинские части различного национального состава. Разделяй, натравляй и властвуй! — только такой принцип признавал царский генерал в национальной политике. И хотя других наций, кроме русской, генерал не признавал принципиально, однако он претендовал управлять страной… многонациональной, а был он практик.

Смена штрафному гвардейскому полку пришла только поздно ночью. Позиции от него приняли тоже… казаки Каледина и украинизированные батальоны Центральной рады.

И гвардейцы двинулись в тыл, на Подолию. Во главе штрафного полка был только офицерский командный состав, — ведь солдатского комитета в полку не было, не было и его руководителей — прапорщика–большевика Дзевалтовского и солдата Демьяна Нечипорука. Оба они, как известно, томились в каземате Косого капонира.

Сводка за минувший день была обычная: на фронте без перемен.

Перемен и в самом деле словно бы не было: немцы ограничивались артиллерийским обстрелом, которой методически вели три раза в день — утром, в полдень и перед заходом солнца.

1

Вести из Петрограда и Москвы прибыли вскоре — и это были необычайные вести.

Впрочем, и обстоятельства, при которых киевляне услышали их, тоже были незаурядными.

В этот день исполнялось ровно полгода со дня Февральской революции, и в связи с этим городская Дума созвала в оперном театре торжественное собрание всех общественных организаций города. Программа вечера, была весьма обширной: выступления представителей всех партий — общим регламентом на два часа двадцать минут; после того — общим регламентом на час десять минут — приветствия–рапорты от всех воинских частей, дислоцированных на территории Киева, под боевой клич фанфар в честь всероссийской революции; затем большой, на час сорок минут, концерт–кабаре с участием всех наиболее выдающихся артистических сил города, в частности Вертинского и Ваньки Руденко–Руденкова; и в заключение — бал; танцы до утра, бой серпантина и конфетти, буфет со спиртными напитками виноградного происхождения. Всем дамам в вечерних туалетах при входе в зал к корсажу прикалывается красная роза.

Точно в семь часов занавес взвился вверх — на сцене за огромным длинным столом, покрытым зеленым, как на ломберных столиках, сукном, восседали все члены нового состава Думы: сорок четыре эсера, меньшевика и бундовца; сорок — от блока русских, польских и еврейских торгово–промышленных объединений и домовладельцев; двадцать пять — от украинских социал–федералистов, социалистов–революционеров и социал–демократов; семь большевиков. Новый городской голова, присяжный поверенный эсер Рябцов — в черной визитке и сером жилете — стоял, держа в руке серебряный колокольчик: дамы и господа занимали свои места, и он готовился поторопить их, чтобы не задерживали наступление торжественной минуты.

Именно в эту торжественную минуту из–за кулис, из–за второго бокового парусинового портала декораций, представлявших собой средневековый замок с колоннадой, вдруг появился собственной персоной, в мундире и при всех регалиях, сам начальник Киевского военного округа генерал Оберучев. Членом Думы он, как известно, не был.

Движением руки генерал отстранил присяжного поверенного Рябцова и проследовал вперед, остановившись между столом и суфлерской будкой. В правой руке у него была бумажка — похоже, бланк телеграммы. Левой рукой генерал расправил свою пышную бороду на два бакена.

Зал притих, и все моментально расселись по своим местам.

— Господа! — гаркнул генерал, как на плацу перед выстроенной дивизией. — Считаю своим, так сказать, священным долгом… — он остановился на миг, чтобы превозмочь волнение или просто проглотить слюну, и за этот короткий миг в зале воцарилась уже полнейшая тишина, как в церкви перед «Христос воскресе» или в кругу родственников перед чтением духовного завещания в бозе почившего. — Верховный главнокомандующий генерал Лавр Корнилов до дня созыва Всероссийского учредительного собрания объявил себя…