От волнения у генерала перехватывало дыхание.

Мертвая тишина стояла в зале с тысячной толпой — такая тишина, что было слышно даже, как мягко позвякивают кресты, ордена, и медали на генеральском мундире, — и генерал наконец перевел дух. Резким движением он приблизил бланк телеграммы к глазам и с тремоло в голосе начал читать:

— «Русские люди!.. Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов заявляю, что Временное правительство, под давлением большевистского большинства Советов… Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне… Все, у кого бьется русское сердце, кто верит в бога, — в храмы, молите господа бога об явлении величайшего чуда… Клянусь довести народ — путем победы над врагом — до Учредительного собрания, на котором…» — тут генерал взмахнул бланком депеши и завопил: — Армия с фронта уже двинулась на Петроград, чтобы… чтобы…

— Ура! — взвизгнул и присяжный поверенный, социалист–революционер Рябцов, и серебряный колокольчик в его вытянутой руке зазвенел.

И это был словно бы клич.

— Ура!!! — загремело со всех сторон.

— Долой!!! — прорезалось все–таки кое–где.

И в зале поднялась суматоха. Все вскочили с мест. Все кричали, наиболее горячие взбирались на стулья и требовали себе слова. Дамы выдергивали из–за корсажей преподнесенные им при входе розы и бросали их на сцену, весьма метко — в фигуру генерала. Генерал Оберучев поставил ногу на суфлерскую будку и под градом цветов возвышался словно монумент, — будто он и был генералом Корниловым. С балкона и ярусов покатилось волной пение Марсельезы. Офицеры в первых рядах партера грянули «Боже, царя…». Семеро большевиков, члены Думы, во главе с Ивановым вышли на авансцену и тоже запели, взявшись за руки. Они пели «Интернационал». Слышно их было только в первых рядах — и дамы начали швырять в них корками от апельсинов.

Торжественное празднование полугодовщины революции на том и закончилось.

2

Вот какая ночь сменила киевский вечер — и это была самая тревожная ночь за все это тревожное полугодие.

Первой подала голос железная дорога. Здесь уже был получен приказ главковерха Корнилова: немедленно подать паровозы под воинские эшелоны, направляющиеся на Петроград, и в первую очередь — под эшелоны донских казаков генерала Каледина и «ударников» генерала Деникина.

Паровозы — перед вокзалом, на путях, в депо, десятки готовых отправиться по своим маршрутам, под парами паровозов — в эту минуту уже ревели дружным хором: два длинных, три коротких — тревога! Тревожные гудки паровозов слышны были во всех концах города и на городских окраинах, доносились они и до загородных сел и хуторов. И люди снова выбегали на улицы, во дворы, смотрели в темный, ночной небосвод и искали, с какой же стороны зарево, где пожар? Пожар должен был быть грандиозный, раз тревогу трубит весь паровозный парк огромного Киевского железнодорожного узла.

В контору начальника службы движения — в тот момент, когда он как раз звонил по телефону в депо: двадцать паровозов выслать резервом в Фастов, Житомир и Корoстень под эшелоны, маршрут: Петроград! —прямо в кабинет начальника, распахнув дверь с суровой надписью «Без доклада не входить», внезапно ворвалось пятеро красногвардейцев–железнодорожников с винтовками и широкими красными повязками на левой руке. Впереди всех бежал Боженко. Борода у него сбилась и как–то скособочилась, словно бы он только что отсыпался и примял ее щекой.

Начальник службы движения вскочил с места.

— Кто вам разрешил?! — гаркнул он. — Секретарь!

Боженко пробежал по пушистой дорожке персидского ковра, остановился перед столом начальника и положил на стол, на бумаги начальника свой огромный, шершавый, обожженный кислотами, изъеденный ржавчиной и красками кулак. Начальник отпрянул на спинку кресла и захлопал глазами, испуганно поглядывая то на свирепое лицо почти вплотную приблизившегося к нему, то на тяжеленный кулак с расколотыми ногтями, синяками и ссадинами на суставах.

А Боженко почти простонал:

— В бога, в душу, в твою несознательность — ежели подашь Корнилову хоть один паровоз, слышь?.. — Он заметил, что начальник бледнеет и начинает сползать со стула вниз, и потому поспешил объясниться в более соответствующей генеральскому рангу начальника мягкой форме: — Ежели подадите хотя бы один паровозик, ваше превосходительство… разрешите доложить, виноват, что зашли без доклада, по–соседски — на огонек!..

Но, не полагаясь на акцию Боженко — в хороших результатах которой можно было, впрочем, не сомневаться, — и в депо, и по линиям к каждому паровозу уже спешили группы железнодорожников–красногвардейцев, собирались солдаты, подходили какие–то студенты–агитаторы. И уже возле каждого паровоза, в мерцающем свете смоченной в керосине и подожженной пакли, возникал митинг.

— Ни одного паровоза под вагон версальцам! — призывали студенты–агитаторы с тендеров, как с трибун.

— Братцы! Землячки! Товарищи рабочие! — кричали вслед за тем солдаты, бия себя в грудь. — Долой войну! И на позициях, и тута, в вольном тылу! Не давайте подмоги контрреволюции!

— Загоняй паровоз в депо, гаси топку или слазь, ежели наложил в штаны, мы и сами за тебя распорядимся, товарищ машинист!

Стрелочники открывали семафоры и призывно махали зелеными фонарями.

И паровозы — с путей, из парков, даже из–под готовых уже к отправлению пассажирских составов — один за другим направлялись в депо. На поворотном кругу тоже уже стояли начеку группы железнодорожников–красногвардейцев и поворачивали кабестан только тем паровозам, которые просили линию в депо.

Акцией задержания паровозов, которые должны были бросить воинские эшелоны на Петроград, руководила военная организация киевских большевиков. Возглавлял эту акцию — по поручению комитета — Виталий Примаков. Впрочем, ограничиться только руководящей ролью организатора Виталий никак не мог. Он без устали мотался по железнодорожному полотну между депо и пассажирским вокзалом, между вокзалом и станцией Киев–второй; был он без шапки — недосуг было приобрести новую фуражку после избиения на «Брехаловке», лицо его сплошь залепляли пластыри на многочисленных ссадинах, ворот рубахи расстегнут — ему и впрямь было жарко. В руках Виталий держал кондукторский фонарь и, размахивая им, бросался чуть ли не под колеса каждому паровозу, двигавшемуся по рельсам.

— Куда? — только и спрашивал он, когда на его отчаянные сигналы машинист давал стоп.

— В депо, — отвечал машинист.

В таком случае Примаков уступал дорогу. Если же в ответ слышал: «Под состав» или же «Резервом», он заявлял точно так же лаконично, однако уже тоном категорического приказа:

— Давай задний! Назад в депо!

И тотчас же лез в будку машиниста и с верхней ступеньки лестницы открывал митинг.

Свою речь при открытии митинга Примаков начинал с вопроса, обращенного к машинисту:

— Стало быть, папаша, вы против рабочего класса и за князя Львова, помещика Родзянку, сахарозаводчика Терещенка, диктатора Корнилова и самого царя Николая?

И сразу же обращался к толпе, которая сама собой, невесть откуда уже окружала паровоз: стрелочники, сцепщики, смазчики, ремонтники и, конечно, какие–то неизвестные солдаты:

— Так как же будет, товарищи пролетариат и серая солдатская скотинка, которую буржуазия хочет и дальше гноить в окопах за имения Родзянок, за сахарные заводы Терещенок и балерин царя Николки, — запишем господина механика в союз Михаила–архангела, чтобы бил нас в морду, делал сиротами наших детей и целовал ручку кровавому генералу Корнилову? Как скажете, товарищи, дадим ему такую от нас рекомендацию? Толпа разражалась хохотом — не добрым, а злым, раздавались выкрики отнюдь не доброжелательные, поднимался свист и улюлюканье…

К полуночи во всех стоявших под парами паровозах Киевского узла топки были залиты: киевские железнодорожники не дали паровозов диктатору Корнилову.

Железнодорожное полотно являло теперь собой зрелище, необычное для железной дороги. Там, где постоянно, днем и ночью, кипит жизнь и не прекращается движение, сейчас царила могильная тишина и раскинулась мертвая панорама серебристой в сиянии путевых фонарей паутины бесчисленных пристанционных линий. Сигнальные огоньки на семафорах и стрелках придавали этой феерической картине еще и жутковатый оттенок: сигнальные огни были только красные — стоп!.. Донцы Каледина и «ударники» Деникина не двинутся на пролетарский Петроград!..