И концерты в Большом зале Консерватории нравились ему.

Он был молод и даже юн, но он понимал суть традиции, которая выработалась и прижилась здесь, в этих стенах, – умные, добившиеся успеха мужчины везли отсюда своих дам в тихий уют зажиточных квартир…

Это как бы висело в воздухе… Комфорт. Уверенность. Зажиточность…

Вместе со звенящим соль-диезом солирующей в финале скрипки…

Свою "сахарную маму" он выводил сюда уже много раз.

Или это "сахарная мама" выводила сюда Ивана?

Мария Витальевна относилась к той редко встречающейся части бальзаковских женщин, которые имеют все основания не только номинально, по одному возрасту относиться к воспетой великим французом когорте нежных фемин. Она истинно была таковою – сочной и смачной в своей взрослой сексуальности, что так выгодно порой отличает зрелую даму от девушки и заставляет трепетных мальчиков делать выбор в пользу сексуальных пристрастий Оноре де Бальзака, но никак не вкусов некоторых русских классиков с их романтическими девушками.

Мария Витальевна в свои тридцать девять была стройна и вместе с тем царственно статна. Прекрасные формы развитого бюста и красивая линия крепких бедер сочетались в ее облике с легкой тонкостью талии, по-балетному прямой спиной и гордой длинной шейкой…

Мария Витальевна была истинной мечтой юных пятнадцатилетних сладострастников, для которых первые мечты о сексе не вяжутся с субтильными формами сверстниц, которые полагают, что истинное наслаждение новосозревшему девятикласснику может подарить только учительница… Да не всякая, но такая, как Мария Витальевна.

Иван познакомился с Марией Витальевной на корте.

Какая-то тайная, но уверенная взаимность сразу блеснула в глазах обоих партнеров, едва тренер поставил их друг перед дружкой.

Стройный и сильный девятнадцатилетний юноша.

И дама тридцати девяти лет – воплощенная квинтэссенция зрелой женственности.

После трех геймов они поехали обедать в "Прагу" на Арбат.

Поехали в ее "Мерседесе".

А уже оттуда – к ней, в ее квартиру на Пречистенке.

Целый год им обоим было очень хорошо.

Сегодня играли Чайковского.

Первый концерт для фортепьяно с оркестром.

Иван блаженствовал.

Под роскошные, по-имперски пафосные аккорды он любовался царственным профилем своей взрослой подруги.

Чайковский и Мария.

Мария и Чайковский.

Уверенность и качество…

В его только начинающейся жизни все было самого высокого качества.

Автомобиль марки "Мерседес".

Коньяк "Реми Мартен Гран Крю".

Роскошнейшая из всех женщин.

Второй курс престижнейшего МГИМО…

Первый концерт для фортепьяно с оркестром в исполнении Петрова и оркестра питерской Филармонии…

Чего еще попросить у Судьбы?

– Мы больше не будем встречаться, Ванечка, я уезжаю, – сказала Мария Витальевна, поднимаясь с их устланного черным шелком ложа. – Мужа переводят в Австралию, а по его статусу он не может там без супруги.

Иван молчал, ошарашенный этой новостью.

– Представляешь, Ванечка, тридцать часов лететь и при этом делать восемь промежуточных посадок, я не вынесу.

Мария Витальевна чиркнула своей золотой зажигалкой и выпустила облачко белого дыма.

– Я и так-то умираю в этих самолетах, а здесь тридцать часов и восемь раз взлетать и садиться!

Иван не верил.

Как же так, неужели его счастье может просто взять и кончиться?

– А нельзя не ехать? – спросил он, и тон, которым прозвучал его вопрос, был самым жалостливым из всех мыслимых.

– Что? – переспросила Мария Витальевна. – Не лететь? А плыть пароходом туда надо целый месяц, да и не всегда и не отовсюду туда ходят корабли.

– Нет, я имею в виду вообще не ехать туда, к мужу…

На слове "к мужу" Иван запнулся, как будто в горле запершило.

– Не ехать? – изумилась Мария Витальевна. – Нет, я никак не могу туда не ехать, – уверенно сказала она.

– А как же я? – совсем по-детски спросил Иван. – А я как же?

– А ты останешься здесь, – вздохнув, сказала Мария Витальевна. – Я же не могу взять тебя с собой в Австралию…

Счастье рано или поздно кончается.

Но с концом одного счастья рождается другое.

Иван этого не знал.

На даче Мигунов примерялся к ружью.

Нет, не для того, чтобы застрелиться, но…

Но, может, и для того, чтобы застрелиться. Ведь ко всему надо сперва примериться.

И к самоубийству тоже.

Это было ружье его приятеля.

Да и сама дача тоже принадлежала приятелю.

Сам Мигунов на данном этапе своей жизни никакой загородной недвижимостью не обладал.

Не сподобился.

Все вокруг говорили, мол, давай-давай, при твоем положении есть возможность взять участок в Усово по Рублёвке на берегу Москвы-реки, там продается участок, и не каждому позволят купить, там закрытый клуб домовладельцев, но тебе как главному редактору известного телеканала продадут…

И деньги были…

В первый же год его работы на "Норма Ти-Ви" ему платили по "двадцатке" в месяц, то есть четверть "лимона" в год…

Коттедж сразу не построишь, но ведь и знакомые банкиры тогда предлагали дать взаймы. И ведь он бы отдал.

Но Мигунов всегда как огня боялся возни с ремонтами, переездами, строительствами…

В эту стройку только влезь – и больше ничем другим заниматься не будешь, только ежедневно разбираться с прорабом, куда уходят деньги и почему дом так медленно строится.

Жил Мигунов эти годы своей работы на телевидении широко. Ездил везде. Везде платил и за себя, и за друзей. Давал людям в долг. Часто без отдачи.

Играл…

Вернее – поигрывал в казино и чаще спускал все почти до нитки.

Два раза покупал квартиры.

Одну подарил любовнице, когда с ней расходился.

Другую записал на дочь Верочку, как приданое ей на будущую свадьбу.

В общем, был Мигунов гол как сокол!

И сидел он на даче у приятеля своего Василия Ломидзе, сидел, покуда не гнали…

– А ведь скоро погонят, – думал Мигунов, примеряя Васино ружьецо, направив его себе в рот, так чтобы рукою достать при этом до курка.

Скоро отовсюду погонят.

Анна вот прогнала! Прогнала, как узнала, что он уже не редактор…

Прогонят и отсюда.

Может, не сразу, может, поиграют в человеческие ценности, в порядочность, в дружбу… Поиграют месячишко, а потом непременно прогонят.

Мигунов отложил ружьецо.

Как-то все это неопрятно со стрельбой в рот.

Далида, когда отравилась, специально примеряла-выверяла, как будет на подушках лежать – красиво ли? Ведь корреспонденты поди набегут, фотографировать будут…

А из ружьеца в рот – это как-то неопрятно.

Кровь, мозги, осколки черепа… Полкомнаты уделает так, что за день не отмоют.

Да и потом это пошло и банально.

Ишь, покончил самоубийством, оставшись без работы, потому что бросили его и друзья, и любовница…

Еще и записочку слёзную под стать моменту пошленькую написать: "В смерти моей прошу никого не винить, кроме сволочи Борщанского и моей бывшей любовницы Анны – последней гадины и паскуды, потому что меня хорошего бросила…" …

Позвонил Верочке.

– Давно не виделись, доча, встретимся? Поболтаем?

Написал Васе Ломидзе записку, что уехал, не дождавшись хозяина, отворил ворота, выкатил свою "Ауди" и порулил в Москву, чтобы успеть подхватить дочку с последней пары.

Сидели в бистро на Маяковке.

Респектабельный мэн и красивая девушка-студентка.

Пойди они в дорогой ресторан, там бы наверняка подумали, что это сладострастный папик с юной любовницей, или босс с секретаршей.

Про хорошее испорченный телевидением народ никогда не подумает.

Во всем виноват Комиссаров.

– Как учеба? Как подружки?

Мигунов знал многих Верочкиных подруг и всегда живо интересовался их делами.