— Спасибо, синьора, и доброй вам ночи.

— Марио!

— Да, комиссар!

— Если получится, соедини меня с Брокаром в Париже по второй линии.

Итак, посредник в торговле произведениями искусства и антиквариата — директор художественной галереи. Посредничество в антиквариате невероятно интересная профессия, «Когда-то мне об этом говорил старый Рубироза. Когда же это было? Да, вспомнил. На Биеннале во Флоренции, в 1985 году». И комиссар снова вспомнил своего старого друга.

МЕЖДУНАРОДНАЯ ФЛОРЕНТИЙСКАЯ БИЕННАЛЕ АНТИКВАРИАТА-85

Старик, как они уже привыкли называть Самуэля, пригласил их на открытие. Чезаре в это время было около 15 лет, и он очень разволновался при одной мысли о путешествии, потому что (Армандо как сейчас помнил это) бедный мальчик всегда находился под наблюдением из-за угрозы похищения.

Уик-энд во Флоренции вполне мог сойти для него за каникулы. Это было путешествие в неведомый мир приключений и мечты, бегство от всего, что было запрограммировано на каждый день его жизни в Турине. Перед поездкой Аннализе пришлось дать ему успокоительное, потому что Чезаре никак не мог заснуть.

Как всегда по случаю знаменательных событий, шофер выкатил из гаража старый синий мерседес с шестью дверцами. В семь утра стояла ясная погода, и день обещал быть великолепным.

Старик был в прекрасном настроении и всю дорогу развлекал всех своими рассказами о собственных неудачах в начале карьеры.

Однажды один из посредников направил его к старой графине Альба, которая хотела продать кое-какую пьемонтскую мебель XVIII века и парочку картин Чиньяроли.

— Я договорился о встрече и предстал перед графиней около шести вечера. И сразу же заметил, что дело нечисто. На старой вилле не было слуг, а может быть, их просто отпустили, и старая графиня в воздушном халате сама мне открыла. Наряд говорил о том, что она или собиралась почивать, или только что пробудилась ото сна.

— Извините, синьор Рубироза, но я только что вздремнула…

— Ради бога, графиня, не беспокойтесь обо мне, — сказал я в ответ подходящую случаю фразу и проследовал за хозяйкой, которой, похоже, было уже далеко за семьдесят, Она шла впереди, и время от времени старалась непременно выставить ножку из-под халата, на манер роковых женщин или некоторых примадонн провинциальных театров. Не стоит и говорить, что из-за преклонного возраста все эти усилия выглядели весьма нелепыми и очень смешными: казалось, она вот-вот потеряет равновесие или просто выпила, Я едва удерживался от смеха и думал, что заключу неплохую сделку. Но старая графиня, хотя и казалась чуть тронутой из-за этой своей манеры изображать молодую премьершу, становилась вдруг трезвой и расчетливой, как только дело касалось денег. Она заломила такую цену, что я даже не попытался предложить ей что-либо со своей стороны. Когда она заметила, что все ее предложения на меня никак не действуют, оставляют меня безразличным, холодным и твердым и что я даже не пытаюсь продолжить переговоры, она попыталась сбагрить мне кое-что из залежалого товара.

— Вас действительно ничего не интересует, даже майолика из Лоди? И вы сами ничего не хотите мне предложить?

— Благодарю вас, графиня, — ответил я, — но то, что меня интересует мне не по карману, причем настолько, что, откровенно говоря, я не рискну что-либо вам предлагать. Оставим это до лучших времен.

С этими словами я направился к выходу, но в этот момент она глубоко вздохнула и вскрикнула. Я невольно обернулся. Она распахнула халат и, демонстрируя мне нагие руины былой красы, переспросила:

— Действительно, ничего?

Не говоря ни слова, я бросился к двери, раскрыл ее на полном ходу и тихо прикрыл за собой. Очутившись на улице, я с облегчением вздохнул. Эта дверь, бесшумно закрывшаяся за старостью, приближавшейся к безумию, навела меня на горькие мысли, но, в то же время, заставила вспомнить о собственной силе и молодости.

— А вот другой случай, — продолжал старик. — Один дворянин, некто… в общем, не могу вспомнить. Должно быть возраст… Память, как и все остальное, начинает мне изменять…

— Не стоит преувеличивать, Самуэль, — вмешалась Аннализа своим натянуто-неестественным тоном, от которого Джулия просто из себя выходила. — Ты просто несколько утомился, хотя для твоего возраста ты выглядишь стройным и полным жизни юношей.

— Стройный, как старый пень, — вмешался Чезаре.

Только ему разрешалось делать непочтительные замечания. Все рассмеялись, а старик продолжал.

— Да бог с ним. Только что его имя вертелось на кончике языка. Ладно, продолжим и назовем, для удобства, этого дворянина Алессандро. Мы вместе отправились к одной пожилой маркизе, его дальней родственнице, уговорить ее продать нам трюмо эпохи генуэзского барокко с четырехлистником. Я его помню, как будто видел только вчера: с двойным брюшком ящиков откидного комода и элегантным бронзовым верхом.

Когда старик возбуждался и начинал детально, во всех подробностях описывать красоту какого-либо предмета, Армандо не мог им не восхищаться. В его словах чувствовалось такое искреннее увлечение делом, что это невольно вызывало уважение. Даже Джулия, скрипя сердцем, признавала у старика это единственное положительное качество — любовь к искусству.

— Однако старуха, охваченная воспоминаниями, — продолжал Самуэль, все более распалялась, — и слышать не хотела о том, чтобы нам его продать. Мы подняли цену, но все без толку. В этот момент Алессандро, известный в мире искусства и светских кругах своими, мягко выражаясь, экстравагантными манерами, расстегнул панталоны и на глазах пришедшей в ужас маркизы, стал мочиться прямо на изысканные комнатные цветы. Буквально остолбенев в первые минуты и лишившись дара речи, маркиза вдруг взорвалась:

— Вон! Вон отсюда! Негодяи! Хамы! Паршивцы! Мерзавцы!

Она грассировала. Но если во время светской болтовни это «р» звучит изысканно и элегантно, то просто сказать не могу, как это смешно при крике. Но вернемся к нашему Алессандро. Мы расхохотались и буквально вылетели из салона. Алессандро был неистощим на подобные выходки. Однажды тот же Алессандро разрешил дочери устроить на дому праздничный танцевальный вечер. Но, устав от шума, он вышел после полуночи в чем мать родила из своей спальни и заорал на собравшихся в салоне:

— Вам не кажется, что вы уже достаточно поморочили здесь всем яйца! Спать! Спать! Тащите ваши яйца веселиться в другое место! Мы закрываем лавочку!

И он вышвырнул всех на улицу, несмотря на отчаяние дочери и к удивлению собравшихся.

Пока Самуэль рассказывал все это, Чезаре задремал.

К полудню машина подъехала к палаццо Строцци, где проходила выставка. Аннализа нежно разбудила мальчика и все вошли в здание. Прошло уже несколько часов после открытия. Выставка, организованная крупнейшими антикварами, братьями Беллини, была развернута на двух этажах палаццо. Братья только что продали филиппинскому диктатору Маркосу несколько картин, атрибуция которых вызывала немало сомнений, и которые обошлись покупателю в миллиарды. Этот скандал способствовал отчасти вниманию публики. Здесь были выставлены лучшие образцы антиквариата. От примитивистов до восточных художников, таков был отдел живописи. Львиная доля экспозиции серебра и украшений была отведена под изделия XVIII века, а подборка браслетов и брошей восходила по времени к сороковым годам нашего века. Мебель была представлена, в основном, образцами XVI века, которую всегда можно обнаружить во Флоренции. Даже через две тысячи лет человек, приехавший во Флоренцию, наверняка на нее наткнется: здесь она вдруг появляется, как из шляпы фокусника. Курцио Малапарте любовно называл флорентийцев «проклятыми тосканцами», а старый Самуэль Рубироза, покачивая головой и как бы всматриваясь в будущее, говорил с тосканским акцентом: «Озорники, шалуны…»

На втором этаже они встретили как всегда страшно возбужденного архитектора Мауро Бардорацци, с которым познакомились еще на выставке в Салуццо. Он раздраженно посмотрел на всех, поздоровался торопливым кивком головы и тут же куда-то умчался. Старик разозлился от такой непочтительности и немедленно воспользовался случаем, чтобы — в который раз! — накинуться на гомосексуалистов.