Это было так нежно, так….интимно. Прикасаться к нему, ощущая на себе пронзительный черный взгляд и сильные руки, которые лежали поверх моих ладоней, словно отдавая мне свою смелость, исследовать его красивое лицо.

- Боишься меня или того, что случится?

Его пальцы не отпускали моих рук, проскользив по овалу лица, отчего на коже ладоней стало приятно щекотно от его черной щетины, поднялись выше – к глазам, которые Хан прикрыл лишь на секунду, защекотав длинными ресницами, проскользили на лоб, и снова опустились на скулы, и горячие мягкие губы прижились к моей ладони, заставляя сердце затрепетать от невыносимой нежности и чего-то такого возвышенного и совершенно неземного, чему я никак не могла дать определения.

-…узнай меня и не бойся… – прошептал Хан в мои ладони, снова целуя кончики пальцев, и глядя, словно в самую душу, забираясь под кожу и вплетаясь в кровь навеки.

Узнай меня….

Я хотела этого больше всего на свете! Хотела узнать, хотела понять…хотела стать частью этой странной жизни, в которую было одновременно и страшно и так невыносимо желанно погрузиться, не боясь больше ничего, кроме одного – прожить свою жизнь без него…

- На каком языке вы говорите? – едва смогла прошептать я, видя, как черная бровь лукаво изогнулась совсем слегка, но Хан не отпустил мои руки, проводя ладонями по своей шее и опускаясь на горячую золотистую грудь, заставляя задохнуться от вихря золотых бабочек внутри моего в миг встрепенувшегося тела.

- Это так важно? – усмехнулся он, опуская мои ладони ниже по своему прессу, и заставляя закусывать губы оттого, что хотелось сжать колени и застонать. Было ли это важно я не знала… все, что касалось его, было жизненно необходимым для меня. И Хан снисходительно улыбнулся, полыхнув своими глазами, и чуть дернув плечом, – На турецком.

- Это родной язык вашей умершей мамы?...

Когда черные брови взлетели вверх, я слишком поздно поняла, что сдала себя просто с потрохами, видя лукавую улыбку Хана:

- Кажется, кто-то пытался узнать обо мне?...

Я едва не поморщилась, с трудом сдержавшись, и пытаясь пожать плечами, пробормотав:

-…просто девочки как-то рассказывали, и я случайно услышала…

- Мммммм, – промурлыкал Хан, отпуская мои ладони у самого ремня, и потянувшись куда-то к низкому столику, чтобы взять запотевший изящный бокал и протянуть его мне, лукаво и сладко улыбаясь, – так вот о чем разговаривают маленькие сладкие девочки долгими, холодными осенними вечерами: обсуждают злобного Хана?...

Я взяла бокал обеими руками, всматриваясь в прозрачный розовый напиток, в котором плавали смешливые пузырьки, смущенно глядя только внутрь него и снова пытаясь выглядеть нормальной, а не смущенной и застигнутой врасплох:

- Конечно, нет. Просто так получилось….

- Понимаю, – усмехнулся Хан, вдруг кивнув и откидываясь чуть назад, снова положив горячие ладони на мои бедра, – да, это был родной язык моей умершей матери. Хочешь узнать что-нибудь еще?...

- Все! – выпалила я, поморщившись от собственной поспешности и огню, и смеху Хана, когда он запрокинул голову, в конце-концов смешливо выдохнув:

- Боюсь, что этой ночи на одни разговоры нам не хватит. Выбери что-то одно, мавиш.

- Что означает «мавиш»?...

Да уж, Аля! Воистину самый важный вопрос, который ты могла ему задать!

- Голубоглазая… – чувственные губы мягко улыбнулись, и Хан подтолкнул осторожно к моим губам бокал, откуда я осторожно отпила, понимая, что в нем было шампанское. Розовое шампанское.

- А «гит»?...

- Пошла вон.

- «Чик дэ шаре»?...

Хан снова рассмеялся, облизываясь и лукаво подмигивая:

- Вааааааай, ты только посмотри, запомнила все слова, которые я говорил при тебе на турецком. Гузааааль. А то, что ты спросила, это тоже самое только для мужчин.

- Пошли вон?

-Да, – улыбнулся Хан, обхватывая мою руку на бокале и притягивая к своим губам, отпивая глоток и глядя жарко и игриво поверх, сквозь свои невероятные черные ресницы.

- «Гузаль»? – не могла никак уняться я, наслаждаясь тем, что он был так близко, и выглядел в эту секунду таким завораживающе расслабленным и невыносимо сладким.

- Прекрасно, – хмыкнул он в ответ, разворачивая мою руку в своей ладони и поднося бокал теперь к моим губам, когда я послушно отпила еще один маленький глоток, чувствуя, как этот розовый напиток растекается во мне приятными волнами тепла…а еще волшебными пузырьками, которые ловко и очень быстро атаковали мой мозг.

Убрав из моей руки бокал и поставив его на столик внизу, глаза Хана снова засияли опасно и хищно, когда мужчина положил мои ладони на свою грудь, проговорив приглушенно и хрипло:

- Не поможешь мне с этим?...

Я не сразу поняла, что речь шла о пуговицах на его рубашке, тяжело сглотнув и касаясь дрожащими пальцами к первой верхней пуговке, неловко её расстегивая под немигающим пронзительным взглядом, который кусал меня мелкими разрядами за каждое напряженное нервное окончание.

Он ничего не говорил и не торопил, продолжая дышать глубоко и ровно, прожигая своим глазами и сжимая ладонями мои бедра, удовлетворенно выдохнув, когда я расстегнула последнюю, у самого ремня, понимая, насколько он возбужден. Вернее в этот раз не просто ощущая, а еще и видя, отчего хотелось громко ойкнуть!...

- Поцелуй, – выдохнул Хан, приподнимая меня за бедра и заставляя проехаться по нему раскрытыми ногами, насаживая на свою эрекцию, и прижимая к своей обнаженной груди, чуть усмехнувшись, – здесь нет твоей бабушки, нет подруг, которые могут случайно войти, и некого стесняться…

Никого, кроме себя самой и собственных желаний, которые горели внутри, заставляя подрагивать.

Никого в этом мире не было такого же терпкого, вкусного и пряного, как Хан и его податливых губ, к которым я прикоснулась, подавшись вперед, и чувствуя, как он положил мои руки на свои плечи, заставляя обнять.

Только его терпения снова не хватило, пока я решусь, стоило только осторожно провести языком по его губам, как, застонав, мужчина, впился меня руками, вплетаясь пальцами во влажные волосы и поворачивая мою голову из стороны в сторону, проникая своим жадным горячим языком так глубоко, что мир уплыл куда-то вместе с волшебными пузырьками, оставляя в теле лишь горячее полыхающее золото, что ожило и запульсировало внизу живота.

Я даже не успела понять, в какой момент оказалась без халата, ахнув в его губы, понимая, что скоро просто задохнусь, только Хан не отпустил даже тогда, поднимаясь на ноги вместе со мной и сделав пару шагов, осторожно уложил меня на кровать, нависая сверху.

- Не смей. – рыкнул он, когда я попыталась закрыться руками, глядя на то, как он поднялся надо мной, стягивая с себя рубашку одним быстрым резким движением, снова опускаясь на меня и прижимаясь полуобнаженным телом кожа к коже, что было так невероятно приятно и эротично, отчего голова закружилась.

- Не бойся, мавиш, я не буду мучить тебя сегодня, – прошептал Хан, потеревшись животом о мой дрожащий живот и, склонившись, чтобы проделать дорожку из горячих поцелуев от уха, по шее и до плеча, которое чуть прикусил, раздвигая мои напряженные колени и ложась между них, придавливая бедрами, – я сдержусь, но лишь эту ночь, чтобы дать тебе возможность привыкнуть. Ко мне. Моему телу. Моим желаниям.

Я едва могла дышать, ощущая его на себе такого горячего, большого и вместе с тем осторожного, даже если его руки сжимали до боли, оставляя на мне синяки. Он двигался плавно и медленно с грацией хищника, с уверенностью хозяина, никуда не торопясь, давая возможность насладиться каждым моментом его близости, каждым прикосновениям губ, рук, тела.

Хан оторвался лишь на пару секунд, чтобы стянуть с себя брюки, и я смущенно покраснела, заставляя себя не пялиться на его обнаженное тело, которое снова оказалось сверху, вдавливая в матрас и заставляя прогибаться навстречу его власти и силе.

-…расслабься и не думай ни о чем, – шептали чувственные губы, щекоча щетиной, когда Хан покрывал поцелуями моё лицо, шею и плечи, опускаясь вниз к груди, пока его ладонь проскользила по подрагивающему животу, опускаясь между бедер и ловко проникая в меня, заставляя выгибаться и кусать губы, – просто чувствуй….