— Ваш аргумент неотразим.

— Так как насчёт ваших глупостей? — не отставал Дружинин.

— Вы их и так наслушались довольно.

Горбун молчал и не отрывал глаз от дороги. Я уже привыкла к его внешности и фигуре, но сейчас он сидел ко мне боком, очень невыгодно для себя, и во мне вновь проснулась жалость к этому умному, но обиженному судьбой человеку.

— Я не вожу с собой рукописи, Леонид, — сказала я возможно мягче. — Они где-то пылятся и ждут, когда ленивая хозяйка сдаст их, наконец, в макулатуру.

— Вы не умеете лгать, Жанна, — заявил горбун.

— Я не умею лгать?! Ну, это уж слишком!

— А что за тетрадь лежала на столе в вашей комнате в тот день, когда обнаружили девушку?

Упоминание убитой может оказывать благоприятное действие лишь при чтении детективов, но не в жизни, а уж заявление Дружинина о том, что он видел мою начатую рукопись, привело меня в смятение и заставило срочно соображать, выявила ли я к тому времени самые отвратительные черты внешности того горбуна или сделала это позже. Вроде бы, выявила.

— Какая тетрадь? — безразличным тоном спросила я. — Что в ней было написано?

Беседа за спиной смолкла, что могло означать только одно: нас подслушивают.

— Я не успел прочитать полностью, но начало мне показалось интересным.

Во мне затеплилась надежда, что горбун не знает о своём коварном двойнике.

— По-моему, очень нехорошо читать то, что написано не для вас.

Я сама восхитилась суровости, прозвучавшей в моём голосе.

— А что же мне, в таком случае, читать? — поинтересовался горбун. — До сих пор никто не догадался написать книгу для меня. Давайте поменяемся: вы мне дадите почитать свою повесть, а я вам — все свои. У меня не только переводы, но есть и несколько собственных произведений.

— Не соглашайтесь, Жанна, — посоветовал Ларс. — Леонид — строгий критик, и его пера побаиваются многие писатели, в том числе и я.

— Ладно, Жанна, поговорим об этом позже, — зловеще предложил горбун. — Без восхищённых слушателей. Вы разочарованы моим воспитанием?

Я молчала.

— Жанна! — позвал Дружинин.

Я молчала.

Он оторвал взгляд от дороги и посмотрел на меня. Ира фыркнула и зашепталась с Ларсом.

— "Ох! Глухота — большой порок!" — громким шёпотом поделился своими соображениями Дружинин. — Сударыня!!!

— "Творец мой! Оглушил звончее всяких труб!" — нашлась я.

— Может, лучше будет читать "Горе от ума" по порядку, а не вразбивку? — поинтересовалась Ира. — Не машина, а литературный салон. Неужели не надоело ещё в школе?

— Разве мы виноваты, что Грибоедов успел использовать все наши выражения? — спросила я.

Ларс засмеялся, а горбун задумчиво произнёс:

— "Чему он рад? Какой тут смех? Над старостью смеяться грех".

Мне не всегда удаётся остановиться вовремя.

— "Вот странное уничиженье!" — сказала я, потеряв чувство меры.

Дружинин поморщился, а Ире на этот раз цитата очень понравилась, потому что задевала чувства неприятного ей человека.

— "Забрать все книги бы, да сжечь", — выразительно пожелал горбун.

— Нет, лучше сохранить, — сказала я, — так: для больших оказий.

— По-моему, вы допустили неточность, — деликатно заметил Дружинин.

— По-моему, тоже, — согласилась я.

— Прекратите, я не могу больше смеяться, — взмолилась Ира, доставая зеркало и вытирая глаза. — Когда приедем, я поставлю кофе.

Не знаю, каким образом перекрёстный огонь цитат повлиял на желание моей подруги выпить кофе, но оно так и не покинуло её и, когда мы приехали, она, прежде всего, побежала ставить кофейник.

На веранде Ира остановилась и оглянулась на нас.

— Кто устроил этот беспорядок? — осведомилась она весьма строго.

Когда мы подошли ближе, то обнаружили, что одна из чашек, по счастливой случайности, пустая, опрокинута, пирожное с тарелки бесследно исчезло, а сама тарелка — чисто вылизана.

— Это, наверное, та дрянная собака, — догадался Ларс.

— Какое с её стороны бесстыдство! — согласилась я, с удовольствием представляя сцену поедания пирожного, потому что люблю воровато-наглое выражение, которое появляется на мордах собак, когда они знают о недопустимости своих поступков, но всё-таки совершают их.

— Я не против этой собаки, — призналась Ира, но я не выношу её хозяйку. — Ладно, сейчас приготовлю кофе.

Мы расположились каждый по своему вкусу: Ларс — на веранде, я — в кресле перед верандой, а горбун питал странное пристрастие к ступеньке.

— В котором часу вы обычно ужинаете в Москве, Жанна? — спросил Ларс.

— В рабочие дни — после работы, а в выходные — повинуюсь голосу природы.

— Вам понравилась прогулка? — поинтересовался Дружинин.

— Да, очень. Я вам очень благодарна, Леонид.

Горбун хотел что-то сказать, но оглянулся на Ларса и раздумал.

Мне нравилось сидеть в кресле, но противный запах, ощущавшийся с самого утра, не только не ослабел, но даже несколько усилился. Я не могла определить точно, откуда доносился этот отнюдь не аромат, но, судя по направлению ветра, со стороны цветника.

— Жанна, вы спите? — спросил заскучавший Ларс.

Я вообще не понимала, зачем два недоброжелательно настроенных друг к другу человека сидят на веранде, а не расходятся. Горбун мог бы, пожалуй, остаться, но Ларсу полезнее было бы пойти к Ире и помочь ей управиться по хозяйству. А вообще-то, на мой взгляд, оба литератора слишком усердно посещали этот дом, не заботясь о своей работе, в чём, наверное, было преимущество свободной профессии, но неудобство для хозяйки. Вот я вынуждена каждый день отправляться на работу и отсиживать положенные часы, занимаясь попеременно то сочинительством, то чтением или разговорами, а иногда даже работой, когда становилось ясно, что иначе к сроку её не сдать. Но в гости в рабочие часы я не ходила.

— Не мешайте мне, Ларс, я погружена в глубокие размышления, — неохотно отозвалась я.

Горбун поднял голову, а Ларс поинтересовался:

— Можно спросить, о чём вы думаете?

По-видимому, у датчанина было поразительное умение не обращать внимания на многочисленные неприятности, которые он причинял, и чувствовать себя легко и уверенно с людьми, которым, по его милости, пришлось несладко.

— Вам захотелось поговорить о технике? — спросила я с бьющим в глаза доброжелательством. — Я размышляла об ультразвуковой головке для глубокого сверления.

— Это, Ларс, не про нашу честь, — сухо заметил горбун.

Просто не верилось, что русский — не его родной язык.

— Я пытаюсь понять, что может пахнуть в той стороне, — призналась я и махнула рукой в сторону компостной ямы.

— Цветы, — удивлённо ответил Ларс. — Разве они не перед вашими глазами?

— Нет, они за моей спиной, а благоухает вовсе не цветами. Такое впечатление, что здесь…

Мне стало неловко употреблять при писателе и переводчике глаголы типа «сдохла» и «воняет».

— Здесь не может быть какой-нибудь собаки?.. — начала я.

— Конечно, — бесстрастно согласился горбун. — У Ирины их целая свора.

— Сюда могла забраться какая-нибудь бродячая собака. В поисках места вечного успокоения.

— Не чувствую никакого запаха, — заявил Ларс.

— Я тоже не чувствую, — поддержал его Дружинин.

Конечно, где им его почувствовать, если горбун сидит в уголке на ступеньке, а Ларс ещё дальше на стуле.

— Вы неудачно сидите, — попыталась я объяснить.

— Нет, Жанна, как раз мы сидим очень удачно, — возразил Дружинин. — Боюсь, что это вы выбрали неудачное место. Перенести вам кресло?

— На это я и сама способна, — с досадой отказалась я, вставая.

Горбун тоже встал и подошёл ко мне.

— Я должен перед вами извиниться за свой поступок, — чуть улыбаясь, сказал он, — но, увидев на столе открытую тетрадь, я не удержался от искушения в неё заглянуть, а потом не смог оторваться. Какой кары я заслуживаю?

— Об этом я подумаю на досуге, — пообещала я. — Давно не читала книг о временах инквизиции и, к сожалению, перестала разбираться в видах пыток.