Франк, а тем более Ганс, оказались тоже в полном неведении направления пути. Даже чутьё ослика не помогло.

— У меня такое впечатление, что я иду сразу в четыре стороны, — признался он. — Я уже не различаю, откуда светит солнце.

Решено было обратиться к Кериму. На осторожные расспросы принца бедуин самодовольно кивнул.

— Новички, — объяснил он. — Вам непривычна пустыня, и здешнее солнце для вас слишком велико. Вот и кажется, что оно светит сразу с четырёх сторон. А оно вон там.

Его коричневый сухой палец показал в ту сторону, где солнца, по наблюдению Адели, не было.

— А по-моему, оно там, — робко сказала Адель.

— Что ты?! Оно там!

— Нет, там!

— Да вот же оно! Неужели не видите?

Люди закружились, силясь понять, почему никто, кроме них, не видит истинного положения солнца.

Керим скривил уголки рта, что должно было означать снисходительную улыбку.

— Слышишь, жена? — поделился он своими мыслями с привычной спутницей. — Думаю, что наш Исмаил уже сейчас показал бы дорогу, если бы умел говорить.

Женщина кивнула и крошечной ручкой ребёнка указала вдаль.

— Что с тобой, жена? — изумился Керим. — Почему ты показываешь назад?

— Я показываю вперёд, — возразила она.

— Молчи, жена! — оборвал её старик, чувствуя, как от непонятной бестолковости окружающих в сердце закрадывается холодок.

Все взгляды были в надежде устремлены на него. Он, опытный странник по пустыне, не мог ошибаться.

— А что скажешь ты? — спросил он верблюда.

Громадное животное долго озирало горизонт и косило глазом на солнце. Потом морда великана перекосилась от отвращения.

— Заблудились, — был дан краткий ответ.

— Совсем с ума посходили! — рассердился Керим. — Вперёд! Вон туда!

Его решительный голос приободрил всех, но ненадолго. Сомнения всё равно всплывали перед каждым, и беспокойство мутило рассудок.

Однажды, когда расположились на ночлег, ослик почтительно приблизился к верблюду и затоптался возле него, не осмеливаясь заговорить.

Верблюд долго перекашивал морду, поводил глазами и другими подобными способами пытался понудить робкого попутчика нарушить молчание. Наконец, не выдержал.

— Что тебе? — спросил он словами.

Серый приободрился.

— Как ты думаешь, мы сбились с пути или идём правильно?

— Может быть и то и другое, — спокойно рассудил верблюд.

— А что будет, если мы заблудились?

— Тогда мы затеряемся в пустыне, и вы все погибнете от жажды.

— А ты?

— А я позже всех, потому что могу по много дней не пить. Да ты не огорчайся.

Серый кивнул.

— Я не огорчаюсь. Просто радоваться, вроде бы, нечему.

Верблюду стало жаль ослика, и он назидательно проговорил.

— Я тебя предупреждал, что в пустыне ты будешь сохнуть. Здесь прекрасное место, но не для таких, как ты. Тебе бы в луга…

Серый упрямо затряс головой.

— Нет, ослы созданы именно для переходов через пустыни. А в пустынях специально для ослов созданы оазисы.

Верблюд не нашёлся, что ответить на эти мудрые речи, а ослик решил, что необходимо где-нибудь срочно раздобыть оазис, потому что запас воды, который он нёс на спине, иссякал, да и пищи оставалось очень мало. Теперь у него и его приятеля Франка оказались сразу две заботы: высматривать оазис и караулить припасы от Ганса, которому они оба дружно не доверяли.

Между тем все сильно устали от долгого и непривычного пути по пескам. Глаза воспалились от дрожащего жаркого марева, кожа казалась полностью лишённой влаги, губы потрескались, рот пересыхал, постоянно хотелось пить, и все мысли были направлены только на воду. Её не хватало, её надо было добыть любой ценой, о ней мечтали наяву, её видели в беспокойных снах. Почему-то Адель не была уверена, что Керим поделится своими запасами воды с ними, случайными спутниками, потому что ни он, ни его жена ни разу не поинтересовались их делами. Ей даже стало казаться, что эта молчаливая семья специально ведёт их куда-то на гибель, а потом бросит, ослабевших и беспомощных. Может, они слепо доверились врагам? Не хотелось так думать, но Адель помнила предупреждения колдуна Жана о врагах, которых будет подсылать ей отвратительная старуха. Она уже предполагала поделиться с принцем своими раздумьями, но не успела и очень порадовалась этому, ведь плохо подозревать порядочных людей в коварстве, а уж обвинять их было бы непростительно.

Сомнения Адели исчезли, когда Керим о чём-то долго говорил с принцем, а затем принц просто и спокойно объявил своему отряду, что наполовину уменьшает порции воды и пищи.

— Милый принц, вы, конечно, шутите, — возразил Ганс. — Мы и так пьём преимущественно горячий воздух и едим сухой песок.

— Значит, будем пить горячий воздух и есть сухой песок в двойном размере, — покладисто ответил ослик. — Для того мы и идём через пустыню.

На воспалённых глазах Ганса показались слёзы. Адель подумала, что, видно, он ещё не совсем высох, раз может так бездарно тратить влагу. Сама она не сумела бы выжать из себя самую маленькую слезинку, даже если от этого зависело её спасение.

— А ты, наверное, думал, что в пустыне на каждом шагу будут встречаться ручьи? — ехидно спросил Франк. Его возмущение против Ганса было столь велико, что заставило на какое-то время забыть о собственных муках.

— Будьте мужественны, Ганс, — ободряюще сказала Фатима. — Уповайте на волю Всевышнего, и он не отступится от вас.

Адель в который уже раз удивилась покорности своей подруги судьбе и её вере в благополучное завершение их трудностей. Сама она сейчас больше верила в помощь колдуна Жана и твёрдо решила вызвать его, если станет совсем невмоготу. Или лучше чуть позже, когда смерть будет стоять рядом и угрожать наиболее ослабевшему. Она мучилась не меньше других, однако у неё было преимущество в сознании возможности вызвать помощь.

— Потерпим, — согласилась Адель. — А что говорит Керим?

Принц обвёл спокойным взглядом своих спутников и ответил почти безмятежно.

— Керим признался мне, что слегка сбился с пути, поэтому дорога займёт чуть больше времени, чем он ожидал. Вода у него на исходе, и он опасается за сына, поэтому, если понадобится, мы поделимся с ним…

— Чем? — перебил его Ганс. — Нам самим нечего пить. Для меня моя жизнь не менее дорога, чем для него — жизнь его ребёнка. Я не знаю его ребёнка, я его почти не вижу, я не знаю даже его самого…

— Перестаньте, Ганс!

Негромкий голос юноши заставил Ганса замолчать, но его плечи ещё долго вздрагивали от бессильных рыданий.

Переносить жажду было трудно, но Ганс ухитрялся сделать положение путников просто невыносимым. От его постоянных жалоб некуда было скрыться, а у Фатимы и Адели возникало даже чувство стыда, когда они смачивали пересохший рот тем глотком воды, который им полагался. Девушкам казалось, что они чуть ли не обделяют своего товарища. Ганс вытался убеждать их в том, что принц несправедливо распределяет воду, и его, Ганса, порция меньше, чем у других, поэтому все ещё как-то способны терпеть, а ему остаётся или бунтовать или умирать. Однако такое предположение вызвало дружный и весьма резкий отпор девушек, и Ганс впредь не решался восставать.

Адель попыталась высчитать, когда ей ждать посланцев колдуна, но запуталась, потому что не могла с уверенностью сказать, кого ей послал Жан, а кого — Маргарита. Вроде бы выходило, что должен был появиться враг, потому что до сих пор Адель только в старушке-нищенке да в великанах распознала посланцев колдуньи. Иногда она приходила к мысли, что, может быть, и Ганс послан недобрыми силами, потому что очень отравлял всем и без того нелёгкую жизнь, но потом отвергала это предположение, слишком уж большой путь они проделали вместе, слишком многое пережили.

Кроме Ганса все оказались на редкость мужественными. Принц являл собой образец спокойствия и терпимости и всегда готов был прийти на помощь ослабевшему, от Фатимы нельзя было дождаться даже слова жалобы, а мальчик с осликом, похоже, воспринимали мучительную жажду как необходимое приложение к переходу через пустыню и стойко терпели, подбадривая друг друга. Адели казалось, что даже верблюд взирал на Серого с долей уважения, потому что кривился совсем иначе, чем при взгляде на Ганса.