Отделение для ручной клади оказалось забито под завязку. Ничего не меняется — она всегда поспевает лишь к шапочному разбору.

— Простите, вам не помешает моя сумка?

Дама вежливо улыбнулась:

— Нет-нет, располагайтесь.

Ирина запихнула сумку под сиденье. Устроилась поудобнее в кресле. Облегченно вздохнула: слава Богу, успела!

Едва прикрыла глаза — тут же вернулась боль. Душа превратилась в маленькую колючую горошину, и поселилась в горле, перекрывая доступ кислороду. Невероятным усилием Ирина вернула ее на место: в сердце, там как раз пусто. Там должно жить то, во что превратилась ее душа. Там самое подходящее место для боли.

Расцарапанное душой горло засаднило. Ничего. Это Ира переживет. Лишь бы не задохнуться раньше времени. Ей бы увидеть их, а там…

Улыбнулась, как ни в чем не бывало: незачем соседке видеть ее страдания. Это только ее боль, и ничья больше. Она заслужила ее. Да и что еще у нее осталось, кроме этой боли?

— Чуть не опоздала. Всегда я так! К каким бы ухищрениям ни прибегала — все равно опаздываю. Не быть мне английской королевой!

Рассмеялась тихо, но звонко. Смех у нее был необычный, будто хрустальный, и невероятно заразительный. Она знала эту свою особенность, и умело использовала ее при необходимости. Однако сейчас в ее планы не входило одурманить или умилостивить кого-нибудь своим смехом. Сейчас он был таким же естественным, как несколько лет назад. Только в веселую хрустальность нынче вполне органично вплелась грусть. И боль. Как же без боли?

Лайнер натужно загудел, завибрировал всеми фибрами своей железной душонки, и медленно, тяжело, будто старая двухсоткилограммовая баба, неохотно покатился вперед, отсчитывая бетонные плиты по едва уловимым стыкам. Казалось, от движения он просыпается, наливается силой, на глазах превращаясь из толстой неуклюжей старухи в доброго молодца. Скорость нарастала. Деревья, c любопытством выглядывающие из-за бетонной стены аэродрома, из отдельных представителей лесного царства превратились в сплошную зеленую поляну. Сила инерции вдавила пассажиров в кресла и машина, наконец, оторвалась от земли.

Ира зажмурилась. И вновь усилием воли заставила себя открыть глаза и улыбнуться.

— Боитесь? — спросила у соседки.

Та отрицательно мотнула головой, приветливо улыбнувшись при этом. Ее лицо было таким открытым и обаятельным, понимающим. Помимо воли захотелось рассказать незнакомке все. Нельзя уходить непонятой. Пусть правду будет знать совершенно посторонний человек — у Иры останется иллюзия, что она сделала все, что могла. Она использовала последнюю возможность все исправить. Вдруг, делясь своей бедой с незнакомым человеком, она поймет что-то важное, что раньше скрывалось от ее глаз. И тогда… Тогда не надо будет уходить? Или нет — ничего нельзя изменить. Время не течет вспять. Не течет…

— А я боюсь, — призналась она. — Всю жизнь боюсь. И это притом, что мне очень часто приходится летать. Боюсь смертельно!

Страх сжал горло — с некоторых пор оно стало ее самым уязвимым местом. Ирина сглотнула громко, пытаясь расправиться с ним так же, как минутой раньше расправилась с колючей душой. Нет больше страха, нет. Теперь нечего бояться. Самое ужасное произошло. Ужаснее попросту не бывает. За сотни тысяч лет человечество не придумало пытки страшнее.

— Вернее, боялась, — поправилась она. — Сегодня впервые в жизни не страшно. Теперь я наоборот хочу, чтобы то, чего так долго боялась, произошло. Покончить бы враз со всем этим…

Поймав возмущенный взгляд соседки, поняла, что сболтнула глупость. Нет, не возмущенный. Скорее шокированный. И… Пожалуй, любопытный, да — об этом свидетельствовали приподнятые брови.

Ира чуть не рассмеялась. Летят в одном самолете. Не дай Бог что случится — живых не останется никого. А эту любопытство распирает! Поистине: каждый человек — загадка.

И все-таки нельзя так. Если Ирине нет смысла дальше мучиться, то почему остальные пассажиры должны разделить ее скорбную участь? Нет. У каждого своя финишная ленточка. И добираться до нее предстоит в гордом одиночестве. Конечно, хорошо бы — раз, и кончены ее земные страдания. Но при чем тут остальные? Так нельзя.

— О, простите! Что я болтаю?! Не обращайте внимания: это я так, мысли вслух. Мне, наверное, лучше помолчать.

Брови любопытной соседки нехотя вернулись на исходное место: дама оставила ее предложение без ответа, не настаивая на продолжении разговора. Вернее, монолога: с самого момента Ириного появления в салоне та произнесла лишь одну ничего не значащую фразу.

Попутчица раскрыла толстую газету явно бульварного уклона, давая понять, что не намерена лезть в чужую душу.

Ирина поняла намек. Пожалуй, демонстративное равнодушие соседки несколько выбивалось за рамки вежливости, но вообще-то она абсолютно права. Кому понравится такая тема для разговора? Люди спокойно едут к морю, отдохнуть, покупаться, полежать под ласковым южным солнышком. У каждого свои планы на отпуск, и наверняка планы вполне радужные. А тут какая-то дурочка прибежала в последнее мгновение, плюхнулась в кресло, и давай делиться своими надеждами на авиакатастрофу.

Во что Ира превратилась? Переживания переживаниями, но не до такой же степени! Как мало она стала похожа на себя прежнюю. Наверное, она еще не совсем избавилась от страха полета. Глупость какая — она ведь теперь неуязвима! Ей теперь нечего бояться!

Однако страх все еще цепко держал за горло. Не так цепко, как раньше, когда она дорожила своей жизнью. И все-таки не оставлял в покое.

Прикрыв глаза и набрав в грудь побольше воздуха, Ира постаралась взять себя в руки. С шумом выдохнула, неуверенно улыбнулась самой себе. По примеру неразговорчивой соседки достала из сумки книгу, раскрыла на середине и попыталась углубиться в чтение.

Самолет гудел ровно и спокойно, без надрыва, словно бы уверяя пассажиров в своей надежности. За иллюминатором проплывала безграничная синь, лишь где-то далеко внизу купались в бездне редкие облачка, такие странные сверху, будто небо вдруг перевернулось и оказалось под ногами.

Ира в который раз читала одну и ту же фразу, никак не улавливая ее смысла. Странно. Ведь ей очень нравились произведения этого автора. Она без восторга относилась к детективам. Банальную любовную жвачку и уж тем более мистику и кровавые ужастики откровенно не выносила, считая их низкопробной литературой. А проза Тамары Никольской легла на душу бальзамом. Вроде все та же попса — в смысле, обычная современная проза, где всего намешано понемногу на фоне реалий сегодняшнего дня. Однако, несмотря на узнаваемость лиц и ситуаций, романы Никольской были пропитаны тонкой женской психологией, даже немножко философией, и содержали в себе какую-то особенную энергетику. Благодаря этому, не относясь к разряду серьезной литературы, абсолютно не казались второсортными и недостойными внимания.

Но сейчас даже самая интересная книга, независимо от авторства, не смогла бы отвлечь Ирину от страшных мыслей. И Никольская была беспощадно захлопнута.

— Вы уж простите мне мою бестактность. Сама не знаю, что со мной происходит, — Ирина вновь обратилась к соседке. — Сама себе поражаюсь. Всю жизнь относила себя к сдержанным людям, никогда ни с кем не делилась ни мыслями, ни чувствами. Даже с ближайшей подругой старалась держать дистанцию. Подруга… О-ооо, моя подруга… Почему я такая мягкая, почему не умею сказать 'нет'?..

***

С Ларисой Ира Комилова, можно сказать, выросла. С ней и жизнь прожила. Все потому, что так и не научилась говорить 'нет'.

В новый дом обе семьи въехали, когда девочкам только-только исполнилось по четыре года. У них даже дни рождения были совсем рядышком: у Иры четырнадцатого октября, у Ларочки — двадцать девятого. Месяц один, а знаки зодиака разные. Может, из-за этого и такая разница в характерах?