Анализируя причины и последствия победы Сталина над левой оппозицией, Троцкий писал: «Здесь, несомненно сказалось маневренное комбинаторское искусство Сталина, правда, в очень благоприятной для него лично обстановке. Он использовал правую для исключения левой оппозиции, ибо только у правого крыла были серьезные принципиальные основы бояться левой политики. Но так как исключение левой оппозиции вызвало в широких кругах партии раздражение, недовольство правым крылом, то Сталин сумел использовать это недовольство для удара против правых. Он всё время оставался, если не примирителем, то умиротворяющим элементом, который будто бы стремился свести к минимуму неизбежные жертвы и который сумел при этом возлагать ответственность за суровые меры на то или другое крыло партии» [15].

Как справедливо отмечается в книге А. Авторханова «Технология власти», главным, ведущим теоретиком и идеологом «борьбы с троцкизмом» был Бухарин, без пропагандной машины и теоретической лаборатории которого «Сталин погиб бы ещё в первой схватке с троцкистами, не говоря уже об объединённом блоке троцкистов и зиновьевцев» [16]. Широкие круги партии объясняли относительно лёгкую победу сталинско-бухаринской фракции над левой оппозицией «теоретической мощью» Бухарина. Именно в борьбе против «троцкизма» Бухарин приобрел репутацию ведущего теоретика партии. Пока левая оппозиция не была разгромлена, Сталин защищал Бухарина от её критики, подчеркивал его заслуги и не препятствовал созданию «культа Бухарина», на которого партийная печать ссылалась значительно чаще, чем на Сталина. Более того, в отличие от Бухарина, Сталин в полемике с оппозицией заявлял, что он «никогда не претендовал на что-либо новое в теории» [17].

В 1926—27 годах Троцкий неоднократно подчеркивал, что внутри правящей фракции отсутствует идейное единство. Он разграничивал центристскую позицию сталинской группы и «правую» позицию Бухарина, Рыкова и Томского, трёх влиятельных и авторитетных партийных лидеров, входивших в состав Политбюро ещё при жизни Ленина. Для этой тройки и прежде всего Бухарина, выступавшего главным разработчиком социально-экономической политики в 1925—26 годах, как справедливо отмечает С. Коэн, «1927 год начался как год оптимистической переоценки перспектив, а закончился серией взаимозависимых кризисов, подорвавших их экономическую политику и потрясших их политическое будущее» [18].

Угрожающее сокращение поставок зерна в конце 1927 года поставило под вопрос программу плавной трансформации нэпа, которую Бухарин пытался разработать перед XV съездом. Зажиточные слои деревни, экономическая мощь которых намного превосходила их численность (уже весной 1926 года в руках 6 % крестьянских хозяйств было сосредоточено около 60 % товарного зерна), фактически прекратили продажу зерна государственным заготовителям и кооперации, придерживая его до весны, когда возникнет более благоприятная рыночная конъюнктура.

Как писал впоследствии Троцкий, сталинская фракция, неожиданно для себя столкнувшись с этой крупной «хлебной забастовкой», стихийно прокатившейся по всей стране, пыталась объяснить её «голой враждебностью кулака (откуда он взялся?) к социалистическому государству, т. е. политическими мотивами общего порядка. Но к такого рода „идеализму“ кулак мало склонен. Если он скрывал свой хлеб, то потому, что торговая сделка оказывалась невыгодной. По той же причине ему давалось подчинять своему влиянию широкие слои деревни» [19].

Такое поведение зажиточных слоёв крестьянства облегчалось тем, что в середине 20-х годов и в городе, и в деревне действовали частные перекупщики, оперировавшие крупными партиями зерна, достигавшими 10—12 тыс. пудов. Вплоть до перехода к чрезвычайным мерам ничто не предвещало того, что свободная продажа хлеба может быть административно запрещена, а частные торговцы станут преследоваться в судебном порядке как спекулянты.

Оказавшись перед угрозой надвигающегося голода в городах, Политбюро сразу после XV съезда круто поменяло его принципиальные установки, предусматривающие относительное сокращение капиталистических элементов города и деревни «при возможном ещё [их] абсолютном росте» [20], постепенное ограничение и вытеснение кулака с помощью экономических, но отнюдь не административных, тем более — чрезвычайных мер.

Эти установки, представлявшие официальное политическое кредо правящей фракции, в 1925—27 годах полностью разделялись Сталиным, который неоднократно говорил об «осереднячивании» советской деревни, т. е. о сужении её крайних полюсов — бедноты и кулачества. На XIV съезде ВКП(б) (декабрь 1925 года) он утверждал, что на XIV всесоюзной партконференции было провозглашено расширение нэпа, означающее дальнейшие уступки крестьянству, которое «не может жить в данных условиях… без известного оживления капитализма» [21]. За несколько месяцев до этого он предлагал «всячески умерять» борьбу с кулаком, «регулируя её в порядке соглашений и взаимных уступок и ни в коем случае не доводя её до резких форм, до столкновений… Мы вполне можем и должны обойтись здесь без разжигания борьбы и связанных с ней осложнений» [22].

В октябре 1927 года Сталин обвинял Зиновьева и Каменева в том, что они якобы предлагали перейти к политике раскулачивания, означавшей, по его словам, «по сути дела, политику восстановления гражданской войны в деревне» [23]. Спустя месяц он развил эту мысль следующим образом: «Вести политику разлада с большинством крестьянства — значит открыть гражданскую войну в деревне, ‹…› сорвать всю нашу строительную работу, сорвать весь наш план индустриализации страны» [24]. «Умиротворение деревни» Сталин рассматривал как «одно из основных условий для строительства социализма» [25]. Таким образом, в те годы едва ли кто-нибудь мог представить, что главный «умиротворитель» деревни скоро станет инициатором проведения прямо противоположной политики, которая будет стоить стране неимоверных материальных и человеческих жертв.

Впервые признав на XV съезде «известный рост кулачества в деревне», Сталин тем не менее крайне осторожно формулировал задачу «экономической изоляции» кулачества: «Не правы те товарищи, которые думают, что можно и нужно покончить с кулачеством в порядке административных мер, через ГПУ… Кулака надо взять мерами экономического порядка и на основе советской законности» [26].

Лишь столкнувшись с острым кризисом хлебозаготовок, Сталин буквально в считанные дни превратился из «умиротворителя» деревни в самого жестокого её «усмирителя», причем с помощью таких методов, какие до тех пор не предлагались никем в партии. Не имея в этом, как и в других коренных социально-экономических вопросах, четкого стратегического плана, он осуществлял изменение провозглашённой XV съездом политики сугубо эмпирическим путём, с использованием попятных движений как на практике, так и в идеологической сфере.

На первых порах весьма серьезные «подвижки» в практической политике осуществлялись Сталиным при поддержке всего Политбюро, в том числе и будущей бухаринской «тройки». Уже во время работы XV съезда состоялось совещание местных партийных работников у Рыкова, на котором, по словам одного из его участников, «центр начал завинчивать гайки по части серьезности с хлебозаготовками».

14 и 24 декабря 1927 года были разосланы на места секретные директивы ЦК с требованиями во что бы то ни стало увеличить объём хлебозаготовок. Для решения этой задачи предлагалось использовать ещё сравнительно мягкие меры: изымать денежные накопления в деревне путём максимального ускорения всех платежей крестьян по налогам, страхованию, ссудам, организации сбора авансов под промышленные товары и сельскохозяйственные машины и т. д.

Поскольку эти директивы «не возымели действия», ЦК направил 6 января 1928 года третью директиву, говоря словами самого Сталина, «совершенно исключительную как по своему тону, так и по своим требованиям» [27]. Эта директива, по существу открывшая политику чрезвычайных мер, возлагала вину за трудности в хлебозаготовках на местный партийный, советский и кооперативный аппарат. Она требовала применения «особых репрессивных мер… в отношении кулаков и спекулянтов, срывающих сельскохозяйственные цены» и предупреждала, что ЦК будет поставлен «перед необходимостью замены нынешних руководителей парторганизаций», которые не добьются в месячный срок решительного перелома в хлебозаготовках. В следующей директиве от 14 января говорилось о решении ЦК «нажать зверски на наши парторганизации» и подтверждалось требование арестовывать «спекулянтов, кулачков и прочих дезорганизаторов рынка и политики цен». Называя Урал и Сибирь последним резервом выкачки из села хлебных запасов, директива подчеркивала, что в этих регионах «нажать… нужно отчаянно» [28].