Я почувствовал, что меня схватили за руку:

— А платить кто будет?

Наступила тишина.

Продавец игрушек держал меня за локоть. Крепко, но на максимально допустимом расстоянии. Он выставил руку вперед, опасаясь, что я ударю и его. В другой руке он держал голову куклы, протянув ее мне.

Я осознал, что тело куклы у меня.

Кукла была разбита. Шея свернута. Головы не было. А из груди продолжал вырываться механический смех.

Рыночный продавец испуганно смотрел на меня.

— Хотите, можете так забирать, только сначала заплатите.

Я сложил в сумку сменное белье для тебя и Сильваны, одежду, туалетные принадлежности. Уже вышел из дома, когда пошел сильный дождь. Зонта у меня не было. В больнице я заметил, что оставляю мокрые серые следы. Но я был не единственный, другие посетители тоже оставляли следы. Темные отпечатки виднелись в вестибюле, в лифте, в коридорах. Они привносили в обитель больных наше грязное здоровье.

На стенах отделения висят большие плакаты с детскими стишками, разноцветные поздравления с праздниками, увеличенная мордочка кошечки Хелло Китти. Объявления и указания пациентам сопровождаются фигурками животных. Сюрреалистический рисунок кролика иллюстрирует слово "Амбулатория". Во всем чувствуется искреннее желание сделать это место приветливее, хотя все эти украшения выглядят как-то неуместно и убого. На меня-то они произвели отличное впечатление. Но я предпочитаю, чтобы здесь сосредоточились на главном. Мне по барабану, что Марио умрет в образцовом отделении, которое блестяще декорировали кучками шаловливых кроликов и буквами "О", повсеместно замененными на улыбчивые рожицы.

Я попросил о встрече с твоим лечащим врачом. Ее зовут Джанна Миссалья. Сестры за стеклянной стойкой регистратуры сказали, что она на обходе. Тогда я остановил ее на ходу в начале коридора. Я подумал, что никогда бы не осмелился вот так схватить заведующего отделением мужчину. Мне стало стыдно, я извинился, извинился искренне, дважды. Она тронула меня за плечо и широко улыбнулась. Это еще не пожилая женщина. Она ничего не делает, чтобы скрыть седину. У нее доброе лицо. Она сказала, что выходом могла бы стать пересадка костного мозга.

— Лучше всего от брата или сестры, — сказала она. — У Марио есть братик или сестренка?

Я сказал, что нет, и почувствовал за собой вину. Мне и в голову не приходило, что в тяжелых случаях тела близких родственников могут превратиться в источник помощи. Я ощутил себя никудышным человеком. Такому и невдомек, что для полноценной семьи нужен не один ребенок, а три или четыре, чтобы при необходимости они оказывали друг другу поддержку. Мне было приятно услышать, как доктор назвала тебя по имени, она сказала "Марио", она помнила о тебе.

Больница представляет собой эдакий зиккурат, стеклянную ярусную башню, возведенную за окраиной, примерно в часе езды от нашего острова. Раньше больница была в самом центре. Новую больницу открыли в прошлом году. Я ни разу тут не был. Я не мог отделаться от мысли, что весь этот год регулярно ходил в кино, чтобы не пропустить новый фильм, совершал прогулки и путешествия, даже был на открытии какой-то дурацкой выставки современного искусства, и ни разу не ступил сюда, не пожертвовал и получасом своего времени ради святилища здоровья (мне остается только заклинать о помощи. Я ничего не могу для тебя сделать. Ничего. Я чувствую себя абсолютно лишним, я бесполезен).

Я бросился на поиски старых школьных друзей, с которыми не виделся много лет. Силился вспомнить, кто из них после лицея поступил на медицинский. Поспрашивал номера телефонов, некоторые нашел в интернете, даже в фейсбуке. Все, с кем я сумел переговорить, заверили меня, что центр детской онкогематологии при нашей больнице — один из лучших не только в Италии, но и в Европе. Сюда приезжают лечиться из Швеции. Кто-то мне сказал, что Джанна Миссалья, лечащий врач Марио, — лучший специалист, как в профессиональном, так и в человеческом плане. Она накопила большой опыт работы по болезням крови. Она творит чудеса с лейкемией.

— Все лучшее практически у тебя дома. Тебе повезло, — вот до чего договорился один мой приятель, работающий травматологом в Вероне. Потом до него, наверное, дошло, он попытался как - то поправиться. — То есть я хотел сказать… В общем… Извини.

Я говорил с медсестрой, она все подтвердила. Доктор Миссалья не замужем, у нее нет детей, она самозабвенно отдает себя своим маленьким пациентам. Дети в отделении обожают ее, они стремятся навещать ее и после выписки. Дети называют доктора "мамой Джанной".

У меня и Сильваны взяли кровь. Если мы не подойдем для пересадки костного мозга, надо искать внешнего донора. Возможны и другие варианты. Какие? Я должен им доверять. Доверять врачам, доктору Миссалье, маме Джанне. Ночи напролет я провожу за компьютером в интернете. Собираю информацию, изучаю предмет, сравниваю потенциал разных клиник в Италии, за рубежом, знакомлюсь со статистикой, советами родителей, читаю их рассказы, просматриваю истории болезни их детей. Тебе я пишу редко, потому что каждая строчка, написанная здесь, отнимает, как мне кажется, ценное время у моих изысканий. Чего же я ищу? Для чего это нужно? Успокоить себя, угомонить свою совесть, убедиться, что не стоит менять клинику, переезжать в другой город, что и так хорошо, я должен довериться специалистам этой клиники, именно в этом меня заверяли все мои друзья и знакомые - врачи, с которыми я говорил.

Сильвана провела с тобой несколько ночей в больнице, но ее отправят домой. Медсестра сказала, что иногда, при наличии мест, они оставляют в больнице мать, чтобы разлука матери с ребенком не оказывала лишнего травматического воздействия в момент госпитализации, особенно когда младенец еще сосет грудь. Я навещаю тебя, как только могу. Захожу в здание больницы, вечно норовлю заплутать в лифтах и коридорах. До сих пор не запомнил дороги. Очевидно, мне этого не хочется, я отказываюсь запоминать дорогу, не хочу признавать, что ты там. Следую указателям в: детское отделение онкогематологии. Это лейкемия. Это рак крови. Нужно набраться смелости написать эти слова и заглянуть им в глаза.

В глубине детского отделения общей гематологии есть изолятор, куда посетителям доступ не разрешен. В нем содержатся дети с тяжелыми формами лейкоза, а также дети, недавно перенесшие трансплантацию. Малыши находятся в иммунодепрессивном состоянии и подвержены всевозможным инфекциям. Жизнь — это не гигиена, здоровье грязно. Я благодарю бога за то, что эта дверь надежно закрыта. Я бы не смог посмотреть в лицо этому ужасу. Я представляю его спокойным, личиночным, с белыми щеками и большими глазами. Что-то происходит внутри детских тел, из них убывает сила, они выцветают и слабеют. Бесшумно, воспитанно. Бледные свечки. Они затухают, не доставляя хлопот.

Скоро и ты окажешься здесь.

Я слабак. Я не могу дать отпор всему страданию, накопившемуся в этом месте. В этом отделении, в этой больнице есть еще дети, много детей, но я не в силах переживать и за них. Твоя болезнь вызвала у меня непредвиденную реакцию. Я начал сторониться людей. Я воздерживаюсь от разговоров с другими родителями. Мне никто не симпатичен. Иногда я делаю вид, что не понимаю, как будто я глухой или иностранец. Точнее, инопланетянин.

Сегодня в вестибюле отделения сидела очень молодая пара. У нее вокруг головы была повязана темно-желтая косынка, напоминавшая не хиджаб, скорее крестьянский платочек былых времен. По виду эти двое были восточные европейцы. Они что-то очень быстро говорили друг другу. Ребенка почему-то держал он. При этом он выговаривал ей за что-то, она смотрела вниз. Я был рад, что они общались на иностранном языке, это позволяло мне не понимать, о чем они говорят. Таким образом, в меня не входило новое отчаяние. Слова как кровь, они текут повсюду. Если они слабы и больны, то пропитывают собой все вокруг.