— Побрать, — кричали голутвенные, — пожитки Лукьянова и старшинские, раздуванить!

— Всех природных черкаских казаков побить и пожитки их взять на дуван!

— Правильно! Всех! Всех!

— Казаки! — Булавин выступил вперед. — Правильно вы говорите. Пожитки из домов Максимова и других старшин мы взяли и будем дуванить.

— Что медлить!

— Давай дуванить!

— В сей час и начнем! — Булавин оглянулся на своих помощников. — Вот они и куренные атаманы будут то делать. Дело это решенное. Но есть и другие.

— Какие?!

— Говори!

— Не все атамановы и старшинские пожитки в их домах остались. В расспросе Максимов мне говорил, что многие пожитки отвезли они тайно в Азов на сохранение. И о том надобно отписать губернатору Толстому, чтоб те пожитки вернули к нам в Черкаск.

— Правильно!

— Пусть вернут бояре!

— Не вернут, на Азов походом пойдем!

— Не спрячутся!

— А еще, — продолжал Булавин, — скажу о церковной казне: взяли мы церковных денег 20 тысяч рублей. И решили мы те деньги дать вам на жалованье.

— Спасибо, атаман!

— Любо! Любо!

— Заслужили мы головами своими!

Булавин выждал, посмотрел на сподвижников своих, улыбнулся:

— Вижу, что согласны, атаманы-молодцы! А дуван такой: каждый получает по два рубля три алтына и две деньги.

— Любо! Правильна-а-а-а!!

— А что касаемо черкаских природных казаков, — на круге воцарилась тишина, — то это дело, господа казаки, нельзя делать без рассуждения. Сами вы видели, что Черкаск мы взяли не силою, без бою. И в том черкаские жители и станичные все казаки помощь нам оказали немалую. Так что побивать их нам не надобно.

— Правильно!

— Нет, неправильно!

— Нелюбо!

— Любо!

— Когда беду почуяли, то ворота открыли! А перед тем с Максимовым в походы против нас ходили!

Восставшие подняли такой гомон, что из лагеря шум доносился до черкасских станиц. Все кричали, перебивая, не слушая друг друга. Дело могло дойти и до драки. Но Булавин, Некрасов и другие молчали, понимая, что расходившуюся толпу не остановить. Пусть выговорятся. Некоторое время спустя Булавин поднял руку:

— Господа казаки! Тихо! — Крики и споры продолжались, но постепенно стихали. — Тихо! Верно вы говорите: те черкаские казаки ходили против нас с Максимовым, и в том они виновны перед нами. За ту вину мы их к дувану не примем. Правильно я говорю?

— Правильно! Верно!

— А вы на дуване и пожитки, и деньги получили немалые!

Толпа немного погудела, но чувствовалось, доводы Булавина подействовали — недовольство улеглось, решимость голутвенных поколебалась. В рядах повстанцев имелось немало и старожилых или сочувствующих им казаков. Это тоже сыграло свою роль. Сказывались исстари присущие казакам черты послушания вожакам, атаманам, старшим, пока они, конечно, не потеряют их доверие дурными поступками, плохими делами, прежде всего — изменой «товариству». А именно такое «товариство» сложилось вокруг Булавина в ту весеннюю пору. Народу в нем скопилось много, и всякого, разношерстного. Не все одинаково мыслили, их разделяло и неодинаковое положение (одни — значные, другие — голутвенные; одни исстари жили ка Дону, другие — недавние пришельцы и т. д..), и отношение к Москве и боярам, и планы на будущее. Но волна успеха, поднимаясь все выше, вынесла их от Пристанского городка, откуда они начали свой путь, к столице Войска Донского. Они захватили ее, свергли власть Максимова и его приспешников, помощников Долгорукого; выберут новых атаманов и есаулов, отстоят свое «старое поле», донские вольности, не дадут в обиду беглых, которые и сейчас толпами идут сюда, под знамена Булавина. В конце концов, одни — волею, другие — неволею, пришли к согласию. Их «единачество», хотя, как показали последующие события, и непрочное, временное, позволило принять ряд важных решений.

На новых кругах постановили переменить всю старшину Войска Донского. Войсковым атаманом избрали Кондрата Булавина, есаулами — Степана Ананьина из Рыковской станицы, Тимофея Соколова из Средней Черкасской станицы (он отбывал в свое время ссылку в Сибири), Степана Иванова — из Кагальницкой станицы, со среднего Дона, куренным атаманом — хитрую лису Зерщикова. Новые помощники Булавина, избранные по его воле, отнюдь не стали и не могли стать такими его сподвижниками, как Хохлач и Драный, Некрасов и Голый. Это были люди не той породы — хитрые, себе на уме, увертливые и ловкие, они, исходя из складывающейся ситуации, делали то, что им выгодно. То с одобрением следили за расправами булавинцев с карателями Долгорукого: авось это заставит власти отказаться от сыска беглых и наступления на донские права и тем самым их, старшинские, привилегии, богатства. То поддерживали действия Максимова в борьбе с булавинцами. То выдавали своих товарищей на расправу гультяям, прикидывая про себя, как потом выкрутиться из беды, когда она обрушится и на их умные, хитрые головы.

У Булавина, да и у многих повстанцев, атаманов и рядовых, помимо сильно выраженных качеств, чувств социального протеста, всегда, даже в моменты наивысшего подъема в борьбе с угнетателями, обидчиками, присутствует стремление к законности. С их точки зрения, действия московских бояр, «полководцев» — Долгорукого и прочих, черкасских старшин-изменников незаконны, попирают справедливость, нарушают старые обычаи и права, договоренность защищать их общими усилиями. Поэтому решения об убийстве Долгорукого, о походе на Черкасск, казни войскового атамана они выносят на кругах, «общих советах», придают им законную форму. И сейчас, когда круг избрал Булавина войсковым атаманом, он, тоже на законном основании, посылает грамоты в Москву, Азов и другие места о своем избрании, казни, Лукьяна Максимова и других старшин за их неправедные действия, расправы над донскими казаками, просит отозвать царские войска, не разорять казачьи станицы, прислать, как давно заведено, государево жалованье Войску Донскому. А он, войсковой атаман, и все казаки будут, как и прежде, служить и прямить великому государю. Подобные меры, попытки не вводят в заблуждение царя, его бояр и воевод. Булавин это понимает. Он действует энергично и смело. Обстановка такова, что медлить нельзя: с одной стороны, восстание расширяется, Петр и его главная армия заняты со шведами; с другой — карательные войска со всех сторон вот-вот начнут свои сикурсы против Дона, а в некоторых местах, как показали апрельские поражения Хохлача, переходят к решительному наступлению.

Восстание продолжалось в Северном Придонье. То же происходило на западной окраине Войска Донского, по Северскому Донцу, где осенью предыдущего года и началось движение. Изюмский бригадир [27]Шидловский, как и полгода назад, шлет донесения о «воровских» действиях булавинцев: отправился-де он, бригадир, в поход против Булавина, пришел в Чугуев, оттуда хотел идти на урочище Вершины Айдарские. Но узнал, что «оного вора Булавина единомышленники Семен Драной, Тихон Белогородец да азовской чернец, не в одной тысячи», пришли на земли Изюмского полка, разорили хутора.

Действия многочисленного войска Драного, насчитывавшего несколько тысяч («не в одной тысячи») повстанцев, — продолжение многолетней борьбы донцов с изюмцами из-за земель, соляных промыслов и прочих угодий по среднему течению Донца и его притокам. Далее, Шидловский пишет, что «полку его местечка Ямполя жители к оным ворам пристали и крест целовали, что им быть с оными в согласии, и хотят Мояк и Тор доставать». Шидловский откровенно признает, что «в людех своих не весьма надежен, и большая в них слабость являетца».

Ямпольцы, перешедшие на сторону Булавина, вместе с повстанцами Драного пошли к Тору и Маяцкому; стало известно, что «в Мояках ис пушек стреляли». В связи с походом Булавина на Черкасск бригадир, по его словам, «зело... опасаетца, чтоб на Украине какого возмущения от их, украинцов, не показалось».

Другие воеводы сообщают: булавинские атаманы Голый и Беспалый «имеют... свое злое намерение итти в великое собрание под украинные городы для возмущения и разорения». Усердский воевода Петр Вердеревский в середине мая допрашивал в приказной избе Кирилла Покидова — работника местного подьячего Афанасия Губина: