— Откуда ты приехал?

— Из Хуторского городка Усердского уезда. Посылал меня Афанасей Губин для проведованья своего конского стада, которое отогнали булавинцы.

— Кто имянно?

— На Белой речке встретил я беглеца из села Глуховского Климента Первого, и он сказал: ваше конское стадо отогнали Усердского уезду села Ииловского и Луховского и деревни Середней, которые бежали в прошлом году в донецкие городки: Филип Лопатин, Парфен Рогатушкин и другие; всего тех усердян-булавинцев было в отгонке конских стад 31 человек.

— Куда они погнали лошадей?

— Пригнали их в Белолуцкий городок Усердского уезду. И там разобрали лошадей меж себя и пошли за Донец к Кондрашке Булавину.

— Что еще говорил тот Климент?

— Сказал, что пришли на Бахмут запорожцев четыре тысячи человек. Идут они с Сережкою Беспалым под Изюм. А из Ровенков (в верховьях р. Айдар. — В. Б.) Никита Голый, который разорил под Полатовом село, пошел под Волуйку, под Палатов, под Усерд, под Верхососенск, под Ольшанск.

Беспалый пришел в Бахмут с двумя тысячами повстанцев. К нему перешли многие бахмутские жители. Другие булавинцы, как рассказывали московскому подьячему Парфеньеву в Валуйках, «непрестанно... под Валуйку подбегают и людей, которых застанут за городом в степи, грабят и побивают до смерти и стада конские и скот отгоняют». Он же слышал, что Беспалый и Голый стояли около Бахмута, «и бахмутских жителей с ними, ворами, были много заодно ж». Действовали те атаманы и на другой, северной стороне Донца, по реке Жеребцу. С ними было 7 тысяч повстанцев. Они разослали везде заставы, и подьячему, ехавшему из Троицкого к Изюму, пришлось пробираться «степьми..., не дорогами», «с великою трудностию».

Власти получали вести о неспокойном поведении запорожцев. В середине мая Семен Шеншин, новобогородицкий воевода, допрашивал в приказной избе двух новосергиевских жителей — Терентия Прокофьева и Тимофея Гавриленко:

— Откуда приехали?

— Из Запорожской Сечи.

— Зачем ездили? С кем видались?

— Ездили для своих потреб. Были у кошевого Кости Гордиенко.

— Что он говорил?

— Бранил и ругал нас всячески, приказывал сказать новобогородицкому и новосергиевским сотникам, что Войско Запорожское хочет итить для разорения под самарские городы.

— Кошевой с ними хочет итти?

— Не хочет. Гордиенко говорит, что он Войско унять от такого намерения не может. И о том была у казаков рада мая в 13-й день.

— Что было на той раде?

— Кричали казаки на куренных атаманов: для чего вы не позволили в великий пост итти с Булавиным?

И потом кричали: пойдем на великороссийские городы!

— Что решили?

— Была в раде меж казаками битва великая, и положили было на том, что итти под самарские городы для разорения. И послали было и конное стадо для того походу. Да отложили.

— Почему?

— В тот день присланы были из Киева в Сечю к церкви черные попы на перемену прежним попам; и те попы выносили из церкви в раду святое евангелие и крест и от такова злова намерения их, запорожцев, уговаривали и отвращали.

— Уговорили?

— Уговорили будто. Раду отложили до следующего дня.

— Что еще видели и слышали?

— В той раде видели мы русского человека с присланным некаким письмом.

— Какое письмо? О чем?

— От кого то письмо и для какова дела, о том мы не уведомились. В тот же день поехали из Сечи поздно. Что после того в Сечи станет чинитца, того нам неведомо.

Через неделю тому же Шеншину о событиях в Сечи рассказывал новобогородицкий житель Василий Любейченский:

— Был я в Запорожской Сечи для своих потреб. И в бытность мою мая в 13-м, и 14-м, и 15-м числех были в Сечи рады многие.

— Что на них говорили? Какие решения приняли?

— Казаки скинули судью с судейства. И кричали в радах казаки, голудба, чтоб итить им под самарские городы, под Новобогородицкой и под Новосергиевской для разорения. И просили у кошевого и у всей старшины, чтоб наставили им полковника и дали б клейноты.

— А как кошевой и старшина?

— Костя Гордиенко и куренные атаманы им от того намерения возбраняли, ходить не велели.

— Почему?

— Послано-де у них из Сечи на Москву для челобитья великому государю о жалованье 76 человек казаков. Если-де вы пойдете под самарские городы, то тех казаков на Москве задержат, заневолят.

— Послушали казаки?

— Попервости не послушали, кричали против. И оттого Гордиенко кошевство покинул, с себя сложил.

— Дальше.

— Рада завопила, чтоб остался. И учинили его кошевым по-прежнему. После того Костя Гордиенко им опять возбранял, войсковых клейнот, знамя им не дал и полковника им не наставил.

— А казаки?

— Те своевольники кричали, чтоб итить им к вору Булавину на помочь для добычи. Кошевой им сказал: как хотите, пойдите для себя (по своей охоте, инициативе. — В. Б.). И они, многие своевольцы, конные и пешие, ис Сечи пошли.

— Ты видел таких, какие пошли к Булавину?

— Видел, едучи дорогою из Сечи по той (западной. — В. Б.) стороне Днепра, многих казаков. Едут из Сечи купами и оказывают, бутто идут к вору Булавину. А в урочище Кочкасе (севернее Сечи на Днепре. — В. Б.) сказывают те же казаки, что идут: есть-де в том урочище и конницы немалое число. А куды их намерение: собрався и выбрав себе старшину, пойдут к вору Булавину или под самарские городы, того я подлинно не ведаю.

Для властей постепенно становится ясной картина волнений в Сечи, намерений запорожской голытьбы идти на самарские (по реке Самаре — левому притоку Днепра) великороссийские города «для добычи», «разорения», на помощь Булавину. По данным Голицына и Шидловского, 21 мая в Ямполь пришли повстанцы Беспалого, который до этого «стоял с ворами ж по юртам». В тот же день в Бахмуте читали «воровское письмо» Булавина из Черкасска: тот сообщал, что скоро будет в том городке. За три дня до этого Илья Чириков, каменнозатонский воевода, узнал, что запорожские казаки плывут вверх по Днепру «в 17-ти дубах (лодках, выдолбленных из дуба. — В. Б.) многолюдством». Он послал своего человека в Сечь, чтобы узнать: «Куда их поход намерян?» О том же спрашивал письмом кошевого. Посланец быстро вернулся. Воевода в нетерпении ждал его:

— Ну, что? Видел кошевого?

— Видел. Гордиенко говорил, что те казаки пошли и впредь многие пойдут для лесу довольного на Самару с их войскового ведома, а не бездельно.

— Ну, понятно. Так, значит, говорил. Что-то не верится. А ты узнал: среди казаков какие слова носятся?

— Казаки говорят, что многие из них выбираютца в степь конницею с ружьем и з запасом, одвуконь. Слышал я в Сечи, что на сих днях приехали в Сечю от Булавина два человека и зовут их к себе. И по тому их возмущению в степь из Сечи выбралось в два дни человек с 300 и больши. И всеконечно запорожцы идут к Булавину. И те приезжие два человека с ними же. Собираются они в степи, в верховье реки Соленой, на Берде да близ Кленников, где преж сего он же, Булавин, стоял.

— Для чего они идут? Говорят о том казаки?

— Намерение их воровское: разорять полковников и рандарей и богатые домы.

В Белгород поступили сведения о сборе нескольких сот запорожцев в Кодаке; ожидают они себе полковника из Сечи. Московские власти наставляют воевод, гетмана Мазепу, «чтоб они запорожских казаков, которые похотят приставать к вору Булавину и к ево единомышленникам, от того воровства удерживали, а над ослушниками чинили военной поиск и промысл».

В Сечи, как и на Дону, происходит раскол: одни казаки идут к Булавину, собираются в разных местах, готовят конские табуны, берут с собой припасы; другие, во главе с кошевым, опасаются, ведут себя осторожно — гультяям, настроенным весьма решительно, поход разрешают, но на свой страх и риск; остальным, колеблющимся, «старым» казакам, «возбраняют», и они остаются в своих куренях.

С противоположной, восточной стороны донского пограничья власти тоже получали тревожные вести. Вскоре после избрания Булавина войсковым атаманом на Волге, в районе города Дмитриевска, что на Камышенке (Камышин), появился повстанческий отряд. О событиях, там разыгравшихся, рассказывал две недели спустя поручик Иван Муханов Никите Кудрявцеву, коменданту Казани, куда бравый солдатский командир бежал со страху из Дмитриевска: