- Считаешь, я на подобное способен?

- Не мое дело, но... - замялся парикмахер.

Ицки, затаив дыхание, слушал их голоса. Все это время скульптор рассеянно перебирал ему волосы.

- Ицки.

Плечи молодого человека невольно вздрогнули. Пальцы Токивы провели по щеке, лбу, убрали пряди с глаз. Поцелуй в висок.

- Прости.

Звук шагов затих, в комнате было темно, и Ицки, наконец, открыл глаза. Нас столе, возле маленькой лампы, стоял графин. Хотя в горле сильно пересохло, Ицки пил медленно, с остановками после каждого глотка, потом поставил пустой стакан на поднос и снова лег.

Ты всего-навсего одна из моих вещей. И чем быстрее это до тебя дойдет, тем лучше.

Эти слова еще долго будут его преследовать. Он - кукла, которую одолжили поиграть. И он совершил ошибку, позволив себе это забыть. Ручная зверюшка, занятная вещица - какая разница, что с ней станет? А он, дурак, нафантазировал невесть чего.

Просто быть с Токивой. Чтобы смотрел, дотрагивался. Пусть и считая куклой.

Сам решил приехать сюда, сидеть здесь, завязывать отношения. Сам и виноват.

Вы с Токи в самом деле друзья?

Не друг, не приятель, даже не любовник. Игрушка.

Токива ведь с самого начала его ненавидел, призирал куклу, существующую за чужой счет. Ицки даже собственной прической распоряжаться не вправе. Так о каком уважении речь?

Парикмахер... Паренек младше него, но Токива обращается с ним, как с равным. Парикмахеру все равно, что Токива думает - он говорит, что хочет. Ицки никогда не был столь самоуверенным. Ни воли, ни храбрости. Должно быть, Токива здорово забавлялся, сравнивая их, две противоположности.

Ничего, скоро все закончится. Токиве он нужен не больше, чем на четырнадцать дней.

Завтра уеду, решил Ицки.

Токива обещал навестить Ямабэ, а он свое слово держит. Он честный.

Оставаться здесь не было смысла, но Ицки все равно хотел остаться. Хотя бы ненадолго...

Он больно закусил губу.

Я ему даже не друг.

Сказал. Доволен?

Касаока позвонил рано утром: состояние Ямабэ резко ухудшилось. Токива не стал мешкать: разбудил Ицки, и спустя двадцать минут черный фургон на максимально допустимой скорости несся по направлению к поместью.

Вот и всё, думал Ицки, прижавшись лбом к стеклу.

Время от времени скульптор спрашивал, не холодно ли ему, не больно ли. Ицки молча мотал головой, зная, что, если откроет рот, ляпнет какую-нибудь глупость. А зачем оставлять Токиве плохую память о себе?

Они умудрились миновать все пробки и были в поместье задолго до полудня.

Этой ночью Ямабэ забрала скорая, но утром сэнсей настоял на выписке. Лежал сейчас в своей спальне и ворчал, что терпеть не может больницы, а дома и стены помогают. Голос его звучал по-прежнему ясно, однако Ямабэ сильно похудел и осунулся. Впрочем, чувство юмора хозяина не покинуло.

- Нам надо многое обсудить, - сказал он Токиве.

Но Касаока вдруг воспротивился:

- Доктор велел не перенапрягаться. Сегодня вам лучше отдохнуть. Токива-сэнсей ведь и завтра может подойти, правда, Токива-сэнсей?

В тоне старшего секретаря появились новые, непривычно твердые нотки, и Токива подчинился. Спросил разрешения заглянуть в мастерскую и покинул комнату.

Ямабэ перевел взгляд на Ицки, переминающегося у двери:

- С возвращением, Ицки. Ты славно поработал. Спасибо.

Сэнсей был доволен, но Ицки не решался посмотреть ему в лицо. Все же молодой человек сподобился что-то пробормотать в знак извинения, и Ямабэ ответил невеселой усмешкой:

- Токива - крепкий орешек. Но это неважно, забудь. Я так рад, что ты здесь. Дай я на тебя взгляну.

Ицки замер возле кровати.

- Ближе.

Ицки сделал еще шаг.

- Как ноги? И что случилось с твоими волосами?

- Левая лодыжка просто растянута, правую я сломал. Выглядит ужасно, наверное.

- И ты ходишь? Больно?

- Немного хожу, - Ицки продемонстрировал трость. - Уже почти не болит. А волосы... меня заставили.

- Правда? - прошептал Ямабэ.

Ицки вскинул голову: в глазах сэнсея теплилась странная ностальгия.

- Когда я впервые тебя увидел, ты носил такую же прическу, - удивленно протянул тот.

- Извините, - пролепетал молодой человек. - Я куплю парик или...

- Зачем? Тебе очень идет.

Ицки молчал.

- Я думал, с длинными волосами лучше... но ведь восемь лет прошло. Люди меняются, - вздохнул Ямабэ.

Закрыл глаза и отвернулся.

Следом за Касаокой Ицки вышел из комнаты больного. Секретарь дал молодому человеку новый телефон и посоветовал идти к себе отдохнуть. Ицки медлил: непривычно было снова получать указания.

- Ты неважно выглядишь. Поспи. Завтра поедем в клинику, пусть осмотрят твою ногу. С левой, наверное, пора снимать гипс.

- Да, - сказал Ицки. - Правая будет заживать дольше.

Касаока поджал губы:

- Соблюдай осторожность. Если понадобится, достанем инвалидную коляску. И проводи с Ямабэ-сэнсей больше времени, теперь это твоя работа.

Ицки кивнул.

Ямабэ неуклонно приближался к грани, откуда нет возврата. Болезнь прогрессировала быстрее, чем ожидалось, начались осложнения. Опухоль причиняла нестерпимые страдания, в ход уже шли сильные наркотики.

- Токива думает соглашаться? - спросил Касаока.

- Ни слова не говорит, - пожал плечами Ицки. - Кажется, ему неинтересно.

- Вот как? - супервизор не выглядел особенно удивленным.

Раньше Ицки жил через стену от Ямабэ. Теперь ему отвели комнату в другой части дома. Молодой человек опустился на кровать, отложил трость. Ее вырезал Токива: нельзя было везти в поместье коляску. При взгляде на трость у Ицки замирало сердце.

Вчера ночью, когда он, охваченный жаром, сражался за каждый глоток воздуха, Токива принес воду и таблетки, ерошил ему волосы, гладил по лбу приятно холодной ладонью. Ицки улыбнулся про себя: эта доброта - всего лишь иное проявление жестокости. Он знал: надо вытравить из себя чувства - но не мог. Его все равно неудержимо тянуло к Токиве.

Молодой человек потряс головой, прогоняя эмоции, от которых, казалось бы, успел избавиться. Переоделся и лег. Температура у него упала, однако сон был прерывистый, болезненный: мешала незнакомая обстановка.

На следующее утро левую лодыжку Ицки освободили от гипса. Заодно они взяли в клинике костыли. Остаток дня молодой человек провел на стуле у ложа Ямабэ. С Токивой он столкнулся лишь однажды - спустя день, когда учитель получил, наконец, возможность переговорить с бывшим учеником. Беседа получилась на удивление короткой, все прошло за закрытой дверью, присутствовал лишь юрист Ямабэ. Касаока наверняка был осведомлен о принятом решении, но Ицки не говорил. А молодой человек не счел нужным спрашивать.

В ночь накануне предполагаемого отъезда Токивы Ямабэ снова стало хуже. Ицки первым заподозрил неладное и забил тревогу. В скорую сэнсея уносили уже бесчувственного.

Воспоминания следующих дней походили на калейдоскоп, где яркие узоры слепят глаз, с тем чтобы в следующий миг уйти в забвение. Спроси кто Ицки, на каком этаже лежал Ямабэ, какой был номер палаты - он не нашелся бы с ответом. Лица врача и сестер проплывали туманными пятнами. Зато детали: писк приборов, снег за окном, очертания руки сэнсея - врезались в память так, что Ицки мог бы нарисовать их, если б захотел.

Ямабэ пролежал без сознания три дня, а на рассвете четвертого тихо, не приходя в себя, скончался.

Услышав скорбную новость, в больницу примчались Касаока, Токива и четыре женщины, бывшие в разное время любовницами Ямабэ.

Ицки вернулся в поместье первым - все подготовить. Механически прибирал спальню Ямабэ, гадая, не затянувшийся ли это кошмар. Когда внесли тело, Ицки посмотрел на сэнсея, лежащего на собственной кровати с куском белой ткани на лице, и вконец расклеился.

Ямабэ умер на два месяца раньше, чем обещали врачи. А ведь надеялся дотянуть до весны, мечтал полюбоваться цветущими вишнями.