Мы провели в нашем убежище двое суток, чтобы восстановить наши силы и дать отдохнуть коням. На второй день мы услышали раскаты грома; разразилась гроза, которая должна была погасить пожар, но мы не заботились о том, что происходит наверху. Еды и питья у нас было вдоволь, лошади скоро оправились и отдохнули, и мы немало забавлялись, слушая жалобы пастора, который, сокрушаясь о гибели своих рубашек, забыл свою профессиональную сдержанность и проклинал Техас и техасцев, прерии, буйволов и пожар.

Один из юристов тоже горько жаловался, так как хотя он и родился в штатах, но был ирландского происхождения и не мог забыть о бутылке с виски, принесенной в жертву Габриэлем.

— Такое добро! — восклицал он. — Лучший напиток, какой только видели в этой проклятой стране, пропал из-за грязных буйволов, черт бы их побрал! Эх! Господин Овато Ваниша — между прочим, курьезное иностранное имя, — дайте-ка мне еще ломтик телятины. Право, я подумал было, что эти твари бегут за виски.

На третий день утром мы тронулись в путь и сначала проехали несколько миль вниз по течению, по бесчисленным трупам, которых не мог унести вздувшийся после грозы поток. Миллионы животных превратили подъем на противоположную сторону в отлогий спуск, так что мы выбрались на прерию задолго до полудня. Какое печальное и удручающее зрелище! Куда не взглянешь, всюду голая почерневшая земля: ни травинки, ни кустика не уцелело от огня; а тысячи полусгоревших тел оленей, буйволов и мустангов покрывали прерию по всем направлениям. Горизонт перед нами был закрыт грядою высоких холмов, к которой мы держали путь, медленно пробираясь среди трупов всевозможных животных. Наконец мы достигли вершины холма и убедились, что находимся над одним из притоков Тринити Райвер, образовавшим здесь род длинного озера в милю шириной, но чрезвычайно мелкого; дно состояло из плотного белого песка и казалось усеянным блестками золота и осколками хрусталя.

Это зрелище не преминуло оказать действие на предприимчивую американскую натуру, и доктор немедленно сочинил новый проект обогащения. Он не поедет в Эдинбург; это чепуха; здесь богатство под руками. Он составит в Нью-Йорке компанию с капиталом в миллион долларов — «Общество добычи золота, изумрудов, топазов, сапфиров и аметистов», с десятью тысячами паев, по сто долларов пай. Через пять лет он будет богатейшим человеком в мире; построит десять городов на Миссисипи и будет бесплатно снабжать команчей порохом и ружьями, чтобы они очистили землю от техасцев и буйволов. Пока он рассказывал, мы достигли противоположного берега и стали подниматься на узкий гребень, заросший зелеными кустарниками, теперь истоптанными и смятыми, так как здесь прошли стада, бежавшие от огня, который угас, достигнув «волшебного озера», как мы окрестили его. Проехав еще полчаса мы увидели странное и необыкновенное зрелище.

На роскошной зеленой прерии, пестревшей розовыми цветами клевера и шиповника, всюду насколько хватит глаз лежали сотни тысяч всевозможных животных; иные спокойно лизали свои лапы, другие, вытянув шеи, но не двигаясь с места, щипали окружающую траву. Зрелище было поразительное и напоминало гравюры, изображающие рай в старинных библиях. Волки и пантеры лежали в нескольких шагах от антилоп; буйволы, медведи и лошади отдыхали бок о бок, не находя в себе силы двинуться с того места, где каждый упал, выбившись из сил.

Мы проехали мимо огромного ягуара, свирепо глядевшего на теленка, который лежал в десяти шагах от него. Увидев нас, зверь попробовал встать, но, чувствуя свою беспомощность, свернулся в кольцо, закрыл голову лапами и издал протяжный, не то жалобный, не то угрожающий вой.

Мы остановились на берегу небольшого озерца, расседлали коней и пустили их на траву, а сами закусили холодной телятиной, так как нам претило убивать жалких, измученных тварей. Неподалеку от нас лежал прекрасный благородный олень. Он до того ослабел, что не мог подвинуться на несколько дюймов, чтобы достать травы, а сухой, высунутый язык ясно показывал, что он изнемогает от жажды. Я нарвал пригоршни две клевера и поднес к его морде; он попытался жевать и не мог.

Я взял у доктора меховую шапку, наполнил ее водою и принес оленю. Какой выразительный взгляд! Какие прекрасные глаза! Я брызнул сначала на его язык, а затем поднес воду к его ноздрям, после чего он выпил ее. Когда я принес еще шапку, благородное животное стало лизать мне руки и, выпив воду, попыталось встать и пойти за мною; однако силы изменили ему, и оно могло только следить за мною взглядом, говорившим красноречивее всяких слов. Мне не трудно было понять его значение! Толкуйте о превосходстве человека! Человек неблагодарен, как змея, тогда как лошадь, собака и множество других «бездушных скотов» никогда не забывают ласки.

Я недоумевал, куда девались наши трое юристов, пропадавших более двух часов. Я уже собирался отправиться на поиски, когда они вернулись; их ножи, томагавки и одежда были забрызганы кровью. Оказалось, что они предприняли экспедицию против волков и убивали их, пока не выбились из сил.

Мы оставались здесь до вечера, и доктор изготовил нам к ужину медвежонка с приправой из каких-то степных трав, придававших мясу особый вкус и аромат. Он был очень доволен нашими похвалами его кулинарным талантам и, отказавшись от учреждения «Общества добычи золота, изумрудов, топазов, сапфиров и аметистов», объявил, что бросает ланцет и поступает поваром к какому-нибудь бонвивану, или к padres мексиканского монастыря. Он говорил, что сумеет приготовить самую костлявую старуху так, что ее мясо будет белым, нежным и вкусным, как мясо цыпленка; но когда я предложил ему отправиться к кайюгам западного Техаса или клубам Западного Колорадо и предложить им свои услуги, он снова изменил намерение и стал составлять план возрождения туземцев Америки.

Поужинав, мы напоили и выкупали в озере лошадей, а покончив с этим делом, улеглись спать, но не успели глаз сомкнуть, как разразился страшный ливень, в несколько минут промочивший нас до нитки. Если припомнит читатель, все мы, за исключением Габриэля, оставили свои одеяла в степи, так что теперь дрожали от холода, а развести огонь при таком дожде нечего было и думать. Прескверная была ночь; зато этот холодный дождь спас изнемогавших от жажды животных, страдания которых мы принимали так близко к сердцу. Всю ночь мы слышали, как олени и антилопы пробирались к озеру; дважды или трижды отдаленный рев пантер показал нам, что эти страшные животные уходили подальше от нашего соседства; а дикий вой грызущихся волков давал понять, что если они еще не набрались достаточно сил, чтобы бежать, то могли добраться ползком до трупов убитых товарищей.

Наконец, теплые лучи восходящего солнца рассеяли угрюмый мрак ночи. Олени, лоси и антилопы все уже рассеялись; отдельные мустанги и буйволы щипали траву, но большинство еще лежало на траве; волки, от того ли, что они устали больше других, или объелись мясом своих убитых товарищей, казались еще беспомощнее, чем вчера. Мы напоили коней, закусили холодной медвежатиной и тронулись в путь.

Так как наши лошади совершенно оправились от усталости, то мы ехали крупной рысью и вскоре обсушились и согрелись под лучами благодатного солнца. Мы проехали шесть или семь миль, огибая сплошную массу отдыхавших буйволов, когда наткнулись на сцену, наполнившую нас жалостью. Четырнадцать голодных волков, шатавшихся и спотыкавшихся от слабости, напали на великолепного вороного жеребца, который не мог встать на ноги от слабости. Его шея и бока были уже покрыты ранами, и мучения его были ужасны. Такое благородное животное, как конь, всегда найдет в человеке защитника против таких кровожадных врагов. Мы сошли с лошадей и живо расправились с волками; но злополучный жеребец был уже до того изранен, что шансов поправиться для него не было, и так как ему неминуемо приходилось стать жертвой другой партии его степных врагов, то мы решили сократить его страдания ружейным выстрелом. Это был акт милосердия, но все же уничтожение благородного животного привело нас в печальное настроение духа. Заметив это, доктор постарался развеселить нас следующей историей: