Стах идет не торопясь, он знает, что придет раньше всех. Постоит немного у фабричных ворот, как это делали до него многие поколения рабочих. На фабрику он войдет вместе с Гжесем и его товарищем — так будет лучше, потому что они обещали похлопотать за него перед мастером.

День над Волей встает тяжелый и знойный. Сейчас разгар лета. После жаркого дня наступает душная ночь, подрагивающая от мерцания звезд и стрекотания кузнечиков, а следом за ней приходит утро, теплое, как суп, только что вынутый из духовки. Небо белое и пухлое. Дым из заводских труб не расходится в сонном неподвижном воздухе. По Плоцкой лениво бредут полицейский в синем мундире [4]и шупо из «Зондердинста» [5]. На солнце сверкают голенища сапог. Оба зевают во весь рот, спекулянты мясом и ветчиной сегодня им не попадаются, одни молочницы разносят свою водянистую бурду по трактирам. Полицейский проверяет содержимое бидонов, велит платить штраф. Шупо таращит глаза, как филин. Время от времени спихнет только бидон в канаву, но бить не бьет — от жары его разморило. Он клянет службу в этой проклятой стране, где даже глупые бабы-молочницы стараются обойти закон и вставляют в бидоны двойное дно, наверху молоко, а снизу первосортное желтое масло.

Стах думает: двинуть бы ему, гаду, между ног. И сразу воображение рисует такую картину: он подходит к жандарму и — трах его деревянной подметкой! Тот корчится от боли, роняет автомат. Стах поднимает оружие и направляет на полицейского, который вот-вот выхватит пистолет. Оба — и шупо и полицейский — поднимают руки вверх. Тогда Стах подзывает к себе прохожего в клетчатой рубахе, бредущего по другой стороне улицы, просит его снять портупею с полицейского и забирает ее. А пленным велит идти впереди себя. С минуту он колеблется. Пристрелить обоих проще всего, но как знать, не привлекут ли выстрелы патруль, который точно так же, как эти двое, шныряет по соседней улице. Отпустить их — значит жди погони. И так плохо, и так плохо. А потом, что делать с захваченным оружием? Спрятать — заржавеет. Идти в лес — с кем? Куда? Стаха охватили сомнения, и он даровал врагам жизнь.

То место, где дальновидные предки братьев Берг основали столярную мастерскую и построили доходный дом, перед самой войной начало внезапно менять свой облик. Здесь стали возводить жилые дома и всякого рода общественные здания. Спекулянты скупали земельные участки. После кризиса наступил короткий и обманчивый период процветания, но началась война и все так и осталось недостроенным.

Рядом со старыми, заросшими диким виноградом строеньицами, где ютятся небольшие мастерские ремесленников, возвышаются красные коробки недостроенных жилых зданий. На пустырях виднеются зарастающие травой фундаменты. Фонари остались старые, газовые, которые помнили еще усатых, вооруженных саблей царских будочников.

Стах сохранил со времен детства смутное воспоминание о старичке, ходившем с шестом и лесенкой. Шестом он дотрагивался до чего-то в фонаре, и тот загорался, а если не хотел гореть, старичок подставлял лесенку, взбирался наверх и начинал возиться под стеклянным колпаком.

Фонари и обвитые виноградом домики мастерских возникли одновременно в период процветания богатых мещан. Потом начали застраивать целые кварталы — деньги стали наживать более быстрыми, более современными методами, и в больших количествах.

Стах пошел мимо группы увешанных котомками евреев. Их пригнали сюда из гетто, чтоб они разровняли пустырь, носивший название Садурки, и приспособили его для склада фирмы «Кабельверке». Евреев конвоировал солдат с двумя овчарками. Немец хлестал себя арапником по голенищам и орал: «Я вам покажу, lausige Juden!» [6]

До войны мальчишки играли на Садурке в полицейских и воров, устраивали футбольные матчи, а в пору осенних ветров пускали змеев. А вот и длинный забор из почерневших досок с колючей проволокой наверху и одноэтажное здание конторы; на узких дверях деревянная вывеска под щитком, на вывеске нарядная надпись:

БРАТЬЯ БЕРГ

Механизированная столярная мастерская

Стах прислонился спиной к железному столбу трамвайной линии и стал глядеть в конец улицы, ожидая, когда появятся столяры.

За стеной конторы кто-то зашаркал, звякнул ключ, и в дверях показалось похожее на крысиную мордочку лицо старика в спортивной шляпе с козырьком и наушниками. Он внимательно посмотрел на Стаха, попятился, как барсук в нору, и вскоре за стеной заскрипел старый насос. По вставленному в отверстие стены желобу хлынула в канаву грязная струя. Старик откачивал грунтовые воды из подвала. Потом он выглянул снова, пошевелил усами и спросил, указав бородкой на Стаха:

— Тебе чего? — И сразу добавил: — Ученик, а?

Стах кивнул.

— Чего подпираешь столб? Думаешь, хозяин придет и скажет: «Милости просим». Заходи сюда и… значит… подожди мастера. Чего боишься? Входи смелей. Пока пан Шимчик не ударил в колокол, я тут хозяин.

Он пропустил Стаха вперед, толкая его в спину огромным ключом, и через коридор вывел на просторный двор. Здесь в высоких штабелях лежали, высыхая на солнце, сосновые доски. От скипидарного запаха даже в носу защекотало. Стаху здесь понравилось: пахнет хорошо, и чистота вокруг, и на мастерскую приятно смотреть — не какой-нибудь хмурый домина, а симпатичный на вид, крытый толем барак с немного выпяченными изнутри стенами. В конце двора голубятня и уборная.

Старик толкнул стеклянную дверь, и они оказались внутри помещения. Слева, возле первого верстака, стоял голый по пояс детина в холщовом фартуке и давил бутылкой льняное семя для щегла, который копошился в клетке над окном. Это был Гжесь.

— Ага, это ты, как тебя…

— Стах.

— Стах… Я говорил с мастером. Возьмут тебя на две недели на пробу. Будешь хорошо работать — оставят насовсем. Садись, только не на верстак, на верстак задом не садятся — не стульчак.

От стекол в дверях шла наискось по полу золотая полоска солнца. Ее на секунду по очереди гасили все, кто входил в барак. Стало шумно, тесно и весело. Среди верстаков и людей крутился, словно деревяшка в проруби, молодой человек с загорелым лицом в зеленых брюках. Он всех расталкивал, улыбался, извинялся, наконец сел возле Стаха.

— Вы тоже на практику? Позвольте представиться: Юрек Корецкий. Приятно встретить товарища по несчастью, а?

— Меня зовут Стах… Стах Костей, если тебя это интересует. Знаешь что, дай закурить, если есть.

Они закурили.

В механическом цехе застонал стальным голосом колокол. Все подошли к своим верстакам и теперь уже подавали голос изредка, словно птицы, готовящиеся к отлету.

Худой, в узком коротком костюмчике парень, присев на корточки, раздувал огонь в печке, на которой стояли котелки с клеем. При звуке колокола он выпрямился и крикнул:

— Ученики!

Стах и Юрек подошли. Глаза присутствующих с любопытством следили за ними. Тощий парень повел их в глубь преисподней. Среди воющих на разные голоса машин торчала, словно рубка рулевого, застекленная будка мастера. Рядом с мастером в ней сидел старик. Все лицо его было в обвислых складках кожи, словно морда легавой собаки. Это был один из братьев Бергов, которого звали «первый». Он глянул на юношей и кивнул, тогда мастер откашлянулся, стукнул по чертежной доске карандашиком.

— Сильвек, — обратился он к парню в куцем костюмчике, — этого, — тут он указал на Юрека, — дай Шимчику, а этого, — указал на Стаха, — сведи к отцу на циркульную пилу. Пусть принимает конец. Только пусть сперва вынесет опилки.

Сильвек предоставил новичков самим себе сразу же за порогом будки и умчался, потому что из столярного цеха кто-то громко крикнул: «Клей!»

Стах подошел к циркульной пиле, обменялся несколькими словами с рослым механиком, который как раз в этот момент что-то смазывал в машине. Затем вытащил из угла ребристый фанерный ящик и принялся сгребать в него лопатой опилки.