После бури за счет Востока и Запада Юг распустил почки и бутоны. Видимость улучшилась, и взгляд из окна нынешнего, вдаль глядящего, достигал даже Скопье, столицы по милости Божьей государя сербских и поморских земель. А там, перед многоименитым королем Стефаном Урошем II Милутином, который как раз мыл уши щебетом садовых скворцов, стоял в полном замешательстве великий пристав Краиша, сжимая в руках небольшой глиняный кувшин.
– Государь, простите, что мешаю вам, но в сетях, растянутых вдоль южной границы, сегодня на заре обнаружены разные голоса. Плохие новости они сообщают. В страну нашу пришла большая беда!
Еще со времен Уроша I существовал обычай ставить на границе королевства сети для того, чтобы в них ветром заносило всякие рассказы и разговоры из-за границы и из разных краев страны. Особые служащие, которых называли вестниками, отобранные на основе природной пытливости их духа, каждое утро тщательно изучали содержимое сетей, распределяли найденное по кучам, отделяя важное от менее значительного. Наутро, особенно после ветреных ночей, сети всегда были полны, чего в них только не было – и нежные любовные разговоры в далекой Антиохии, и грубая перебранка двух салоникских пекарей, и крики раба, который с помощью палки и выкриков: «Прочь с дороги! Посторонись!» прокладывал своему господину путь в царьградской базарной сутолоке, и праздное посвистывание бродяги или дубровницкого перевозчика товаров via Drine и еще всякая всячина. Тем не менее, и притом не так уж редко, в сетях оказывалось и кое-что весьма полезное, например, важнейший кусок беседы заговорщиков, легкомысленно сообщенные вслух сведения о направлении движения вражеского войска, а иногда даже и целехонькая государственная тайна, которую во сне, при открытом окне, мог неосторожно пробормотать какой-нибудь слишком болтливый или опьяневший от старого выдержанного вина стратег. Все эти пойманные голоса, независимо от обманчивой оценки степени их важности в данный момент, под бдительным надзором областных воевод помещали в глиняные кувшины, которые запечатывали гипсом и хранили потом на холоде не меньше десяти лет, время от времени встряхивая, чтобы содержимое не выпало в осадок. Каждое сказанное слово имеет свою цену. Даже обычный вздох, если поместить его в соответствующую цепочку событий и фактов, может сказать очень многое. Разумеется, истории, которые казались важными, сразу же доставляли к королю. Даже если он сам их и не прослушивал, то, по крайней мере, его оповещали о том, что нового обнаружено в растянутых сетях.
Итак, несколько раньше обычного времени в покои государя сербских и поморских земель вступил и предстал перед ним перепуганный великий пристав Краиша, начальник над всеми, кто был приставлен к сетям. В руках он осторожно нес упомянутый кувшин, в котором находились слова, запутавшиеся в ловушках на южной границе.
– Славнейший, голосов здесь много, разных. Большая часть – это разговоры горных растений, птиц и зверей. Но есть и человеческие, а именно нашего гарнизона из города Маглич. Они попали в беду возле Меляницы, неподалеку от одной мельницы, которая ни с того ни с сего заработала вдруг среди ночи. Их было человек пятьдесят, и они пытались короткой дорогой пройти к Заклопита Луке, перерезать путь болгарам и куманам – войску князя Шишмана. Вот, послушайте только голоса этих несчастных! – известил короля пристав.
– Болгары?! Куманы?! Как они попали в глубь наших земель?! Неужели они могли незамеченными оказаться так близко, возле Жичи и Маглича?! Что делают воеводы и наблюдатели на ближайшей к Видину границе?! Сидят на своих ушах?! Почему нам не сообщили раньше? Разве войско Шишмана немо?! Как случилось так, что вы ни разу не поймали в сети ни одного звука от нашего неприятеля?! И еще одно – почему вдруг мельница в Мелянице работала ночью, если нами отдано приказание, что мельничным жерновам сербов разрешено вращаться лишь с восхода солнца и до заката?! – рассердился король Милутин, отпустил полотеничного и кубконоса и с наполовину вымытыми ушами отогнал от своей головы песню садовых скворцов.
– Государь, мы не виноваты, – боязливо склонил голову Краиша, всем телом приняв смиренное положение. – В войске видинского князя Шишмана есть люди, назначенные собирать заячий помет. Они же одновременно собирают и все голоса, которые всегда сопровождают поход. Еще у видинского князя есть летучее привидение, которое называют цикавацом. Он вылавливает все голоса в высоте. Хотя по своей природе болгары и куманы буйны, они не оставляют вокруг себя ни малейшего шума, а уж тем более таких звуков, как удары копыт, звон меча, смех или разговор. У них даже барабан немой. Так утверждает обнаруженный голос кефалии Величко. И над церковью Святого Вознесения нависла большая опасность. Монахи Жичи остались без защиты. Что же касается мельницы, государь, то запруду открыл какой-нибудь призрак, другого объяснения у меня нет.
Король сделал один шаг вперед. Торжественно закачались головки цветов на его порфире. Вытянули шеи вышитые двуглавые орлы. Зашуршал морской жемчуг по краям государева облачения. Не прибегая к помощи рук, он длинной бородой, расчесанной и разделенной на две равные части, взял у пристава глиняный кувшин. Это было суетным трюком, от которого Милутин никак не мог отказаться, как ни укорял его духовник Тимофей. В свое время это высокомерное умение он купил у одного купца из Трапезунда, просто так, на всякий случай. Диковинка ради самой диковинки.
Через тонкую глиняную стенку до королевского уха доносились шум множества голосов, рост горных растений, потягивание дубов, трубные крики оленей, рев Ибара, а среди всего этого и голоса попавших в беду воинов и кефалии Величко. Несчастные словно тихо попискивали:
– Государь, если еще не поздно, пошли войско…
– Буря помешала нам защитить от безбожников церковь Святого Спаса…
– Благочестивый, заклинаем Всевышним, поспеши к Жиче…
– А нас, недостойных, удостойте!
– Государь, освободи нас из мрака этого глиняного сосуда…
– Собирайте войско, – тихо, едва слышно присоединил к ним свой голос король, потом резко опустил бороду, кувшин упал, на полу остались черепки и изгрызенные бурей голоса.
Государь сербских и поморских земель пал на колени. Среди множества голосов шевелилось пятьдесят душ, похожих на зернышки с крошечными крыльями. Как можно нежнее и осторожнее, двумя пальцами Милутин перенес их одну за другой к себе на ладонь. Потом встал и подошел к ближайшему окну. Там он дунул на крылатые зернышки словами смиренной молитвы:
– Примите их, ангелы, они принадлежали мученикам!
Души сами собой поднялись ввысь. Окружив их, откуда-то появилось ровно столько же горлиц. Небольшая стая, словно отыскав невидимую тропку, взвилась на небеса.
Возле одного из окон дворца в Скопье велико-именитый король приказал опоясать себя мечом. Залов и комнат во дворце было не так уж и много, но их число конечно только тогда, когда у государя кроткий нрав. От разносившихся по всему зданию грозных распоряжений Милутина оно казалось во много раз больше, чем было на самом деле:
– Сокольничие!
– Позвать сюда сокольничих!
– Садовых скворцов разогнать!
– Доставить соколов!
– Я желаю умыть уши их клекотом!
– Сокольничие! Призвать ко мне сокольничих!
Услышав государев голос, дочь его Анна в своей спальне тут же взялась за полотно и молитвы, чтобы подрубить отцу шейный платок. Молитвенные слова сплетались с нитью, а длинные пальцы с подушечками, исколотыми подготовкой к прежним походам, спешили.
Один из пажей, отвечавший за истории, прославляющие государя, отправился поискать в закромах соответствующий рассказ, такой, в котором великоименитый король поразит злокозненного неприятеля и защитит сердце архиепископии.