– Братья, откажемся от силы! Не будем грешить! Покаемся, пока не поздно! Изгоним нечестивого, прислушаемся к пению монахов!

Увидев и услышав все это, слуга Смилец приказал каждого, в кого проникло хоть немного пения, подвесить вниз головой и палкой как следует отбить по ребрам и бокам. В особенности это касалось тех, у кого зародилось намерение отказаться от осады монастыря. Из несчастных, перевернутых вверх ногами, начало вываливаться все то, что они собирали в себе годами. Удивительно, сколько всего может вместить в себя один человек и из чего внутри свито человеческое существо. Так, например, открылось, что один из наказанных годами скрывал свою извращенную склонность к юношам. Второй, широко известный своей куражистостью, был по горло наполнен печальными колыбельными песнями, которые в детстве пела ему мать. Третий носил в себе смешное желание летать, и только сейчас выяснилось, почему по вечерам он часто принимался подпрыгивать и отчаянно махать руками. Из четвертого, страшно скупого, который даже мочился только в собственные сапоги, посыпались изъеденные молью мысли и оставленные ему кем-то в залог, но не выкупленные чувства. И так далее, и так далее, много еще нашлось всякой всячины, но то, что было толкового, тут же растащили, а все остальное растоптала толпа, собравшаяся посмотреть на наказание.

Для богобоязненного же болгарина в назидание другим Смилец придумал наказание еще страшнее – приказал железными щипцами для углей выдергивать из него крамольные слова. Известно, что многие легче легкого просто плюются словами или выковыривают их специально отращенным на мизинце ногтем, а то и просто вынимают, засунув в рот большой и указательный пальцы. Однако у этого бедняги слова были зачаты не под быстрым языком, они искренне исходили из самой души. Поэтому палач не смог долго мучить осужденного. Уже после нескольких болезненных вздохов и первых криков он железными щипцами вырвал и крылатое зернышко – душу обращаемого.

– Так будет с каждым, кто снюхается с теми, что наверху! А кто первым перешагнет порог приподнявшейся церкви, тут же может обменять княжеское обещание на золотые! Сами решайте, что лучше! – снова обратился к осаждавшим Смилец, чтобы укрепить их волю.

Вдохновленные его словами и жадные до вознаграждения, нападавшие взялись каждый за свое дело. Одни начали бодро сколачивать лестницы, другие бросаться черными клятвами, третьи злодеи просто прыгали, а какой-то расторопный на вид куман даже изловчился выдрать пару пучков травы из одного комка земли в монастырском дворе, высохшего более других.

Рядом с прочно сложенным колодцем, не участвуя во всех попытках проникнуть в монастырь, стояло несколько предсказателей. Считалось, что читать судьбу легче всего именно отсюда – ведь с самого первого дня все воды на свете неразрывно связаны в один огромный клубок. Но прежде всего следовало хорошенько взболтать содержимое колодца, чтобы взгляд мог проникнуть под поверхность как можно глубже. Поэтому один из предсказателей пристально смотрел вниз, в то время как остальные, отложив решета, били по воде длинными ореховыми прутьями или полными горстями бросали черные камешки, стараясь потопить блеск и как можно сильнее исказить волнением первые, наиболее полно соответствовавшие верхнему миру отражения.

Вода от наклонившихся над ней человеческих фигур сначала помрачнела. Потом посередине она начала закручиваться в водоворот. Медленно, очень медленно, едва заметно, так, что его обод почти не сужался. Потом вдруг, словно прут или камень попал в какую-то подземную струю в колодце, водоворот заспешил, начал свиваться и сплетаться. Тот, кто смотрел, закричал:

– Началось! Тону! Кажется, уже не могу вырвать взгляд!

– А ты глубоко? Есть там что-то? Говори сразу, чтобы потом чего-нибудь не забыть! – спрашивали наперебой другие предсказатели, готовые тут же толковать увиденное.

– Так. Вижу пузырьки, корни трав, между камнями выпученные глаза покрытых наростами жаб, потом песок, водяной мох… – отвечал тот.

– Ты что?! Какие еще пузырьки и жабы?! Как там насчет судьбы? Видно ее где-нибудь? – недоумевали собравшиеся возле колодца.

– Нет, пока ее нет! Но водоворот затягивает мое зрение все глубже, вода крутится все быстрее, просто головокружительно, держите меня за ноги, чтобы я весь не потонул!

Склонившегося над колодцем ухватили за ступни, обхватили за ноги в коленях, схватили за пояс, а две руки подхватили его под мышками. И в самом деле, стало слышно, как вода в колодце бурлит, бешено ревет, кое-кто даже пожалел, что они взбаламутили то место, где кроются судьбы.

– Человеческий глаз здесь еще никогда не бывал! – с трудом выдавил из себя глядящий.

– Что там такое? Расскажи нам! Говори!

– Вот где один монах бросил в колодец пучок травы! А другой две серебряные монеты! Вот где наш государь поместил отражение своего лика, чтобы охранять воду! А здесь одна неосторожная птица пять осеней назад потеряла свое отражение! Трещина в облицовке вцепилась ей в правое крыло! Вот каким был день десять лет назад! И где однажды увяз небесный Возничий! Возчики голыми руками вытаскивали звезды из грязи! Вот вижу улыбающиеся лица землекопов, когда пробилась первая струя воды!

– Да это все ил прошлого! Есть ли что из будущего? Видишь ли ты вообще судьбу?

– Водоворот становится все уже! Времена смешиваются! Проносятся водяные волшебницы! Чтобы это увидеть, стоило заглянуть так глубоко! Хотел бы пересказать все, но у меня слов нет, чтобы выразить всю эту красоту! Вот сейчас вижу, как мы осаждаем недостижимый, парящий в воздухе монастырь! День и ночь! Ночь и день! И столько их, что не могу пересчитать, только что ночь у нас все длиннее, все крупнее, а у монахов день словно куда-то высыпается, укорачивается, уменьшается! Вижу, как два войска движутся братьям на помощь! Одно то и дело останавливается, другое спешит вперед, и оба добираются в один и тот же час, но напрасно! Вижу слепого старца, одетого в окровавленный горностаевый мех, он, как обезумевший, скачет верхом через огромный город, охваченный пламенем! А небо над городом разодрано на куски и навсегда испачкано чадом пожара! Вижу, как кто-то мелкий пишет строчку за строчкой белым пером! Рука его словно не имеет веса, буквы словно высыпаются на бумагу одна за другой! Вижу, да, вижу, как один, неизвестный, сидит в тюрьме, а второй показывает ему, как открывать окна в стенах! Вижу, как этот первый, тот, что помоложе, все проверяет отвесом, потому что хочет узнать то, что существует на самом деле! Вижу, вижу…

– Повтори! Последнее мы не расслышали!

– Вижу…

– Громче! Не понимаем!

– Вроде бы себя самого вижу! Только каким-то раздувшимся, белым…

– Может, это ты после попойки?! – пошутил кто-то.

– Вижу, где я в воде захлебнулся! – вскрикнул предсказатель. Те, что держали его, оцепенели от ужаса, их руки разжались, он свалился в колодец и утонул.

Другие толкователи снов молча отскочили назад. Остался лишь один, он нерешительно подошел к колодцу и осторожно заглянул в него. Внутри все еще крутился, засасываемый водоворотом ужасающий крик несчастного, но вода уже начала успокаиваться, и на ее поверхность возвращался прежний отблеск солнца. Заглянувший в колодец пожал плечами:

– Нет его! Надо же, а он так хорошо видел!

Такими событиями была наполнена первая половина пятнадцатого дня. Под монастырем все кипело от жадного стремления добраться до церкви и наконец-то покончить с осадой. Неожиданно среди этого злого дня проснулся цикавац, сонно приоткрыл глаза, лениво выпустил когти, встряхнул крыльями. Глядя на этого бездельника, куманский вождь Алтай вспомнил, как ловко племена кочевников ловят дожденосные облака посреди плоской степи, где нет ни малейшей возвышенности. Берут воробья и просто-напросто привязывают к его лапке нитку, а потом отпускают в небо. Когда птица добирается до облака, когда она, такая маленькая, совсем теряется в его утробе, снизу начинают осторожно тянуть за нитку и тянут до тех пор, пока не приземлят воробья вместе с его добычей. После этого с облака счищают серую оболочку и оставшуюся белую массу разрубают на крупные сочные ломти, а птицу берегут до следующего раза.