— Не тащись со мной. Сама пойду. Не маленькая, — сердито шипит Нинка, стараясь отделиться от меня.

Будем ли мы когда-нибудь вместе? Вряд ли. Уж очень разные у нас стремления. С третьего класса я не вылезаю из библиотеки. Нинки, по-моему, там не было ни разу. Когда я по вечерам читаю, она визгливо жалуется:

— Мам! Натка опять зря жгет электричество!

У нее нет близких подруг, как у меня. Домашние дела интересуют ее больше школьных.

— Не все же такие ненормальные, как ты с твоей Женькой! — часто поучает она меня по-взрослому.

И откуда это?

Я вздыхаю, но все же иду рядом с нею. Хочу вспомнить себя пятиклассницей. Нинка с фырканьем исчезает.

На праздничном школьном дворе, где я всегда была своей, нужной, теперь посторонние ребята. Нерешительно останавливаюсь у забора. Сказали бы мне год назад, что так будет, не поверила бы.

— Ната! Вот здорово! — вдруг слышу голос Оли Лоховой, моей заместительницы по учкому. Она пробирается ко мне сквозь толпу.

— У вас новый вожатый? — почему-то шепотом спрашиваю я.

— Да. Только не он, а она! Видишь — на площадке?

Вижу. Девушка лет девятнадцати в белой кофточке и красном галстуке что-то негромко объясняет ребятам.

— Тоня. Меня зовут Тоней! — наконец долетает до меня.

— Успехов тебе, Тоня! — кричу я.

Оля смеется и тянет меня за собой. Но зачем? У них и без меня все хорошо.

— Счастья вам всем! — машу я рукой и мчусь домой. С какой-то удвоенной энергией выметаю двор, ношу воду из колодца и пою, как на демонстрации, во все горло.

— В школу новую не опоздаешь, певица? — насмешливо спрашивает мама. Она все еще сердится на меня за то, что я не пошла работать.

Я распрямляюсь и с ужасом вижу по старым кухонным часам, что поезд мой в этот момент отходит от станции.

Представляю, как металась по платформе Света и как хмурился и сердился Жорка. Они, конечно, уехали без меня. Не опаздывать же всем! И надо же такое в первый день…

В школе уже был звонок, хотя в классах стоял шум. Не все еще учителя вошли в них. Я поднимаюсь на второй этаж, прыгая через две ступени, гулко стуча по каменным плитам.

— Где тут восьмой класс? — задыхаясь, спросила я худенькую нянечку в белой косынке.

— Все еще лето празднуешь? — покачала она головой и указала на плотно закрытую дверь.

Я приложилась к замочной скважине и совсем близко увидела Свету. Я смело распахнула дверь и шлепнулась на парту рядом с нею. Совсем как в Немчиновке, где я часто опаздывала из-за общественных дел. Вожусь, устраиваюсь и не замечаю, какая мертвая тишина стоит вокруг. Света испуганно толкает меня в бок и что-то произносит одними губами.

— Чего ты? — не понимаю я и тут же вздрагиваю от спокойного, ясного, но полного странной силы голоса:

— Девочка, которая только что вошла, встань, пожалуйста!

Я встаю и недоуменно смотрю на худощавого, среднего роста человека с густой черной бородой и очень бледным лицом. Глаза тоже черные. Прожигают насквозь. «Кто это? — не сразу соображаю я. — Ах, да! Наверное, тот самый учитель с сербской фамилией…»

— Теперь выйди и попроси разрешения снова войти, — звучит тот же чистый голос, и так же чисто смотрят глаза.

Как загипнотизированная, я проделываю все, что требует этот человек. Наконец я снова сижу рядом со Светой, но уже не вожусь, а застыла, как статуя. Чернобородый одобрительно наклонил голову и стал продолжать объяснение.

Но какая стоит тишина! Ничего подобного не было в Немчиновской школе. Там всегда крутили головами, заглядывали друг к другу в тетради, переглядывались и перешептывались даже у таких строгих учителей, как Наталья Ивановна. А тут мне даже страшно скосить глаза, чтобы увидеть, кто сидит на соседней парте, тут ли Жорка с Гришей и новая знакомая Ира? И на меня никто не смотрит. В классе царит негромкий, волевой голос. Я вижу только затылки ребят. Господи, живые здесь люди или мумии?

Живые, потому что зашелестели тетрадями, начали что-то писать. По доске знакомо застучал мел. Непонятный человек что-то чертил и обозначал буквами.

Света снова толкнула меня, указывая глазами на пустую парту передо мной. Но я так боялась опоздать на следующий поезд, что помчалась безо всего. «Первый день можно и так провести», — почему-то легкомысленно решила я. Вот так начало новой жизни!

Я прикрываю ладонью глаза и хочу осознать, что же произошло, но мне мешает резкий электрический звонок. В Немчиновке тетя Стеша звонила веселым медным колокольчиком — и все как оглашенные срывались с мест. Звонок был для нас. По привычке я приподымаюсь, но Света сердито держит меня за юбку. В самом деле, никто не шелохнулся.

Бородатый «серб» неторопливо кладет мел и произносит своим четким, твердым голосом:

— Все это вы, конечно, знаете, но освежить в памяти не мешает. В следующий раз перейдем к курсу восьмого класса. Вы свободны, товарищи.

И первый раз улыбнулся. Да так, будто озарил всех. В черни бороды мелькнули меловой белизны отличные зубы, какие изображают на коробке с пастой «Хлородонт». Все зашевелились и ответно заулыбались.

— Никогда бы не подумала, что эта Синяя борода может улыбаться! — сердито фыркнула я и почувствовала что-то вроде неприязни к невозмутимому «сербу».

— У него не синяя борода, а черная, бархатная, — мурлыкающим голосом произнесла Света и окончательно вывела меня из себя.

Перенесенное унижение давило на сердце.

— Все равно. Семь жен у него наверняка томится в подвале, а то и больше.

— Ого, а ты, оказывается, злая, уважаемый председатель учкома! — услышала я чуть насмешливый голос Иры Ханиной. Она подходила ко мне сияющая, праздничная, как и полагается в этот первый сентябрьский день.

— И вовсе не злая, — буркнула я, едва сдерживая слезы. — А он, по-твоему, добрый? Здорово он тут вас всех выдрессировал. Пикнуть не смеете!

— Что с тобой? Не с той ноги встала? — пробует отшутиться Ира, но веселый блеск в ее глазах меркнет.

— Что, Наточка, получила урок светского воспитания? Это тебе не наш милый дядя Костя, у которого во время объяснений можно было в окно вылезать. Туда и обратно! Нет, существует дверь, да еще не в любую минуту ее можно открыть. На все свое время! — заговорил подошедший Жорка, потирая, по обыкновению, руки.

Как, и он? Мой верный, всегда поддерживающий меня Жорка против меня? Мою руку успокаивающе гладит Света, и я чувствую, что и она не за меня. Чем же их всех пленил Синяя борода?

Я оглядываю незнакомых ребят. Они увлечены разговорами, смеются. До меня им нет никакого дела. Я чужая. Чувство незаслуженной обиды охватывает меня. Еще никогда так не было. В самые трудные минуты жизни всегда кто-нибудь был за меня, поэтому я никогда не падала духом. А теперь?

— Ты предал меня! Да, предал! — кричу я в лицо Жорке.

Он медленно краснеет до кончиков больших ушей и по-собачьи трясет головой, будто отряхиваясь.

— Ты не права. Ох, как ты не права! Подумай! — говорит он и уходит на первую парту, где они обосновались с Гришей.

— Что там у вас? — слышу я Гришин голос и шелест сворачиваемой газеты.

— Так, ничего, — мычит Жорка и смотрит на доску, где еще не стерты написанные четким почерком формулы.

Девчонки молча смотрят на меня. Они ничего не могут понять. Звонок заставляет Иру уйти на место, а Света ободряюще шепчет:

— Литература сейчас. Твоя любимая.

У меня сейчас нет ничего любимого. Мне нехорошо до тошноты. И мыслей никаких нет. Пусто.

Так началась моя, как мне казалось, вечная ненависть к учителю, которого все глубоко уважали, о котором рассказывали необыкновенные вещи и крепко верили в них.

— Откуда ты взяла, что он серб? — недоумевала Ира, когда мы со Светой однажды зашли к ней домой перед уроками. — Фамилия ни о чем не говорит. Он самый настоящий русский — Андрей Михайлович! Ну а если б и серб — какое это имеет значение?

— Помнишь, у нас был венгр Тóни? — с удовольствием подхватывает Света, лишь бы свести разговор к миру.