Эдди Холланд закрыл за собой дверь финансового отдела, дал короткие указания секретарю и уехал. Через двадцать минут его зеленая «Тойота» въехала на большую стоянку. Он заглушил двигатель, закрыл глаза и продолжил сидеть, словно ожидая какого-то события, которое заставит его уехать назад, не окончив дела. Ничего не произошло.

Наконец он открыл глаза и осмотрелся. Здесь было красиво. Большое здание напоминало огромное каменное плато, окруженное яркими зелеными лужайками. Могилы располагались симметричными рядами. Пышные деревья с нависающими кронами. Успокоение. Тишина. Ни человека, ни звука. Помедлив, он выбрался из автомобиля, громко хлопнул дверью, испытывая слабое желание, чтобы кто-нибудь услышал его и, может быть, вышел из двери крематория и спросил что он хочет. Ему стало бы легче. Никто не вышел.

Он поплелся по проходу, читая имена на памятниках, но в первую очередь обращал внимание на годы жизни, как будто искал ровесников Анни – и нашел многих. Он наконец понял, что многие прошли через это до него. Им тоже пришлось принимать решения, например, о том, чтобы дочь или сына кремировать, какой камень поставить над урной, что посадить на могиле. Им приходилось выбирать цветы и музыку для погребения, рассказывать священнику о талантах и увлечениях ребенка, чтобы надгробная речь носила как можно более личный характер. У него затряслись руки, и он спрятал их в карманы старого пальто с порванной подкладкой. В правом кармане он нащупал пуговицу, и ему в ту же секунду пришло в голову, что она лежит там долгие годы. Кладбищенская роща была довольно большой, и в самом ее конце он заметил человека в темно-синем нейлоновом халате, который бродил вдоль могил. Наверняка служитель. Холланд направился к человеку в надежде на его разговорчивость. Сам он не мог начать разговор, но, может быть, человек остановится и скажет что-нибудь о погоде. У них всегда хорошая погода, подумал Эдди. Он взглянул на небо и увидел, что оно покрыто редкими облаками: воздух был мягким, и дул легкий ветерок.

– Добрый день!

Человек в темно-синем халате действительно остановился.

Холланд откашлялся.

– Вы здесь работаете?

– Да. – Человек кивнул в сторону крематория. – Я здесь, что называется, за старшего. – Он улыбнулся открытой улыбкой, как будто не боялся ничего на свете, видел всю человеческую несостоятельность и возвышался над ней. – Я работаю здесь уже двадцать лет. Красивое место, вам не кажется?

Холланд кивнул.

– Точно. Я тут хожу и размышляю, – пробормотал он, – о прошлом и все такое. – Он нервно хихикнул.- Рано или поздно каждый ляжет в землю. Неизбежно. – Рука в кармане ощупывала пуговицу.

– Неизбежно. У вас здесь родственники?

– Нет, не здесь. Они похоронены дома на кладбище. Мы никогда не кремировали покойников. Я даже не знаю, что это такое,- смущенно сказал он.- Я имею в виду кремацию. Но, наверное, это не так уж важно, когда прах идет к праху. Хоронить или кремировать. Однако, сделать нужно. Не то чтобы я собрался помирать, но решил, что пора определиться. В том смысле, хочу ли я, чтобы меня похоронили или кремировали.

Улыбка сошла с лица служителя крематория. Он внимательно смотрел на полного мужчину в сером пальто и думал, сколько сил ему стоило прийти сюда и исполнить свой долг. Люди по многим причинам бродят здесь среди могил. Он научился распознавать их и никогда не ошибался.

– Это важное решение, я считаю. Его надо принять обдуманно. Люди вообще должны больше думать о собственной смерти.

– Правда?

Холланд явно испытывал облегчение. Он вынул руки из карманов.

– Но люди часто боятся спрашивать о похоронах. – Он запнулся. – Боятся, что о них плохо подумают. Что они не в своем уме, если хотят узнать о процессе кремации, о том, как это происходит.

– Каждый имеет право это знать,- ответил служитель крематория умиротворяюще.- Просто мало кто отваживается спросить. Есть люди, которые не хотят этого знать. Но если кто-то хочет, я очень хорошо его понимаю. Мы можем пройтись немного, и я вам расскажу.

Холланд благодарно кивнул. Он чувствовал покой рядом с этим дружелюбным человеком. Человеком его возраста, худым, с поредевшими волосами. Они побрели рядом по тропинке. Галька тихо потрескивала под их ногами, а легкий ветерок гладил Холланда по лбу, словно утешающая рука.

– Все это на самом деле очень просто, – начал служитель крематория. – В печь ставится гроб с телом. У нас собственные гробы для кремации, деревянные, ручной работы, все как положено. Так что не думайте, будто мы вынимаем покойников из гробов и кладем в печь.

Холланд кивнул и снова сжал руки в кулаки.

– Печь очень большая. Здесь у нас стоят две штуки. Они электрические, в них сильное пламя. Температура достигает почти двух тысяч градусов. – Служитель улыбнулся и посмотрел вверх, как будто хотел поймать слабый солнечный луч. – Все, во что одеты покойники, тоже попадает в печь. Вещи и украшения, которые не сгорают, мы кладем потом в урну. Кардиостимуляторы или ткани, имплантированные внутрь тела, мы вынимаем. До вас наверняка доходили слухи, что украшения из благородных металлов воруют из гробов. Но это неправда, – сказал он убежденно. – Неправда.- Они приближались к двери крематория. – Кости и зубы размалываются на мельнице в мелкую, похожую на песок, серо-белую пыль.

Услышав о мельнице, Эдди подумал о ее пальцах. Тонких, красивых пальцах, на одном из них – маленькое серебряное кольцо. И его собственные пальцы скрючились в карманах от ужаса.

– Мы следим за процессом. В печи есть стеклянная дверь. Примерно через два часа мы выметаем из печи все – и получается маленькая кучка тончайшей золы, меньше, чем люди, наверное, себе представляют.

Следят за процессом? Через стеклянные двери? Они будут смотреть внутрь на Анни, пока она горит?

– Я могу показать вам печи, если хотите.

– Нет, нет!

Он прижал руки к бокам, безнадежно пытаясь удержать дрожь.

– Эта зола очень чистая, самая чистая зола в мире. Похожа на мелкий песок. В старые времена такую золу использовали в медицинских целях, вы знали об этом? Помимо прочего, ей посыпали экзему. Ее даже ели. Она содержит соли и минералы. Мы процеживаем ее и помещаем в урну. Урну вы можете выбрать сами, есть разные варианты. Она закрывается и опечатывается, а потом опускается в могилу, внутрь маленькой шахты. Этот процесс мы называем погружением урны.

Он придержал дверь для Холланда, который первым зашел в полутемное здание.

– В конечном итоге это ускорение процесса. В каком-то смысле чище. Прах к праху, мы все превратимся в пыль, но при обычном погребении это очень долгий процесс. Это занимает двадцать лет. Иногда тридцать или сорок, все зависит от почвы. В этом районе в земле много песка и глины, поэтому это длится дольше.

– Мне это нравится,- тихо сказал Холланд.- Прах к праху.

– Не правда ли? Некоторые хотят, чтобы их развеяли по ветру. К сожалению, в нашей стране это запрещено, тут довольно строгие правила. По закону погребение должно быть совершено на церковной земле.

– Не так уж глупо. – Холланд прочистил горло. – Но знаете, такие странные образы возникают перед глазами. Лежащий в земле гниет. Звучит не очень здорово. Но гореть…

Сгнить или сгореть, подумал он. Что выбрать для Анни?

Он немного помедлил, дождался, чтобы колени перестали дрожать, и снова двинулся вперед, подбодренный спокойствием собеседника.

– Кое-что заставляет меня задуматься – ну, знаете… Ад. А когда я вижу девочку…

Он резко осекся и медленно покраснел. Служитель крематория долго стоял молча, потом наконец похлопал Холланда по плечу и тихо предположил:

– Ты, наверное, узнавал все это для своей дочери?

Холланд опустил голову.

– Я думаю, это серьезный вопрос. Двойная ответственность. Это нелегко, нет, нелегко.- Он покачал головой.- И вам надо все хорошо обдумать. Если вы предпочтете кремацию, вам придется расписаться в том, что она никогда не имела ничего против. Если ей меньше восемнадцати, вы можете сделать это за нее.